– Последним твоей руки просил Персиваль Коддингтон, – напомнила миссис Холланд Элизабет, подведя дочь к гигантской колонне из розового мрамора. В зале таких колонн было несколько, и Элизабет казалось, что они призваны не столько поддерживать потолок, сколько производить впечатление на гостей. Создавалось ощущение, что в своем новом доме семья Хейз стремилась наполнить величием любую архитектурную мелочь. – Как тебе известно, мистер Коддингтон прошлым летом унаследовал все состояние своего отца, – продолжила мать.

Элизабет горестно вздохнула. Греющие ее мысли о юноше, который никак не мог появиться в тот вечер на костюмированном балу у Хейзов, не в состоянии были скрасить перспективу танца с Персивалем Коддингтоном. Элизабет знала Персиваля давно, еще с детских лет. Мальчик тогда был жесток и нелюдим, частенько мучил домашних животных, а вырос в молодого человека с нечистой кожей и одышкой, простывшего фанатичным коллекционером антропологических находок, хотя сам был настолько слаб желудком, что не смог бы даже взойти на борт исследовательского судна.

– Прекрати, – проворчала мать. Элизабет опустила ресницы. Вряд ли она хоть чем-то выдала свои чувства. – Ты бы не посмела так капризничать, будь здесь отец!

Упоминание о мистере Холланде наполнило глаза Элизабет слезами, и она не посмела перечить матери.

– Простите меня, – ответила девушка, пытаясь говорить спокойно. От подступающих слез у нее запершило в горле, но она сумела сдержаться, – Просто любопытно, сможет ли мистер Коддингтон меня вспомнить. Меня ведь так долго не было здесь.

Миссис Холланд фыркнула, когда мимо прошли сестры Ветмор, на три года старше Элизабет.

– Конечно же, он помнит тебя! Особенно если все остальные девушки похожи на этих. Выглядят так, словно одевались в цирке, – ледяным тоном прокомментировала миссис Холланд.

Элизабет напрягала память, тщетно пытаясь вспомнить о Персивале Коддингтоне что-нибудь приятное, и потому прослушала реплику матери. Кажется, что-то о вульгарности… И только после слов родительницы она заметила на втором этаже Пенелопу Хейз. Та красовалась в алом кружевном платье с глубоким вырезом, и Элизабет с удовольствием отметила, что ее подруга выглядит сногсшибательно. Многие считали, что самое прекрасное в Пенелопе – ее губы. Разумеется, это было не так: куда более выразительными казались ее большие голубые глаза, способные сиять как невинностью, так и презрением.

– Похоже, я зря старалась. Мне не следовало приходить сюда, чтобы удостоить этих никчемных людей своим присутствием, – продолжила миссис Холланд. Раньше она всегда игнорировала женщин этого семейства, несмотря на что, что муж охотился пару раз с Джексоном Пеламом Хейзом. В последнее время общественное мнение изменилось, семья начала «сдавать позиции», и миссис Хейз лишь недавно это осознала.

– Газеты наверняка напишут; что я примирилась с подобной безвкусицей. Ты же знаешь, какая жуткая мигрень у меня разыграется.

– Но если бы мы не появились здесь, скандал был бы куда большим, – Элизабет изящно повернула голову, взглянула наверх и послала подруге едва заметную ободряющую улыбку. Как же ей хотелось быть там, с Пенелопой, и вместе с ней смеяться над бедняжкой, обреченной на танец с Персивалем Коддингтоном! Пенелопа, посмотрев вниз, медленно закрыла подкрашенные темными тенями глаза, – это была лишь ей одной свойственная манера подмигивать – и тем самым сообщила подруге, что все поняла, – И, как бы там ни было, – добавила Элизабет, вновь поворачиваясь к матери, – вы же все равно никогда не читаете газет.

– И правда, – согласилась та. – Не читаю.

Когда Элизабет легонько пожала плечами, обращаясь к своей лучшей подруге на втором этаже, мать гордо выпятила маленький острый подбородок – основная черта, которую унаследовала от нее дочь.

Девушки подружились в то время, когда Элизабет, будучи еще подростком, больше всего интересовалась модой и светскими манерами. Пенелопа разделяла этот интерес, хоть и пренебрегала правилами общества; Элизабет, только начинавшая беспокоиться обо всех этих правилах, считала ее своей подругой и очень быстро осознала, что ей нравится общество Пенелопы – вместе с юной мисс Хейз все казалось ярче и веселее. Довольно рано Пенелопа стала искусным игроком в светских интригах и забавах; для Элизабет она была незаменимой спутницей во время вечерних балов и приемов.

