К тому же было еще кое-что, и это кое-что весьма смущало собравшихся. Так, пустяки, небольшая деталь: именно Пенелопа находилась радом, когда над головой Элизабет сомкнулись холодные волны Гудзона. Все знали, что именно она оказалась последней, кто видел несчастную живой. Нет, конечно же, ее ни в чем не подозревали и, упаси боже, не обвиняли. Однако страшные видения девушку явно не преследовали. Пенелопа, ослепляя окружающих роскошным бриллиантовым колье, шла под руку с дородным Исааком Филипсом Баком – своим дальним родственником. Столь дальним, что никто не мог ни подтвердить, ни опровергнуть их родство. Исаак был высок и нескладен, широк в плечах, с выступающим брюшком и лысеющей головой. Лиз он никогда не нравился. Впрочем, усопшая всегда отличалась тайным стремлением поступать практично и разумно, а не слепо следовать неписаным законам и правилам приличия своего круга. Исаак же казался ей человеком ужасающе дурного вкуса. Вот и теперь у него на зубе сверкала золотая коронка, а из кармана брюк небрежно свисала золотая цепочка от часов. И вздумай миссис Вандербильт, стоявшая рядом, высказать вслух свои мысли, то обвинение и вульгарности и непочтении к памяти усопшей Исаак воспринял бы как комплимент. Как только Пенелопа со своим спутником вошли в церковь, за ними тут же потянулись остальные, постепенно заполняя проход и чинно рассаживаясь по скамейкам. Под высокими сводами церкви пронесся легкий шум. Некоторые, не в силах более сдерживаться, начали, едва рассевшись, обсуждать трагическое событие. Преподобный Нидлхауз тем временем спокойно стоял за кафедрой, ожидая, пока сливки Нью-Йоркского общества: семьи Шерменхорн, ван Пейсер, Харриман и Бак, МакБрей, Астор – займут свои места. Наконец, миссис Холланд решительно кивнула священнику.

– С тяжелым сердцем… – начал было преподобный Нидлхауз, но запнулся на полуслове.

Внезапно церковные двери распахнулись и с грохотом ударились о стены храма. Утонченные нью-йоркские леди, вздрогнув, попытались было обернуться и взглянуть на нарушителя спокойствия, но тут же подавили столь неподобающий порыв. Не поворачивая аккуратных, тщательно причесанных головок, они смотрели лишь на преподобного Нидлхауза. Впрочем, его лицо не выражало ровным счетом никаких эмоций.

По проходу уверенной походкой шла Диана Холланд – обожаемая младшая сестра усопшей. Ее непослушные дерзкие локоны растрепались, а щеки раскраснелись от спешки. И лишь Элизабет, взгляни она в тот момент с небес, поняла бы причину загадочной улыбки на лице Дианы, Впрочем, когда девушка заняла свое место в первом ряду, лицо ее тут же стало серьезным и непроницаемым.

– Дорогая, все уже интересуются, куда ты пропала, – промолвила Луиза Холланд своей дочери Элизабет своим тихим, но не терпящим возражения голосом.

Элизабет послушно промолчала. Ведь она получила прекрасное воспитание, и семья возлагала на нее большие надежды. За восемнадцать лет жизни девушка уже научилась различать в матушкином голосе малейшие нюансы. Этот тон означал, что она немедленно должна вернуться в парадную залу и танцевать с тем, кого выбрала мать. Причем, скорее всего, это будет молодой человек голубых кровей, но с чуть заметными признаками вырождения, вызванного смешанными браками. Элизабет смущенно улыбнулась сидевшим с ней девушкам – Анне-Марии д’Алемберт и Еве Барбей, с которыми познакомилась предыдущей весной во Франции, и грациозно поднялась. Ее подруги красовались в нарядах куртизанок эпохи Людовика XIV. Элизабет как раз говорила им, что Париж казался ей недостижимо далеким, хотя только сегодня утром она сошла с трапа роскошного трансатлантического лайнера, пришвартовавшегося в нью-йоркском порту. Элизабет посмотрела по сторонам: ее давняя подруга Агнесс Джонс по-прежнему восседала на уютном обитом узорчатой парчой диванчике цвета золота и слоновой кости, а вот младшей сестры Элизабет, Дианы, нигде не было видно. Вот бесстыдница – наверняка умудрилась сбежать из-под бдительного ока родительницы. Элизабет передернула плечами: излишняя непосредственность и ребячливость младшей сестры всегда нервировали ее, но сейчас раздражение готово было выплеснуться наружу. Она вздохнула и привычно заглушила в себе нарастающую злость на сестру.

