Туча снега и угольной пыли с узловой станции взмыла над калмыцкой степью и внезапно рухнула на затерянный в утренней мгле хутор. Две-три мазаные хаты и длинный приземистый амбар точно осели под ударом стихии. Человек на крыльце накинул капюшон шинели и пронзительно, по-степняцки, свистнул. Хутор закружило вьюжной пляской, но на востоке уже зарделись алые лучи, и буря стихала.

В прижатом к земле, прикрытом забралом палисадника оконце горел свет. В комнате были двое. Один, высокий, худой, с желтыми блестящими глазами, сидел в кресле у стола. Против него стоял коренастый мужчина в военной форме без знаков отличия.

– Мы должны подчиниться приказу. Соединение белых фронтов поставит крест на республике. И ты, Аваддон, это понимаешь. Я вижу, ты что-то задумал, но… но я в твоих играх участвовать не стану, – мужчина в военной форме говорил нервно и сбивчиво.

– Никанор, мы с тобой вместе много лет. Стал бы я лгать тебе? Ты же знаешь – у нас своя игра. И большевики в ней – отыгранная карта. Я удивляюсь тебе.

– И ты, положивший столько сил, чтобы привести их к власти, теперь готов переметнуться к врагам?!

– Воссоединение белых фронтов неизбежно приведет к падению большевиков. Это к лучшему. Они стали слишком самостоятельны, их планы противоречат нашим. Нам не нужна мировая революция и мировая власть Ленина. Мы ждем другого.

– Все это я уже слышал. Отвечай прямо, – мышцы на лице Никанора напряглись, он подался всем телом вперед и навис над Аваддоном, – отвечай! Ты подчинишься приказу или нет?

– Нет, – Аваддон скривил губы и отвернулся.

– В таком случае, – Никанор вынул из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист, развернул его и положил на стол перед Аваддоном, – это приказ Троцкого, передающий мне руководство над твоей группой.

– Вы и это предусмотрели… – Аваддон презрительно усмехнулся.

– Ты сам поставил вопрос ребром. Я этого не хотел…

С улицы донесся топот копыт, конское ржание, чьи-то голоса, и наконец в дверь постучали.

– Войди, – прохрипел Никанор.

На пороге возник матрос с винтовкой за спиной.

– Он прибыл. Ждет.

– Все, – Никанор повернулся к Аваддону. – Я не допущу соединения фронтов.

В смежной комнате на табурете сидел юноша в тулупе. Оледеневшими руками он держал чашку с бледной маслянистой жидкостью и с наслаждением прикасался к ней лопнувшими на морозе губами.

– Рад тебя видеть, Степан. Я надеюсь, ты с добрыми вестями.

– А как же! – Степан пригладил ус и поставил чашку. – Я с худыми не езжу, Никанор Иванович.

– Ну, не тяни. Выкладывай.

– Корреспонденцию везет генерал Гришин-Алмазов, с ним пять офицеров сопровождения. Три дня назад они выехали из Новочеркасска и направляются в Петровск, там хотят сесть на корабль и по Каспию добраться до Гурьева. В Гурьеве их будет ждать отряд Колчака, и они станут недосягаемы. Потому, я думаю, лучше всего перехватить их в степи…

– Постой. Это мы уж сами решим. Ты расскажи, что именно они везут.

– Доподлинно неизвестно. Корреспонденция большая, но в ней есть письмо Деникина с планом воссоединения армий Юга и Востока на Волге.

– Что ж, наш полковник славно сработал…

Дверь в хату с шумом распахнулась, и внутрь ворвался ледяной мартовский буран. Туча снежной пыли вновь взмыла над хутором и, провожаемая конским ржанием, устремилась на юг, к Каспию.

Человек едва брел. Он был гол по пояс и бос. Его ступни были разорваны и источали кровавый след, налитые безумием глаза безнадежно вперились в иссушенную землю. Черные, сбившиеся в клочья волосы покрывали рассеченную сабельным ударом голову.

