По залитой солнцем мостовой проскакал офицер, и, размахивая шашкой над головой, крича «Посторонись! Прочь!», рассек праздную толпу зевак, и исчез за поворотом. За ним, подпрыгивая на старинной мостовой и неуклюже раскачиваясь из стороны в сторону, пронеслась коляска. Сидевшие в ней благообразные мужи в штатском приветствовали собравшуюся публику взмахами рук и также исчезли в раскаленном пыльном мареве. За пролеткой скорой рысью проехало еще несколько казачьих офицеров, и наконец в дальней оконечности бульвара показался виновник столь многолюдного собрания. Генерал Деникин был задумчив. Злоключения последних лет легли хмурой тенью горьких раздумий на его широкое, скуластое лицо. Он скакал, не поднимая головы, в надвинутой на брови фуражке. Его сопровождали два офицера на гнедых жеребцах с шашками наголо.

Внезапно монотонный гул вокруг вспорол отчаянный вопль: «Куда?! Стой!» – и свист городового. Деникин инстинктивно поднял голову и увидел, что навстречу ему из толпы рвется человек. Удерживаемый за левую руку казаком из оцепления, в правой он сжимал сверток, перевязанный голубой лентой.

– Стой! – перекрывая всеобщий гвалт, заревел городовой и направил на бьющегося в объятиях казаков человека пистолет.

Деникин остановился и с недоумением разглядывал разворачивающуюся сцену.

Придавленный к земле нарушитель спокойствия оказался юношей, хилым, но с поразительной силы, необычайной глубины ненавистью во взгляде. Он лишь хрипел, с заломленными руками, прижатый к брусчатке головой, и исподлобья, одним глазом, сверлил Деникина. Но вдруг, решительным усилием, он вывернулся, освободил руку, схватил лежавший на мостовой сверток и с силой ударил его о брусчатку.

Прогремел взрыв.

В небо взлетели обрывки одежды, брызги расколотого камня, пыль, тела казаков и террориста. На мгновение это месиво застыло, но тотчас же рухнуло оземь. Деникин тронул поводья и галопом поскакал прочь. Вслед ему неслись свист околоточного, крики, стон и отвратительный гвалт.

Тем временем, пока к месту невообразимого по своей бессмысленности события собирались дворники, пока разбирали мусор и складывали в наскоро сколоченные гробы останки жертв, в Новочеркасск с востока и запада въехали два всадника. С запада в город влетел отважный Дмитрий Родионович Зетлинг, не дождавшийся попутного эшелона и загнавший в пути двух коней. С востока в Новочеркасск въехал неустрашимый Александр Минин, который никогда не ждал попутных эшелонов и в то же время не находил нужным жертвовать ради сиюминутных устремлений здоровьем своего великолепного гнедого скакуна.

Зетлинг проскакал по окраинам города, мимо него промелькнули заводские трубы и нескончаемые улочки старинных палисадников и цветников. Он помчался по брызжущей майским солнцем мостовой и наконец оказался у цели. Отдав измученного коня на поруки швейцарам, Зетлинг вбежал в фойе огромной желтой гостиницы с красочной вывеской «Европа».

– Где остановилась Мария Александровна Петлицкая?

Барышня за столиком окинула нашего героя, забрызганного дорожной грязью, недоверчивым взглядом. Нехотя раскрыла журнал и, полистав для позы страницы, жеманно изрекла:

– Седьмой номер. На втором этаже направо.

Зетлинг мигом оказался наверху и уж было намеревался войти, но дверь оказалась заперта. Он постучал, но, окончательно потеряв душевное равновесие, принялся неистово тарабанить по содрогающейся двери. В коридоре показалась горничная, вслед за ней появились пожилая дама и офицер.

Вдруг дверь открылась. На пороге стояла румяная, очаровательная Мария Александровна. Для читателей, не знакомых с первой частью сей правдивой повести, представим нашу героиню. Марии Александровне, должно, не минуло и двадцати девяти лет, она была стройна, бела и хороша собою. Но более всяких форм и шелковых кудрей она пленяла окружающих своею улыбчивостью, весельем и непринужденностью. И сейчас, забросив окончательно балет и предвкушая встречу с любимым, она была особенно хороша.

Прошу заметить, что столь пространное отступление было сделано отнюдь не только для восхваления достоинств нашей героини, но и с целью дать влюбленным возможность наедине насладиться первыми минутами радости после долгой разлуки.

