Амелия знала от отца, что отец виконта умер, когда тот только что достиг зрелости, и с тех пор, еще будучи совсем юным, он получил титул и связанную с этим ответственность. Это было одной из причин, почему ее отец так восхищался им. Ничего особенного, таких много, напомнила она себе, стараясь подавить поднимавшуюся в ней волну язвительности.

— Мы оба потеряли родителей юными, — продолжал он, не позволяя ей опустить глаза.

Амелия с трудом сглотнула и только кивнула, стараясь незаметно высвободить руку. Ей было гораздо легче, когда они или игнорировали друг друга, или обменивались колкостями. Когда он был с ней мил, она теряла дар речи и ощущала напряжение от его близости. Вот и сейчас он был слишком близко к ней, чтобы она могла сохранять спокойствие.

И в этот момент Амелия осознала: в нем было нечто гораздо более опасное, чем его пороки. А именно: добрые стороны его натуры.

Высвободив руку решительным движением, Амелия отступила из-под ветвей вяза и остановилась, видя, как виконт плавным движением достает из-за голенища маленький перочинный нож.

— Давайте-ка вырежьте на коре свои инициалы.

Он протянул ей нож металлической ручкой вперед.

— С какой стати мне это делать? — спросила она, не сводя с лезвия пристального взгляда.

На его загорелом лице сверкнули белые зубы, и ее желудок сделал скачок вниз, как это случалось всякий раз, когда он целовал ее.

— Неужели вы никогда ничего не делаете просто забавы ради? Разве не приятно знать, что здесь останется нечто, что сохранит на себе отпечаток вашей личности до конца своей жизни?

Его глаза потемнели и обрели цвет лесной зелени, а взгляд теперь был устремлен на ее рот, и этот взгляд посылал жаркие волны крови по всему ее телу.

— Не особенно, — ответила она, и голос ее прозвучал так, будто она запыхалась.

— Тогда вместо вас это сделаю я.

Он убрал от ее руки протянутый было нож и очень тщательно вырезая буквы АРБ под своими. Покончив с этим, снова спрятал нож за голенище.

— Откуда вы…

— От вашего отца. Он много и подробно рассказывал о вас.

Внезапно ее омыла волна безотчетной боли, настолько сильной, что на мгновение она лишилась сил. И в этот самый момент Амелия с полной ясностью вспомнила то, что с самого ее прибытия в Стоунридж-Холл ускользало из ее сознания. Вспомнила не только причины, но и силу ее неприязни к Томасу Армстронгу, так что их утреннее перемирие оказалось разорванным в клочья, превращенным в пыль.

Ее второе имя было Роуз, то же, что и у ее матери. Отец не имел права делиться столь личными сведениями с виконтом. С кем угодно, но только не с ним.

Она почерпнула силы в своей ярости:

— Да, да, «много и подробно», хотя он не помнит, когда у меня день рождения, и не знает ничего, что важно для меня, а теперь еще хочет поднести меня в качестве невесты на тарелке человеку, которого я скорее огрела бы дубинкой, чем стала бы его женой. Я чрезвычайно признательна ему за то, что он помнит мое полное имя.

Глаза виконта округлились, будто ему нанесли неожиданный удар из засады. С его лица медленно, исчезли малейшие следы дружелюбия, и оно превратилось в маску из камня.

— Жениться на вас?

Любую другую женщину могла бы оскорбить та неприязнь, которая прозвучала в этих словах.

— Не знаю, какой полоумный осел вложил в вас такую мысль, но я не принял бы вас, даже если бы вас поднесли мне не только на тарелке, но и на блюде. Спешу вывести вас из этого заблуждения.

— Каждый, у кого есть хотя бы половина мозгов, поймет суть действий моего отца. Он видит в вас сына, которого у него никогда не было, и, поскольку не может утверждать, что вы его сын по крови, готов пройти огонь и воду, чтобы добиться этого родства через брак. И если вы этого не видите, то я уже сейчас могу вам сказать, кто здесь полоумный осел.

На его виске запульсировала вена. Руки, повисшие вдоль боков, сжались в кулаки.

— Только вы способны заставить меня пожалеть о том, что сегодня я проявил к вам доброту.