– О, смотри! – Резкий голос миссис Холланд заставил девушку вздрогнуть, и она волей-неволей вернулась мыслями в бальную залу, – А вот и мистер Коддингтон!

Элизабет изобразила на лице улыбку и обернулась навстречу неприятному, но неизбежному явлению по имени Персиваль Коддингтон. Тот попытался поклониться, не отрывая глаз от довольно глубокого декольте ее платья. Элизабет окончательно приуныла, заметив, что на нем был костюм пастуха: зеленые брюки, грубые ботинки и цветастый верх. О, Господи… Они подходили друг другу! Этого еще не хватало… Волосы у него были зализаны назад, кожа лоснилась. Переминаясь с ноги на ногу, он шумно хватал воздух ртом, пока Элизабет с легкой улыбкой дожидалась приглашения на танец.

Прошло несколько мгновений, и затем матушка нараспев произнесла:

– Ну что ж, мистер Коддингтон, я привела ее к вам.

– Благодарю вас, – выдавил он. Элизабет кожей чувствовала липкий взгляд, но сдержалась и не переставала улыбаться. Ее ведь воспитали как леди, – Мисс Холланд, вы танцуете?

– Конечно, мистер Коддингтон.

Пока потная рука тянула ее через толпу разодетых в роскошные костюмы танцоров, она оглянулась, чтобы обнадеживающе улыбнуться матери. По крайней мере, ей удалось угодить миссис Холланд.

Но тут она увидела, как мать приветствует двоих мужчин. Сначала Элизабет узнала стройную фигуру Стэнли Бреннана, бывшего бухгалтера своего отца, а затем – внушительного Вильяма Сакхауза-Шунмейкера, главу старого клана Шунмейкеров, сколотившего свое второе состояние на железных дорогах. Его единственного сына Генри весной отчислили из Гарварда, и с тех пор дочери лучших семей Нью-Йорка говорили только о нем. По крайней мере, письма, которые Элизабет в Париже получала от Агнесс, пестрели его именем и описанием того, как все девушки сходили с ума по этому беспечному повесе. В основном его имя упоминалось в связи со всевозможными скандалами и выходками. Элизабет несколько раз видела его, но при этом не могла сказать об этом парне ничего определенного, кроме того что он статен, широкоплеч и чертовски привлекателен. У Генри была младшая сестра, Пруди, на год или два младше Дианы. Но она носила только черное и редко появлялась в обществе, поскольку терпеть не могла шумные сборища.

Партнер Элизабет, должно быть, почувствовал, что в мыслях она витает где-то далеко от него, и попытался привлечь ее внимание:

– Может быть, вы хотели остаться с другими леди в гостиной, – произнес Персиваль с горечью в голосе.

Элизабет всеми силами пыталась не наступить на ноги неуклюжему партнеру.

– Нет, мистер Коддингтон, я просто немного устала, – сказала она.

И это отчасти было правдой. Корабль пришел позже на целых три дня, и ей удалось провести дома меньше суток. Так и не отдохнув толком после долгой дороги, она отправилась на бал. Мать в письме настояла, чтобы Элизабет не брала с собой в дорогу свою служанку-француженку, так что девушке пришлось самостоятельно возиться с прической и заботиться об одежде на протяжении всего путешествия. Утром к ней заехала Пенелопа, чтобы научить ее новому танцу и сообщить, что была бы в ярости, если бы корабль задержался еще хоть чуть-чуть и если бы лучшая подруга пропустила один из самых важных вечеров в ее жизни. Затем она рассказала о новом тайном поклоннике, личность которого обещала раскрыть Элизабет, когда они хоть на мгновение останутся наедине. Просто в тот час перед балом вокруг болталось слишком много слуг, и не стоило называть имен. Казалось, Пенелопа стала еще больше заботиться о своей внешности. Элизабет решила, что причина тому – таинственный юноша. Но был и еще один момент: сегодняшнее мероприятие должно было продемонстрировать новый дом семьи Хейзов во всем великолепии и потрясти воображение всех присутствующих. Поэтому Пенелопа из кожи вон лезла, чтобы выглядеть неотразимо.