Солнце близилось к зениту, и измученная ранней жаркой весной калмыцкая степь была безлюдна. Человек, должно быть, шел не первый день. Галифе с лампасами выдавали в нем донского казака, китель и сапоги он снял день назад, когда ему казалось, что спасение близко. Но вовремя заметив красный флаг над хутором, он свернул в сторону и окончательно сбился с пути.

Путник усилием воли поднял голову, но, болезненно сморщившись, подкошенный этим невыносимым движением, упал на колени и так застыл. Внезапно степь обратилась в движение. Первое время путник различал лишь далекий скрежет и гул, но вот ему уже казалось, что на него с грохотом и свистом несется чудовищная лавина. Не найдя сил поднять головы, он съежился и приник к земле. Шум лавины нарастал, достиг апогея, и вдруг все смолкло. Путник открыл глаза. Перед собой он увидел потную лошадиную голову.

Солнце село, и в степняцкий хутор пришла прохлада. На небрежно расстеленной кушетке лежал путник. Лоб его покрывала повязка. Он очнулся несколько минут назад и теперь с удивлением осознавал себя живым. Ломота во всем теле и жажда нисколько не огорчали его, но лишь добавляли уверенности в ощущение бытия.

– Очнулся, – над ним склонился казак в войлочной шапке и приказал кому-то: – Сходи за ротмистром. Он хотел допросить гостя. Авось чего нового скажет.

Дверь захлопнулась, и путник потерял сознание.

– Эй, поднимайся. К тебе ротмистр пришел. Еще выспишься. Вставай!

В комнате горели свечи. За низким овальным столом на ковре сидели двое. Первый был широкоплечий есаул с круглым скуластым лицом и лихо закрученным чубом. По правую руку от него, потягивая чай из пиалы, расположилась фигура необыкновенная. На богатырского размаха плечах высилась аристократическая голова с мощным подбородком, бодрыми смеющимися глазами и беспорядочной копной русых волос.

– Буди его. Потом выспится, – богатырь оказался обладателем приятного баритона. – Эй, друг, вставай. Говорить надо.

Путник, превозмогая боль, встал с кушетки и отдал честь.

– Свои?! – по-видимому, он сам испугался своего голоса и отказался от мысли говорить еще что-то.

– Садись. В ногах правды нет. Микола, дай ему молока.

Есаул усадил путника на ковер и подал ему чашку с желтым, дымящимся и пахнувшим травой молоком. Путник сделал несколько глотков, вытер губы, оглядел комнату и заговорил:

– Я поручик Глебов. Бежал от большевиков. Иду от Александровска…

– Александровска?! – есаул окинул гостя недоверчивым взглядом. – Это невозможно!

– Сколько ж ты идешь? – вмешался богатырского сложения ротмистр.

– Сколько помню, пять дней. Вчера был шестой. Я набрел на большевистский курень, стал обходить его и сбился с пути.

– То есть семь?

– Выходит, да.

– Что ж, рассказывай, что ты делал в Александровске, как попал к большевикам и зачем идешь на юг, а не в Сибирь. Ты не обессудь – время лихое. Если не объяснишь, расстреляем как большевистского шпиона.

– Все объясню. Но для начала хотел бы знать, кого имею честь благодарить за спасенную жизнь.

– Дельный малый! – богатырь улыбнулся. – Я ротмистр Александр Минин, командир казачьего разъезда Кубанского корпуса генерала Улагая. Документ предъявить?

– Не нужно. Я должен говорить с вами наедине, – серьезно ответил поручик.

– Выйдите, – приказал Минин.

Есаул и казак вышли.

– Что же привело вас в Александровск?

– Наш отряд вышел из Новочеркасска в конце марта. В нем было пять офицеров и генерал Гришин-Алмазов. Мы шли с корреспонденцией в Омск. Петровска мы достигли с первой оттепелью, но долго не было подходящего судна до Гурьева. Наконец в середине апреля нам удалось подрядить шхуну, но пришлось еще ждать английский миноносец охраны. В последних числах месяца мы отплыли. К вечеру второго дня на горизонте показался берег, и миноносец ушел. Я спустился в каюту генерала…

Алмазов сидел на пуфе и читал. Поручик Глебов доложил: