Он попытался прогнать эту мысль, но, к несчастью, мысли живут собственной жизнью. Конечно, случись такое, Гарри пришел бы в восторг. Союз между ним и Амелией дал бы маркизу зятя, которым он мог бы восхищаться и которого мог уважать, но, что гораздо важнее, он смог бы урезонить его непокорную дочь.

У Томаса вырвался мрачный смешок:

— Это была бы пара, обреченная на адский огонь.

Уголок рта Гарри приподнялся в кривоватой улыбке:

— Да, похоже на то.

Они в молчании направились к двери кабинета. Приостановились у двери, и Гарри дважды с силой хлопнул Томаса по спине.

— Я отправляюсь только через месяц. Если передумаете, пожалуйста, дайте мне знать.

Томаса восхищало упорство друга, но он скорее добровольно сел бы на корабль, отплывающий в Австралию, место ссылки преступников, чем пошел бы навстречу Гарри.

Амелия знала, что отец разгневан. Он ни слова не сказал ей с тех пор, как отвратительный мистер Инглз буквально выволок ее из экипажа в двух милях от города. Конечно, им следовало бы добираться до Гретна-Грин пешком, и тогда их бегство могло увенчаться успехом.

Прошло полчаса, и отец потребовал, чтобы она пришла к нему в кабинет. Все еще уязвленная тем, что отец несправедливо обрек ее на трехдневное заточение в спальне, она мешкала (хотя делать ей было совершенно нечего), прежде чем приступить к нескончаемому спуску вниз по лестнице на встречу с разгневанным родителем.

Достигнув его кабинета, она обреченно распахнула дверь и с силой наткнулась на какое-то препятствие по другую сторону двери.

Она услышала глухой звук удара и тихое кряканье мужчины, некий возглас, означавший смесь удивления и боли. Амелия инстинктивно сделала шаг назад, все еще сжимая дверную ручку. Господи, чем это занят отец?

Прежде чем этот вопрос окончательно сформировался у нее в голове, в поле ее зрения появилась внушительная фигура лорда Армстронга, а его тонкие пальцы, как она заметила, потирали участок возле ушибленного виска. Он смотрел на нее прищуренными изумрудно-зелеными глазами, опушенными густыми ресницами, и под его пронизывающим взглядом любое живое существо должно было бы поежиться.

Но только не она, хотя при виде этого любимца отца сердце ее сделало странный скачок, а пульс ускорился. Ее снова обеспокоила собственная реакция, повторяющаяся при каждой встрече с золотоволосым виконтом. И тотчас же она произвела тайную оценку его фигуры, источавшей элегантность и грубую мускулистость, и была вынуждена признать его красоту, столь безотказно действовавшую на менее проницательных и разборчивых женщин, к числу которых она, к счастью, не принадлежала.

— Прошу прощения, — сказала Амелия безразлично-вежливым тоном.

Широко открыв дверь, чтобы та пропустила два слоя се объемистых нижних юбок под синим оборчатым платьем, девушка вошла в комнату. И тотчас же зажмурилась от ослепительно яркого солнца, лившегося в широкие окна.

Её обоняние уловило чистый и изысканный аромат бергамота и розмарина. Его одеколона. Она узнала бы его даже с завязанными глазами. Амелия резко отвернулась.

Она привыкла питать отвращение к этому запаху. Еще большее отвращение она питала к мужчине, с которым у нее ассоциировался этот запах. Сделав медленный и глубокий вдох, она заняла место на безопасном и удобном расстоянии от обоих мужчин.

— Я не ожидала, что кто-то окажется так близко от закрытой двери, — добавила она, чтобы он ни вздумал принять ее заявление за извинение.

Лицо ее отца, охватившего взглядом всю эту сцену, выглядело так, будто он был близок к апоплексическому удару. Рот лорда Армстронга сжался, а глаза еще больше сузились. Амелия встретила его взгляд спокойно: он может пялиться и глазеть на нее сколько угодно, ее это ни чуточки не беспокоит, решила она, хотя сердце ее затеяло бешеную пляску.

— Вообще-то говоря, встретив на пути закрытую дверь, полагается в нее постучать, — послышался непринужденный ответ виконта.

— Смею вам напомнить, милорд, что я проживаю в этом доме…

Какова дерзость! Он еще смеет ее отчитывать! Дверные петли — не просто украшение. Они служат определенной цели.

— Амелия сожалеет об этом прискорбном инциденте, — поспешил вмешаться ее отец.

«Как бы не так!» — подумал Томас. Должно быть, эта чертовка специально дожидалась за дверью удобного момента, чтобы садануть ею по голове.

Стараясь подавить растущее раздражение, он бодро ответил:

— Да, Гарри, я ничуть не сомневаюсь в том, что она сожалеет.

— Надеюсь, я не нарушила ваше намерение уйти? — спросила Амелия самым сладким голоском. — Вы ведь уже выходили?

Губы ее изобразили нежнейшую улыбку.

Будь на ее месте любая другая женщина, Томас мог бы придумать множество способов использовать этот пухлый рот с полными розовыми губами, способный пробудить эротические фантазии любого мужчины. Но какой бы потрясающей она ни была, он бы не взял ее, даже если бы она об этом попросила. Впрочем, если бы попросила, он испытал бы некоторое удовольствие — это дало бы ему возможность насладиться отказом.

— Гм… Благодарю вас, Томас, за визит. Думаю, еще увижу вас до отъезда, — проговорил Гарольд Бертрам.

Томас ответил с коротким поклоном:

— Да, надеюсь на это.

Потом он переключил внимание на девушку.

— Как всегда, леди Амелия, встреча с вами доставила мне удовольствие, — сказал Томас, стараясь, чтобы его лицо оставалось бесстрастным, но, конечно, сам Иуда не придумал бы худшей лжи.

На мгновение ему показалось, что в ее синих глазах сверкнула искра, вдохнув жизнь в это безупречно красивое лицо и намекая на дремлющее в ней пламя. Если бы он хоть немного интересовался ею (чего, слава Богу, не было), то испытал бы холодное удовлетворение при виде того, как ее ледяная надменность тает, превращаясь в лужицу на полу кабинета.

— Совершенно с вами согласна, а если бы я осмелилась утверждать обратное, это было бы вопиющей клеветой.

Наглая маленькая тварь!

Он услышал, как Гарри судорожно втянул воздух, и этот вдох эхом откатился от оконных стекол и стен с панелями темного дерева.

— Амелия…

Томас предостерегающе поднял руку, предотвращая внушение, которое Гарри, несомненно, собирался сделать дочери. Боже! Да он скорее,\ согласился бы раздеться донага и погрузиться в бочонок с пиявками, чем еще минуту пробыть в ее обществе, а это означало, что он уже оставался в ее компании по крайней мере лишних четыре минуты.

— Все в порядке, Гарри. Я не хочу дать повод вашей дочери солгать.

— Рада, что в этом вопросе мы с вами придерживаемся одного мнения, — заметила она кисло.

Не доверяя своей выдержке, Томас поднырнул под низкую арку двери, бросив на нее последний взгляд. Господи, почему он каждый раз выходит из равновесия, когда на него обрушивается ее язвительное слово? И за что она его так невзлюбила?

Дамы, леди, матроны и все женское население в целом не испытывали антипатии к его внешнему виду. Многие, в том числе и дети, не были равнодушны к его остроумию и обаянию.

Но не леди Амелия.

Раздосадованный направлением, которое приняли его мысли, — будто его заботило ее мнение о нем, — Томас повернулся и обратился к Гарри:

— Не надо меня провожать. Я выйду сам. Всего хорошего. Гарри… и леди Амелия.

И он спокойно вышел.

Если бы Амелия Могла дать волю слезам, она бы разрыдалась от облегчения при виде широкой спины лорда Армстронга, скрывающейся за дверью. А когда он исчез, она готова была испустить торжествующий вопль, слыша его крупные неспешные шаги по коридору.

— Ты была непозволительно груба с лордом Армстронгом, — сказал отец, и она увидела на его лице явное неодобрение.

Часы на каминной полке отмеряли своими ударами ее полное равнодушие к его словам. Когда стало ясно, что ответа не последует, Гарольд Бертрам издал звук, свидетельствующий о недовольстве. Амелия давно привыкла к этим звукам и научилась различать их по смыслу.

Отец взъерошил волосы пятерней и направился к маленькому круглому столику в углу, на котором стоял графин с самым дорогим в Англии портвейном. Тремя нетерпеливыми рывками он распустил шейный платок и бросил его на ближайший диван. Потом налил себе вина. Было десять часов утра.