– Ты стал таким суровым, – млея в объятиях Зетлинга, Мария Александровна провела ладонью по шраму на его щеке, – ты изменился. Все война. Зачем так много воевать? Ведь ты не вылезаешь из окопов аж с самого четырнадцатого года?! Пять лет! Это целая жизнь. Это твоя молодость.

– Что же ты предлагаешь? Поедем в Париж?

– А ты бы поехал?

– Конечно, нет, – Зетлинг улыбнулся и коснулся губами ее лба. – Не думай об этом. Так нужно. И мне тягостно говорить с тобою так, и без того мука на сердце.

– Но я неспроста это говорю. Я знаю, что ты не уедешь. Но, – она перешла на шепот, – я ходила к Деникину, он меня выслушал и обещал помочь. Он велел передать тебе, чтоб в тот же день, как приедешь, ты шел к нему. У него для тебя поручение. Но ты не представляешь, как я напугалась. Ведь буквально минуту назад ко мне зашла горничная и сказала, что на Деникина совершено покушение, но, к счастью, все обошлось.

– Что же это будет за поручение? Ты ведь знаешь?

– Нет, Дима, честно. Но он сказал, что тебе не придется уезжать из Новочеркасска.

– Будем надеяться, что не в штаб. Маша, я фронтовой офицер, я служака. Мое место с солдатами в окопах. Там я в своей шкуре, а здесь, среди всей этой тыловой… – он скривил лицо и пренебрежительно махнул рукой. – Что там… ладно. Лучше расскажи про Париж. Где твоя подруга Скаут?

– Инна в Петрограде. Она теперь идейная большевичка, по слухам. Намедни получила от нее письмо. Она полна энтузиазма перевоспитать нашего русского мужика. Да что там, пускай… мне безразлично. Знай только, что единственное мое желание, чтобы все это как-нибудь закончилось и мы с тобой уехали далеко-далеко, чтобы жить там, где бы никто нас не знал и знать не хотел. Я устала без тебя, Дима…

Она прижалась к нему ближе, в глазах ее утихла тоска, они снова, спустя годы разлуки, были вместе.

Тем часом, пока Зетлинг познавал прелести любви и нежности, Александр Минин был занят неизмеримо менее приятными делами. Он прорывался сквозь кордоны штабных чинов всех мастей. Целью его был Деникин. И когда солнце уже клонилось к закату, а Зетлинг надевал мундир и собирался в штаб, Минину-таки удалось добиться своего.

– Присаживайтесь. Прошу прощения за вынужденную задержку. Сегодня был жаркий день, – Деникин указал Минину на стул и сгреб в сторону ворох бумаг. – Я вас слушаю. Постарайтесь быть лаконичным, но не упускайте подробностей.

И в то время, когда Зетлинг добирался до штаба войск и преодолевал кордоны из штабных чинов всех мастей, Минин пересказывал главнокомандующему историю поручика Глебова.

В дверь постучали, и на пороге показался адъютант.

– Антон Иванович, прошу прощения, но к вам некто капитан Зетлинг. Сколько помню, вы приказывали немедленно доложить при его появлении.

– Да, конечно, пусть войдет, – Деникин оживился и вышел из-за стола. – Рад приветствовать, Дмитрий Родионович. Сердечно рад! Но! Без церемоний. Прошу, заходите. Знакомьтесь, ротмистр Александр Минин, прибыл к нам с чрезвычайной важности сведениями. К нему в руки волею случая попал единственный выживший член экспедиции генерала Гришина-Алмазова. Из его слов мы и знаем о происшедшей трагедии. Вы в курсе дела?

Зетлинг сел на указанное генералом место и внимательно, с заметным восхищением оглядел богатырскую фигуру Минина.

– Да, я слышал, что посольство было задержано, а генерал погиб. Печальное известие, однако и немудрено. На Каспии господствуют большевики, и связь с восточными армиями, полагаю, легче поддерживать через Нью-Йорк.

– В действительности до сих пор так и приходилось поступать. Мы могли бы решить эту проблему, соединившись с Колчаком на Волге. Именно об этом я и писал в Омск, предлагая определенный план на летнюю кампанию. Но теперь, очевидно, мое письмо в руках у большевиков, и они не преминут им воспользоваться.