Повернувшись на бок, она подперла щеку руками и горестно вздохнула. Снова испытывать бурные чувства — это как возвращение к жизни. Но в этом таились и опасности, особенно теперь, когда она отдала сердце человеку, в чьих чувствах не была уверена. Он мог быть с ней страстным, пылко заниматься с ней любовью и тотчас же обращаться так, будто был бы рад от нее избавиться. Пожалуй, безопаснее было бы иметь дело с кем-то, подобным лорду Клейборо: приветливым, вежливым и обладающим хорошими манерами. В их отношениях не было бы вожделения и греховной страсти, бурных поцелуев и восхитительных любовных объятий. С ним она была бы уверена, что не испытает боли снова. Но после переживаний, полных трепета и жаркого биения крови, как она могла бы на всю оставшуюся жизнь запереть свои чувства под замок? Как она могла отказаться от жизни?

Большую часть дня Томас чувствовал себя непригодным для общения. Настроение его было мрачным. Он вернулся в дом, вместе с Радерфордом, но затем они расстались: его друг отправился на поиски жены и детей, а он — в предоставленную ему гостевую комнату, потому что потребность побыть в одиночестве стала неодолимой.

Но в свою комнату Томас не попал. Его внимание привлек звук женского смеха и детского воркования. Он пошел на этот звук в детскую. Постоял на пороге нарядно обставленной комнаты, молча наблюдая из коридора за теми, кто находился внутри.

Амелия баюкала его племянника, ворковала с ним и осыпала его личико нежными поцелуями. Она выглядела счастливой и… готовой к материнству, что его слегка удивило. Он никогда не рассматривал ее в этом свете. В качестве матери. Раньше, когда он принял решение жениться на ней, то думал только о физической стороне их отношений, о полном и неограниченном обладании ее телом. О детях же он думал лишь как о неизбежном результате их неутолимой страсти.

Но, увидев ее такой, он понял, что его чувства к ней гораздо глубже, чем он предполагал. Теперь в качестве матери своих детей он видел только ее. Теперь он хотел, чтобы она осталась с ним на всю жизнь. Он был несправедлив к ней. Она заслуживала лучшей участи, чем кувыркание в постели, каким бы приятным ни было для него это занятие. Она заслуживала того, чтобы за ней ухаживали должным образом, как за светской леди, какой она и была. И даже больше, потому что она принадлежала ему.

Атмосферу за ужином можно было охарактеризовать одним словом: напряженная. По крайней мере в том, что касалось ее с Томасом, решила Амелия. А возможно, слово «напряженная» было слишком двойственным и противоречивым, чтобы описать насыщенную электричеством и готовую взорваться атмосферу в комнате. Томас обращался с лордом Алексом с подчеркнутой учтивостью, то есть заговаривал с ним, только когда тот обращался к нему лично, и отвечал односложными фразами. Но лорд Алекс не казался ни в малейшей степени обиженным таким отношением.

За время трапезы Томас дважды заговаривал с ней. Сначала он спросил ее, как она провела этот день, а второй раз — все ли ее здесь устраивает. На каждый его вопрос она отвечала одним словом: «Блестяще» или «Да» — настолько обычным тоном, насколько могла, потому что, когда он вошел в комнату, у нее без преувеличения прервалось дыхание: он был одет с иголочки и благоухал запахом изысканного аромата чистого мужского тела, розмарина и бергамота. Присущий Томасу запах. И если бы его можно было поместить во флакон, она купила бы целый ящик таких флаконов.

Молчание, наступившее между ними после обмена ничего не значащими фразами, было чревато не определимым словами предвкушением, потому что после этого он не сводил с нее глаз. Но во взгляде его не было ничего приветливого или хотя бы учтивого. Он смотрел на нее так, будто собирался проглотить ее вместо жареной птицы, лежавшей у него на тарелке.

К счастью, остальные, сидевшие за столом, поддерживали беседу, так что неловких пауз не возникало.