В конце концов, Диану можно и пожалеть – у бедняжки не было возможности блеснуть на своем первом балу. Улыбаясь, Элизабет вспомнила роскошный бал, устроенный в ее честь два года назад, когда ей только исполнилось шестнадцать. Ее, старшую из сестер Холланд, целый год обучала танцам гувернантка, которую Элизабет делила со своей подругой Пенелопой Хейз. Кроме этого, Элизабет брала уроки этикета, иностранных языков и часто бывала за границей. Диане же шестнадцать лет исполнилось в прошлом апреле, однако она не получила никакой особой подготовки к светской жизни и была лишена даже дебютного бала. Семья тогда скорбела из-за кончины главы семейства, и любые торжественные мероприятия были бы сочтены неуместными.

Поэтому Диана провела лето в Саратоге, посещая местные балы с тетушкой Эдит. Так что, учитывая уровень ее подготовки, нельзя было осуждать девушку за небольшие промахи.

– Уверена, тебе жаль покидать подруг, – произнесла миссис Холланд, уводя дочь из гостиной в танцевальную залу. Белоснежный атласный лиф костюма пастушки выгодно подчеркивал природную прелесть Элизабет, которая казалась еще выше рядом с матерью, облаченной, как и полагалось вдове, во все черное. Эдвард Холланд покинул этот бренный мир в конце прошлой зимы, так что его вдова должна была носить траур еще, по меньшей мере, год.

– Дорогая, кажется, сегодня ты затмила всех на этом балу.

Нежное лицо Элизабет действительно привлекало к себе взоры прозрачной алебастровой кожей, правильным овалом лица с чуть заостренным подбородком, пухлыми чувственными губами… Она попыталась изобразить на своем личике благодарную улыбку, хотя голос матери ее встревожил. В нем отчетливо слышались новые, настойчивые металлические нотки. Учитывая несгибаемый характер миссис Холланд, для ее дочери это не предвещало ничего хорошего. И этот металл в голосе матери Элизабет заметила сразу же, едва сойдя на берег. Она отсутствовала целых девять месяцев, уехав сразу после похорон отца, чтобы отвлечься от горя утраты. Всю весну и лето она прожила в Париже, слушая остроты волочившихся за ней месью и проводя время в салонах модной одежды в престижных кварталах Парижа.

– Мама, я сегодня уже много танцевала, – робко заметила она.

– Возможно. Но ты же знаешь, как я буду счастлива, если один из партнеров попросит твоей руки.

Элизабет смехом попыталась скрыть тревогу, вызванную ответом матери.

– Что ты говоришь, я еще так молода! Пройдет не один год, прежде чем мне начнут делать предложения.

– О нет! – Миссис Холланд цепким взглядом обшаривала роскошную залу со стеклянным куполом, фресками на стенах, зеркалами в позолоченных рамах, окруженную меньшими, но столь же великолепными боковыми комнатами. Вдоль стен были расставлены пальмы в горшках, которые служили своеобразной защитой особо пугливых дам от неистовых танцоров, скользивших по мраморной мозаике пола. На каждого гостя здесь приходилось по меньшей мере два-три слуги, и это казалось излишеством даже такой изысканной девушке, как Элизабет.

– Время – единственное, чего у нас нет, – подытожила миссис Холланд.

Элизабет нервно поежилась, но не успела спросить у матери, что именно та имела в виду, так как они вошли под своды залы. Здесь кружились в танце их друзья и знакомые, приветственно кивая роскошно одетым парам, плывущим под звуки музыки.

Все эти люди принадлежали к высшему обществу, к кругу Холландов. Почти четыреста человек, позабыв обо всем на свете, самозабвенно веселились и танцевали, словно сегодняшний бал был последним в их жизни. Похоже, они не задумывались о дне завтрашнем. И в самом деле. Следующий день, скорее всего, пройдет незамеченным, ведь они будут безмятежно и сладко спать под балдахинами из шелка, пробуждаясь лишь для того, чтобы принять кувшин с ледяной водой и отослать служанку. Конечно, надо бы посетить церковь, но после столь роскошного и блистательного вечера верующих на службе будет немного. Основное призвание этого праздного общества – развлекать и развлекаться, а в перерывах между интригами и балами вкладывать свои невообразимые богатства в новые, все более и более доходные предприятия.