«В конце концов, – думал Зетлинг, – мой долг пожертвовать собой для дела. И я не отрекусь от него. Пускай я затянут в пучину, пусть, и Маша права – я дурно переменился, стал говорить, думать и делать, как он. Что ж… Что моя жизнь? Пустота и безысходность. Я в тисках долга и трагедии моей страны. Единственное, что у меня есть, – это Маша. Но и ее, конечно же, не было бы, будь все тихо и по-прежнему. Жил бы я сейчас в гарнизоне, ходил на службу и прозябал без цели. А так у моей жизни появляется реальный, весомый, ощутимый смысл. Я могу что-то сделать, хотя и пожертвовав своими убеждениями, любовью и даже верой».

Зетлинг допил вино и поставил бокал на этажерку. Он встал, открыл шкатулку и, достав оттуда фотокарточку улыбающейся и блестящей Петлицкой, сел в кресло и ушел в себя.

В действительности Зетлинг мало знал о подлинных планах Аваддона. Он столкнулся с обычной скрытностью этого человека. Перед Зетлингом стояла цель, она вдохновляла его, и он, страшась разочарования, не заглядывал излишне далеко. В этот день после долгого разговора с Самсоновым Зетлинг окончательно прояснил для себя черты личности капитана и остался доволен. Им удалось найти общий язык и предварительно условиться о планах на ближайшие месяцы…

В дверь номера постучали. Зетлинг положил фотокарточку обратно в шкатулку и, оправив гимнастерку, пошел открывать. На пороге стоял долговязый мужчина в котелке и плаще.

– Позволите?

– Да, прошу. Я заждался.

– Задержали обстоятельства. Что передать хозяину?

– Передайте, что я остался вполне удовлетворен разговором с капитаном Самсоновым и что капитан полон решимости идти по пути сотрудничества с нами.

– Вы уже определились с конкретными действиями?

– Да, но лишь предварительно. Все будет зависеть от решений командования белых. Подробнее об этом я бы хотел говорить лично с вашим хозяином.

– Не доверяете? – гость злорадно ухмыльнулся. – Впрочем, я полагаю, с некоторых пор он наш общий хозяин.

– Это заблуждение.

– Воля ваша.

– Всего доброго.

Гость поклонился, обнажив проплешину. Зетлинг закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

– Все. Уже произвели в его слуги. Правду говорила Маша. Но что делать? Пока это того стоит, а там видно будет. Придет время – вырвусь, а если не удастся – убьют, и делу конец.

По высотам ударила шрапнель, и полк цепями, вперебежку, пошел в атаку. Но с той стороны реки забили пулеметы, и цепи легли.

Был полдень. Бой разворачивался по обоим берегам реки и выше по течению, на поросших ольховыми перелесками холмах. Батареи корпуса Шкуро били по позициям красных из-за села. Конные группы терских казаков и драгун мелькали среди изб, до времени не переходя в наступление.

На правом фланге снаряды обрушили каменный мост, и на всем протяжении реки до излучины у густого леса осталась одна деревянная переправа. По обе стороны от нее в двух-трех сотнях шагов залегли цепи. Но всякая попытка, будь то красных или белых, приблизиться к мосту оканчивалась большими потерями и бегством.

Так прошел час. Внезапно из-за холмов в тылу красных в реку и на передовые позиции корпуса Шкуро посыпались снаряды. Под перекрестным огнем цепи белых начали откатываться за село. Из леса, с позиций красных, к мосту поскакали трое всадников с факелами. Один из них на полном скаку откинулся на луку, выронив факел, и конь, замедляя бег, понес его прочь от реки. Двое других достигли моста и, осаживая разгоряченных коней, под ураганным огнем бросили факелы на деревянный настил и умчались прочь.

– Господин ротмистр! Цепи отступают! Мост подожгли! – на одном дыхании выпалил вбежавший в избу ординарец.

Минин встал из-за стола, опрокинул стакан водки и, обращаясь к офицерам, сказал:

– Что ж, господа, наш черед. С Богом!

– С Богом! – дружно подхватили офицеры.