— Ха! Вы проявили не доброту, а подчинились желанию вашей матери.

В его глазах засверкали зеленые молнии.

— Да, я принял во внимание желание моей родительницы. Это нечто такое, о чем вы не имеете представления. Да, вам повезло, неблагодарная девчонка. По крайней мере ваш отец хотел бы видеть вас замужем, за джентльменом, который не истратит из вашего приданого ни шиллинга за игорным столом, да и само приданое ему не важно. Будь я на месте вашего отца, чего, слава Богу, нет и за что я каждый день благодарю провидение, я бы с радостью вручил вам веревку, чтобы вы связали себя узами брака с этим никчемным болваном Клейборо. Хочу пояснить: даже Банк Англии не располагает достаточными средствами, чтобы соблазнить меня жениться на вас. Поэтому можете быть спокойны на этот счет.

Амелия с трудом сглотнула, припоминая, когда в последний раз плакала. Это было тем летом, когда ей исполнилось тринадцать. Она лежала в постели с лихорадкой, ожидая возвращения отца. Он не приехал. Она плакала из-за него пять дней. Она плакала оттого, что годом раньше потеряла мать, но с тех пор ни разу не пролила ни слезинки.

Чего бы она сейчас не отдала, чтобы снова стать тринадцатилетней девочкой, способной плакать, не боящейся показать глубину своей сердечной раны. Но она знала, что не сможет плакать. Ни здесь в его присутствии, ни, пожалуй, никогда.

Амелия с трудом собрала остатки спокойствия и произнесла:

— Вы правы. Сегодня ночью я буду спать намного спокойнее.

Потом она повернулась и одна направилась к дому.

У двери библиотеки Томас сказал очередной леди «до свидания» и кивком головы отправил лакея проводить ее, сам же пошел к своему письменному столу и рухнул на обитый кожей стул с высокой спинкой. Устало провел рукой по волосам и принялся обдумывать, что делать дальше.

Минуло две недели, прошли переговоры с десятком славных женщин, а настоящая надежная компаньонка для Амелии так и не найдена. Он не сомневался, что она намеренно старалась избавляться от них.

— Думаю, и эта не подойдет?

Заслышав голос матери, он повернул голову к двери. Она вошла в комнату, шурша шелком и атласом.

— Ты хоть по крайней мере дашь женщине знать заранее, что ей пора укладывать вещи? — спросил он, кривя рот в улыбке.

— О, ты с ней слишком суров. Леди Амелия — прелестная молодая женщина. В прошлом месяце я заметила в ней перемены к лучшему. И она замечательно ладит с девочками. Поэтому я не желаю слышать о ней ни одного дурного слова.

Прошел месяц с ее приезда, и за это время она сумела расположить к себе всех, включая слуг, кроме, разумеется, него. С их последней перепалки во время выезда на природу между ними образовалась пропасть такая глубокая, что перекинуть через нее мост было невозможно. И, откровенно говоря, он был рад этому. Он хотел бы как можно меньше иметь с ней дело, насколько позволяли обстоятельства. Но, судя по всему, его мать стала ее неизменной покровительницей. Томас же проявлял мудрость и держал свое мнение при себе.

— Ты подумал о мисс Фоксуорт? — продолжала его мать. — Она подходящего возраста и вполне респектабельна. Уверена, что тебе надо только попросить ее, и она согласится. Помни, что до нашего отъезда осталось всего три дня. У тебя мало времени. И я решительно отказываюсь оставлять вас вдвоем без компаньонки.

Ах, Камилла! Настоящая серая мышка, но она была лояльной донельзя, и это могло ему облегчить общение с Амелией.

— Да, возможно, ты права. Она вполне подходит для такой роли. Сегодня же отправлю ей письмо, — сказал он, поглубже усаживаясь на мягкое сиденье своего стула.

— А может быть, ты поедешь в Лондон со мной и сестрами и там договоришься с Камиллой? Тебе не повредит поездка.

— А что, скажи на милость, делать с Амелией?

Будь он проклят, если оставит ее здесь одну! Только Богу известно, что будет ожидать его, когда он вернется.