Как только графиня подала пример, мужчины поспешили подняться из-за стола. Амелия тотчас же последовала за графиней, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не совершить или не сказать какую-нибудь глупость и тем самым выдать себя. Никто не должен был знать, что она совершенно потеряла голову из-за Томаса, а прежде всего сам виновник этой неприятности. Было очевидно, что он физически желал ее, но она-то его любила. А любовь — это совсем иное. И потому из них двоих она была более уязвимой.

— Надеюсь, вы разрешите мне проводить вас в гостиную, — сказал лорд Алекс, делая к ней шаг.

Взгляд Шарлотты устремился к ней, и на ее прелестном личике появилось удрученное выражение.

Сердце Амелии сжалось от сострадания к девочке. Имел ли лорд Алекс представление о том, что только что разбил ее сердце?

— Амелия, я хочу сказать вам пару слов наедине, если позволите, — вмешался Томас, упорно не обращая внимания на друга и явно желая, чтобы она сделала то же самое.

Амелия замерла, а сердце ее так скакнуло, будто собиралось выпрыгнуть из груди.

— Может быть, в кабинете? — спросил он, проходя мимо лорда Алекса, чтобы оказаться поближе к ней.

Она едва заметно кивнула и вышла из комнаты вместе с ним, в то время как остальные в молчании смотрели им вслед.

— Армстронг! — крикнул лорд Алекс, когда они переступали через порог.

Томас остановился. Она тоже. Он обернулся и бросил недовольный взгляд через плечо. Однако хорошие манеры все же не позволили ему совсем уж проигнорировать друга.

— Я приму изъявления твоей глубокой благодарности попозже! — крикнул ему вслед лорд Алекс, сияя улыбкой.

Граф закашлялся, стараясь не расхохотаться. Графиня уткнулась подбородком себе в грудь, чтобы скрыть улыбку. На лицах сестер-близнецов застыло загадочное выражение. Томас издал какой-то звук, похожий на ворчание, ничем больше не показав, что заметил их реакцию. Сделав резкое движение головой, он сжал локоть Амелии и направил ее к двери.

В полной напряжения тишине они прошествовали в кабинет, где Томас выпустил ее руку. Амелия опустилась на диван и принялась оправлять юбки, стараясь не встретиться с ним взглядом.

Часы в стеклянном корпусе отстукивали время в тишине, которая все длилась и длилась.

«Не смотри, а иначе ты погибла». Амелия не отводила глаз от своих колен. Пальцы ее вяло теребили вышитый край оборки.

— Как я могу говорить с вами, если вы даже не хотите посмотреть на меня?

Почему-то нежность его тона принесла ей облегчение, хотя она была уверена: ничто не может помочь ей. Она вздохнула и подняла голову, встретившись с ним глазами. На его лице была слабая улыбка, а ямочки придавали ему мальчишеское очарование, несмотря на то что очертания его красивого лица были вполне мужественными. Господи, он пьянил больше любого крепкого вина, которое ей доводилось пробовать.

— Я так полагаю, разговор пойдет о лорде Алексе, — вздохнула она.

А почему бы и нет: вполне подходящая тема для начала разговора.

Томас отошел от двери и сел на краешек кресла рядом с ней. Он подался вперед и оперся локтями о колени.

— Надеюсь, вы не принимаете всерьез его интерес к вам. По временам чувство юмора Картрайта проявляется весьма своеобразно.

Амелии хотелось рассмеяться — уж очень серьезно он говорил. Теперь его лицо состояло из углов и жестких линий. Рот был крепко сжат. Похоже, он и в самом деле вообразил, будто она поверила, что его друг проявляет интерес к ее персоне. Возможно, он даже думал, что она отвечает ему взаимностью. Господи! Если бы он только знал, как ей трудно дышать и еще труднее воспринимать разумную речь, когда он сидит так близко от нее и ее окутывает его теплый запах. Если бы только он знал, что, дай она волю своим чувствам, тут же бросилась бы ему на шею.

— Смею вас заверить, что у меня нет видов на вашего друга, как, я полагаю, и у него нет видов на меня.

Она помолчала, глядя на свои руки, лежащие на коленях и крепко сжатые. Бросив на него взгляд из-под ресниц, Амелия тихо спросила: