– Каков же он?

– Ты хорошо знаком с расположением красных армий против Деникина?

– В общих чертах.

– Буду краток. Прямой путь от Новочеркасска до Москвы пролегает через Воронеж и расположение 8-й армии Советов. Это мощное соединение, но с одним существенным изъяном – в тылу 8-й армии нет крупных резервов. В случае ее разгрома путь к Москве будет расчищен на сотни верст. И белые успеют дойти до Тулы, даже до Коломны, пока Троцкому удастся перебросить свежие части. И вообрази себе картину, когда Деникин стоит в ста верстах от Москвы и на фронте хрупкое равновесие. Большевики мечутся, готовят бегство, белые уже празднуют триумф. Это решающий момент. И мы, подведя к нему обе воюющие стороны, становимся истинными хозяевами положения. От нас будет зависеть будущее страны, от нас и сговорчивости большевиков. Понимаешь?

– Все так. Но не переоцениваешь ли ты возможности Деникина? В мае-июне ему действительно удалось достичь больших успехов, но его силы на исходе, наступление остановилось, а красные готовят контрудар.

– Ты видишь факт, но не видишь его последствий.

– Последствия здесь ясные. Красные перейдут в наступление, разгромят растянутые на сотни верст малочисленные отряды добровольцев, и Гражданская война закончится.

– А вот этого нельзя допустить.

– Есть вещи неизбежные, с которыми необходимо смириться, – Мирослав утомленно зевнул и с выражением обреченности на лице продолжил: – Меня радует твой задор и вера в победу, но пойми…

– Вы уже начали переговоры с большевиками? – Аваддон напряг мускулы на лице и проницательно смотрел в глаза Мирославу.

– Нет еще. Мы решили переговорить с тобой…

– Хоть здесь вы проявили благоразумие. Начать с ними переговоры сейчас означало бы признать свое поражение.

– Они готовы предложить нам достойные условия.

– Все чепуха! Мы должны предлагать им условия. Мы! – Аваддон вскочил на ноги, но мгновенно остыл и сел. – Выслушай меня, а после решай. Как ты знаешь, большевики на днях перейдут в контрнаступление в двух направлениях. Главнейшим выбран удар на Царицын. Ты знаешь генерала Врангеля? – Мирослав утвердительно кивнул головой. – Он положит всю свою Кавказскую армию, но город не отдаст, и никакая конница Буденного большевикам не поможет. Второй удар придется в разрез между Донской и Добровольческой армиями в район станции Валуйки. Здесь наступать будут исключительно части 8-й армии…

– И?

– Специальных резервов для наступления не предусмотрено. А вот белые уже отвели корпус Шкуро, стоявший под Валуйками, и вся 8-я армия хлынет на юг в победоносном прорыве. А этого более чем достаточно, чтобы окружить и уничтожить ее совершенно.

– Деникин знает об этом?

– Разумеется. Но это не все. Для полного успеха необходима стремительность. В то время, когда белые армии будут окружать большевиков под Валуйками, корпус Шкуро уже займет беззащитный Воронеж! – Аваддон волновался и говорил необычно громко и возбужденно. – Шкуро со своей конницей уже поднялся вверх по Осколу и сейчас, оставаясь незамеченным, находится в глубоком тылу у красных.

– Ты не перестаешь меня удивлять. Но весь вопрос упирается в боеспособность 8-й армии.

– Это самая надежная часть моего плана. Восьмая армия будет уничтожена без труда.

– Может быть, поведаешь, откуда у тебя такая уверенность?

– Могу я сохранить кое-что в тайне?

– Пожалуй. Можешь.

– Благодарю.

– Твои слова крайне важны и во многом меняют дело. Но я хочу сказать тебе, что приход Деникина в Москву нежелателен. И я не советую тебе увлекаться. Ты должен понимать, что наше сотрудничество с большевиками неизбежно. Вопрос лишь во времени и в условиях.

– Я на этот счет имею собственное мнение. Но если вы решили, пусть будет так.

– Ты меня обрадовал. У нас была приятная беседа, – Мирослав поднялся с намерением проводить Аваддона.

– Не нальешь мне еще кофе?

– Пожалуй, – Мирослав насторожился и, не исполняя просьбы Аваддона, вернулся на прежнее место.

– Я уже упоминал об офицере, который вел следствие по делу о гибели посольства. Его фамилия Зетлинг. Он происходит из рода остзейских баронов, но род его обрусел и разорился. Это талантливый человек. Он честен, отважен и благороден.

Мирослав, до сих пор сосредоточенно глядевший на Аваддона, улыбнулся.

– Благороден? Это пугает, если, конечно, благородство его сродни твоему.

– Нет. В отличие от меня, он еще и великодушен. Я с ним знаком с семнадцатого года. В августе он был в центре интриги против Корнилова, но, конечно, не имел успеха.

– А! Кажется, припоминаю. Не тот ли это офицер, что как-то чудно спас тебе жизнь, еще не зная, кто ты, а после метался по всему Петрограду, чтобы исправить свою оплошность? Да, именно так ведь и было? Мы тогда удивлялись, отчего ты не покончишь с ним.

– Он мне нравится.

– Ну раз так, то пущай живет, – Мирослав встал.

– Я хочу, чтобы он занял место Никанора.

Вопреки ожидаемой реакции, Мирослав остался невозмутим.

– Он знает, чем это грозит?

– Не вполне. Впрочем, в его положении нет альтернативы. Я уверен, что он согласится.

– У нас добровольный союз. Многие знатные и талантливые люди стремятся вступить в него долгими годами. Ты же чуть ни силой вовлекаешь в него какого-то штабс-капитана с улицы…

– Я не говорил тебе его звание!

– Ты думаешь, будто мы слепые котята? Мы достаточно хорошо осведомлены о твоих намерениях и поступках. И твое желание привлечь к работе людей, преданных исключительно тебе, не остается тайной. Учитывай это. Что до Зетлинга, то в принципе мы не против, но он не должен быть посвящен в тайны ордена. Используй его до поры, а дальше – как карта ляжет.

– Это благоразумно. И все же я хочу, чтобы вы учитывали его кандидатуру.

– Мы все тщательно изучили и пришли к выводу, что он никогда добровольно не согласится изменить своим убеждениям. А если и пойдет на уступки, то лишь из хитрости, и станет вдвойне опасен. Поэтому и тебя прошу не увлекаться доверием к нему.

– Это приказ?

– Можешь понимать так.

Аваддон прикусил нижнюю губу, как он всегда делал в минуты сомнения и разочарования, встал и, протянув Мирославу руку, вышел из номера.

Мирослав Хмельский не любил и опасался Аваддона. К этим чувствам примешивалась толика зависти и раздражения против своего более удачливого однокашника. Хмельский признавал за Аваддоном большую принципиальность, хладнокровность и загадочность. И с этим он готов был примириться. Но с второстепенностью собственной персоны, с пренебрежительным отношением к себе он впитал болезненное славолюбие. В революции Хмельский искал людского признания, и это видели и сторонились его.

Была в жизни Хмельского и совсем мрачная оборотная сторона. Он точно уже не помнил сам тех доводов и страхов, что побудили его к измене. Как бы то ни было, уже перед мировой войной он состоял агентом охранки. Соратники по революционному лагерю его не подозревали. И все бы наверняка обошлось, кабы не революция и вскрытие архивов тайной полиции…

После ухода Аваддона Хмельский оделся, внимательно и долго разглядывал свое лицо в зеркале, теребя щеки, и наконец с чувством удовлетворения откашлялся и вышел из номера.

На подъезде к Смольному было множество караулов. Красные курсанты бодро чеканили шаг на площади перед дворцом. На двух концах мраморного крыльца стояли пулеметы и рядом с ними навытяжку матросы. Смольный имел вид готовящейся к осаде крепости. Хмельский, за два дня в городе свыкшийся с большевистским обычаем подтверждать власть демонстрацией силы, поспешно вошел внутрь.

– Вас дожидаются, – служащий указал Хмельскому на лестницу. – Направо по коридору, четвертая дверь.

Хмельский поднялся. Сопровождаемый пустыми взглядами часовых, прошел по коридору и остановился против четвертой двери. С виду она была ничем не примечательна, но Хмельский знал, что именно за нею решались многие вопросы жизни страны и мировой революции.