Диана медленно повернула голову и печально взглянула на сестру.

– Нет, я рада, что поехала, – произнесла она глубоким низким голосом, и Элизабет вполне устроил такой ответ.

Она сейчас была не в том состоянии, чтобы разбираться и истинных причинах дурного настроения младшей сестры. Ей надо было найти мать, и чем скорее, тем лучше. И еще лучше, если Диана не будет присутствовать при их с матерью разговоре.

– Может, тебе стоит подняться к себе и немного полежать? – Она старалась говорить спокойным и доброжелательным тоном.

– Может быть. – Диана отпустила Клэр и двинулась к лестнице так заторможено, словно у нее не было сил даже переставлять ноги.

Когда сестра ушла, Элизабет повернулась к Клэр, намереваясь задать свой вопрос в третий раз.

– Я не знаю, – сказала Клэр до того, как Элизабет произнесла хоть слово, – Я ее не видела, Пойду посмотрю на третьем этаже.

– Спасибо, – ответила Элизабет.

Сразу после разговора с Виллом она почувствовала, что нужно срочно действовать. Единственное, о чем она могла думать, так это о том, что их с Генри свадьба ни в коем случае не должна состояться. И о том, что надо немедленно сказать об этом матери. Если бы она только перестала изображать из себя послушную дочь и «идеальную леди», ей удалось бы остановить весь этот кошмар, она смогла бы рассказать матери, чего она хочет на самом деле. Возможно, финансовое состояние семьи было не настолько ужасным, чтобы ей приходилось немедленно выходить замуж. Возможно, существовал другой путь выхода из кризиса, и ее семья могла поправить свои дела как-нибудь иначе. Может быть, у нее еще есть шанс воссоединиться с Виллом.

Клэр побежала наверх, а Элизабет решила еще раз проверить гостиную. Обернувшись, она вдруг увидела полотно в позолоченной раме, прислоненное к стене. Она собралась было узнать у Клэр, что это такое, но служанка уже ушла. Тогда Элизабет повернула картину и с удивлением увидела, что это Вермеер, висевший в ее спальне почти десять лет.

Одна из любимых картин отца – он купил ее у парижского торговца шедеврами живописи, когда миссис Холланд носила второго ребенка. Несколько крупных коллекционеров, из тех, что выкидывают миллионы на приобретение работ старых мастеров, выказывали интерес к этому небольшому полотну, но Элизабет упросила отца не продавать его. На картине были изображены две девочки, с темными и светлыми волосами, читавшие книгу за деревянным столом у окна. Блондинка сидела слева, ближе к окну, и ее локоны светились, словно золото. Девочки переворачивали страницы книги, а солнечные лучи падали на их прекрасные одухотворенные лица.

Элизабет провела рукой по раме и нащупала лист бумаги, вложенный в уголок рамы. Имя мистера Бруссарда, значившееся на листке, было ей незнакомо. Девушка задумалась. Несмотря на то, что картина по праву принадлежала ей, ее почему-то не покидало странное ощущение, что она роется в чужих вещах.

Элизабет поспешила к знакомой узкой лестнице и заглянула в спальню матери, выглядевшую холодной и пустой, словно в ней давно никто не жил.

– Мисс Лиз…

Она закрыла дверь и увидела приближающуюся Клэр.

– Да? – Она немного смутилась от того, что осматривала собственный дом.

– Миссис Холланд внизу.

– Спасибо, Клэр.

Элизабет решительно повернулась и направилась к главной лестнице, устланной роскошной персидской дорожкой. Она прошла около половины ступенек и уже приготовилась сказать, что не выйдет замуж за Генри Шунмейкера, когда вдруг увидела в фойе мужчину. Он стоял около Вермеера и разглядывал через увеличительное стекло правый угол картины. Именно там, под изящным кувшином, была подпись художника. Элизабет хотела воскликнуть, чтобы он не смел трогать ее вещи, но какое-то странное чувство – а может быть, всего лишь природная вежливость – заставило ее промолчать.

– В нашем доме нет подделок, мистер Бруссард, – надменно провозгласила миссис Холланд, приближаясь к посетителю.

Мужчина, облаченный во все черное, с забившимися за воротник длинными волосами, повернул голову к хозяйке. Несколько секунд он довольно грубо таращился на нее, а потом вернулся к полотну. Внимательно рассмотрев его еще раз, он вынул из сумки кусок ткани и завернул картину. Затем поднялся и достал из кармана пальто конверт.

– Здесь вся сумма, – мрачно отрезал он.

Элизабет с болью в сердце смотрела, как мать взяла конверт и заглянула внутрь. Вид ее картины в руках незнакомца вызвал у девушки печаль, постепенно перераставшую в бессильную ярость.

– Там все, – нетерпеливо повторил мужчина.

– Не сомневаюсь. Я должна была убедиться, что все в порядке.

Мужчина дождался кивка миссис Холланд, пожал ее руку и вышел на улицу. Дверь захлопнулась с грохотом, от которого, казалось, вздрогнул весь дом. Элизабет неподвижно стояла на лестнице, пока мать провожала гостя, и ее черный силуэт был обрамлен светом, падавшим сквозь стекло входной двери. Затем мать вздохнула, резко обернулась и прошла несколько шагов, прежде чем заметила Элизабет на лестнице.

– Что ты там делаешь?

Увидев, как мать продала одно из самых ценных достояний семьи, Элизабет подумала, что вряд ли сможет относиться к ней так, как раньше, с прежним уважением и трепетом. Женщина внизу больше не казалась ей грозным и безупречным блюстителем общественной морали. Она вдруг показалась маленькой, хрупкой, уязвимой. И… старой.

– Я просто искала тебя, чтобы кое-что спросить, – выговорила Элизабет.

– Что же это?

И тут Элизабет вдруг почувствовала, что не сможет произнести заготовленные слова. Ее сердце словно превратилось в кусок льда. Все ее высокие чувства, осознание собственной важности, желание быть с Виллом и уговорить остаться – все исчезло. Она внезапно осознала, что ее семья была не просто бедна. Их положение было безнадежным и критическим. И у нее был только один путь – выйти замуж за Генри. Другой возможности нет и не будет.

– Я… я просто хотела спросить, не хочешь ли ты на обед красное вино.

Последовала долгая пауза, во время которой миссис Холланд пристально смотрела на дочь окаменевшим взглядом. Потом она моргнула и сказала:

– Нет, моя дорогая. Лучше оставим его на случай, если Шунмейкеры придут на обед.

Элизабет слабо кивнула. Ей больше было нечего сказать, поэтому она повернулась и, тяжело ступая, пошла искать миссис Фабер. Ноги ее словно налились свинцом, а сердце разрывалось от отчаяния. Она скажет миссис Фабер не подавать вино. Ни сегодня, ни в любой день, пока мисс Холланд не станет миссис Шунмейкер.

Пенелопа Хейз сидела в роскошной огромной гостиной с черным полированным полом из орехового дерева и со стенами, обитыми бело-голубым шелком. Поглаживая своего бостонского терьера, она еще раз перечитала телеграмму. Потом бросила рассеянный взгляд в другой конец комнаты, где мать беседовала с Вебстером Юнгамом, архитектором.

Матушка хотела, чтобы все знали о том, что их семья вновь прибегает к его услугам. На этот раз – чтобы построить «домик» в Ньюпорте, сооружение с пятьюдесятью шестью комнатами и мраморными полами. Такую новость обычно не скрывают от окружающих, и матушка делала все возможное, чтобы задержать архитектора еще на какое-то время. Ведь тогда его увидит как можно больше гостей, которые сегодня наверняка придут навестить их семью.