Минин вскочил на своего гнедого жеребца и поскакал к реке. За ним из дворов и проулков потянулись цепи казаков и драгун. Минин, с непокрытой головой и развевающейся по ветру копной русых волос, вытянув в могучей правой руке шашку, в расшитом позолотой мундире конногвардейского полка, вылетел в поле и, увлекая за собой рассыпавшуюся конную лаву, помчался вперед. Отступавшая пехота развернулась и бегом, с винтовками наперевес, перешла в наступление.

– Ура! – прокатилось по фронту.

На том берегу появились конные тачанки, и по наступающим ударили пулеметы. Хрипя и зарываясь в землю, кругом падали люди и кони. Мост полыхал. Казачьи фланги конной лавы бросились вброд, взрезая брызгами размеренное течение реки. Минин и его драгуны через огненные ворота, преодолевая завесу дыма и рушащегося под обожженными копытами коней моста, ворвались на позиции красных. Началась резня. Истребив пулеметные расчеты и отдельных сопротивляющихся большевиков, белая конница с Мининым во главе ушла в тыл.

Вслед за драгунами реку преодолели казаки, а за ними пехотный полк. На захваченных позициях красных разворачивали пулеметы, приспосабливая траншеи для обороны от возможной контратаки. Пленных большевиков тут же разделили на две группы. Рядовых разоружали и отводили на тот берег, в село. Комиссаров и коммунистов расстреляли, а тела столкнули в воду.

После передышки казаки рысью поскакали вниз по течению, вдоль пологого берега реки, в обход тех холмов, за которыми располагалась большевистская артиллерия и к которым напрямик устремился Минин со своими драгунами.

В село, с которого ушли в атаку кавалерия Минина и казаки, въехала кавалькада всадников. Во главе ее, рысью, на пегом жеребце, прямо держа плечи, ехал генерал Шкуро. Короткую мускулистую шею его туго обвязывала нить с крестом. Глубоко посаженные пронзительные и по-бычьи непроницаемые глаза его глядели упрямо и зло. Шкуро со своей свитой достиг площади перед церковью, когда навстречу ему на взмыленном жеребце вылетел есаул.

– Господин генерал! Из тылов красных выдвинулась конница Думенко. Казаки не выдержали натиска и отступают.

– Где Минин?

– Неизвестно. После занятия большевистских позиций его драгунский полк и два эскадрона кубанцев пошли к станции через холмы!

– В каком направлении выступает Думенко?

– Вдоль берега реки, заходя во фланг нашей пехоте и отрезая Минина.

– Григорий, – Шкуро обернулся к седому атаману, – возьми терскую пластунскую бригаду и окопайся на обоих берегах реки и у брода. Приготовьтесь к отражению конной атаки.

Атаман козырнул, поднял коня на дыбы и скрылся в облаке пыли.

Конница Думенко вышла навстречу обескровленным тяжелым боем казакам с той самой станции за холмами, где и располагалась большевистская артиллерия и к которой по оврагам и засекам вел свой отряд Минин. Выйдя на берег реки, красная конница рассыпалась лавой и, без труда сбивая и обращая в бегство малочисленные и разрозненные группы казаков, устремилась к бродам. Прорвавшись сквозь пулеметный огонь, красная кавалерия ворвалась в окопы. Из села Шкуро бросил на подмогу последние резервы. Часть красных во главе с самим Думенко вброд преодолела реку и схлестнулась с резервами Шкуро. Поле битвы объял хаос. Рубились группами и поодиночке, не щадя раненых и не беря пленных.

Под первым и самым страшным натиском красных удалось выстоять, но, сбитые с позиций, потерянные и разрозненные белые отряды все дальше оттягивались к берегу реки и гибли или наудачу бросались в воду и становились легкой добычей. Красные были близки к победе. Стоявший на окраине села Шкуро уже готов был отдать приказ к отступлению. Хотя этот приказ не имел никакого смысла. Отступать было некуда, и зажатые в тисках реки и отчаянно напирающих красных казаки были обречены на гибель или пленение.

Шкуро обернулся к свите и сказал с усмешкой:

– Все. Славный корпус генерала Шкуро погиб. Командуйте отступление. Отведите остатки войск за железную дорогу и займите оборону.

Шкуро пришпорил коня и поскакал прочь.