— Ты считаешь, это нормально, пить на завтрак шампанское? — укорила его Анна, прильнув губами к краю стакана.

— Я это заслужил. — Он понизил голос и огляделся кругом, — поскольку мне удалось заставить тебя потерять голову.

— Ты непереносим, ты совершенно не принимаешь меня всерьез. — Ею овладела какая-то ленивая истома — даже эти слова стоили ей труда.

— Ты пьешь шампанское чрезвычайно возбуждающим образом, — польстил он.

— Если бы ты знал моего отца, ты бы так не шутил, — попыталась она напугать его.

— А что твой отец? — спросил Арриго не слишком серьезно.

— Он способен на все, — угрожающе сказала Анна.

— Я тоже способен на все, — отпарировал он, — и ты в этом уже убедилась.

— Прошу тебя, Арриго… — Анна вдруг сделалась серьезной, пытаясь заставить его взглянуть по другую сторону действительности, которая тревожила ее. — Подумай, что будет, когда до него дойдет, что его единственная дочь, зеница его очей, разорвала помолвку с одним из самых известных имен во Франции и сошлась с женатым мужчиной.

— Однако тоже хорошей фамилии, — возразил он с мягкой улыбкой. — Арриго Валли ди Таверненго. Неплохо звучит? Мои предки были среди приближенных Наполеона. Не считая того, что твой французский барон — неудачник и весь в долгах. А я нет. Если то, что говорят о твоем отце — правда, он не должен быть безразличен к этому обстоятельству.

— Неудачник, но холостой. А ты женат.

— Я разведусь и женюсь на тебе, — решил он в момент.

— Арриго, прекрати, — укорила она его. — Ты же знаешь, что в Италии разводов не существует.

— Я упаду в ноги к папе и попрошу его аннулировать мой брак, — с готовностью предложил он. — А потом женюсь на тебе в церкви, с органом, свадебным маршем и перезвоном колоколов. Потом женюсь на тебе по иудейскому обряду, по мусульманскому, переженюсь по всем обрядам во всех церквах мира. И даже по языческим обрядам. Поедем к пигмеям, к краснокожим, к эскимосам.

Растроганность и нежность на лице Анны сменились вдруг обидой и гневом.

— Как мог такой мужчина, как ты, жениться на такой гнусной женщине, как Сильвия? — раздувая ноздри, сказала она. — Почему?

— Потому что она красива и нравилась мне до умопомрачения, — искренне ответил он.

— Но она подлая и низкая, — не унималась Анна.

— Это я узнал потом.

— И продолжаешь жить с ней, — неумолимо продолжала Анна. — И ты не мог разорвать раньше этот свой брак?

— До вчерашнего дня у меня не было причины, которая оправдывала бы этот разрыв. И потом, я же говорю тебе, она мне нравилась.

— Так и я — сегодня нравлюсь тебе, а завтра могу разонравиться.

— Тебе тоже нравился твой французский барон, а теперь ты и знать о нем не желаешь.

Когда Анна сердилась, она напоминала свою мать, Марию. Она гордо тряхнула головой и отбросила назад волосы.

— Я с бароном никогда не была в постели, — пригвоздила она его.

— Я тоже. Клянусь честью, — сказал он, скрестив указательные пальцы, как делают дети.

— Не строй из себя шута, Арриго, — топнула она ногой. — Речь идет о тебе и Сильвии.

— В этом плане между нами все кончено уже давно, — признался он.

И это была правда. Его брак с Сильвией потерпел крушение уже через несколько месяцев после свадьбы. Сильвия переходила от одного любовного приключения к другому, не смущаясь тем, что сделалась героиней скандальной светской хроники. Ее любовные истории с судовладельцем Элиасом Каразалисом и с американским миллиардером Джеймсом Моррисом наделали в свое время немало шума. Попав благодаря Арриго в эти круги, она выступала теперь в них как главная героиня.

— Я знаю, — грустно сказала Анна. — Между вами существует то, что называется джентльменским соглашением. Но мой отец не захочет для своей дочери такого мужчину. Когда он узнает, а он непременно узнает, для нас наступят тяжелые времена. А впрочем, не будем думать об этом. — Она села к нему на колени и крепко обняла. — Мне хватит видеть тебя хотя бы иногда. Хоть изредка на этом диком острове, когда после дождливой ночи земля покрывается зеленью. Пейзаж за окнами гостиницы уже утратил свои изумрудные тона, выжженный солнцем и сухим ветром Атлантики. — Найдем способ, чтобы все это осталось между нами. Хочешь? — Она была нежна и готова к любому компромиссу, лишь бы не потерять его.

— Я хочу того же, чего хочешь ты, — сказал он, целуя ее в губы.

Проходили день за днем, приземлялись и вновь взлетали самолеты на посадочной полосе аэропорта Эспарго. И каждый раз Анна и Арриго решали, что это их последний день, пили шампанское на прощание в салоне, украшенном цветами из садика Педро, собирали чемоданы, раздавали чаевые Маноло и Рибейре, но самолет улетал, а они оставались на острове. Отлет Арриго переносился раз пять и столько же раз был аннулирован заказ на билет у Анны. Она прилетела сюда, чтобы пробыть здесь четыре дня, а находилась на острове уже две недели.

Они были пьяны от любви, от солнца, от моря и ветра: это был краткий миг бессмертия, каникулы без забот и тревог, вдали от цивилизации, жизнь как бы в вечности и только вдвоем.

— Погода великолепная, — говорили Маноло и Рибейра, подавая им утром кофе с бриошами. Дружеский голос, улыбка официанта, запах кофе, позвякиванье чашек — все радовало и обещало хороший день. Потом снова любовь, солнце, море, ветер, а вечером избитые слова старой пластинки: «Ты сегодня одна. Ты одна этой ночью…», и снова любовь, потому что одинокими они не были. Каждый день они все больше убеждались, что, живя вот так незаметно, на маленьком каменистом островке, затерянном в Атлантике, можно жить сказочно, жить прекрасно и счастливо. А может, только так и можно счастливо жить.

— Мой Момпрачем, — все повторяла Анна. — Этот остров — мой Момпрачем.

В то утро они плавали в бухте и привезли с собой много крабов. Анна остановила старый джип перед гостиницей, и Арриго вышел, взяв с заднего сиденья пластиковое ведро с крабами. Поднимаясь по ступенькам отеля «Атлантика», Анна увидела в тени веранды нового постояльца.

— Хэлло, — поздоровался он с ней по-английски, но улыбнулся своим хитрым арабским лицом.

— Хэлло! — поддержала Анна игру.

— Что ты придумала на этот раз? — спросил Пациенца. — Ты что, решила сюда переселиться насовсем? — На нем был непременный синий двубортный костюм, он курил свою обычную американскую сигарету, и улыбка его показывала, как ему приятно видеть ее, как он привязан к ней.

— Пациенца, — сказала девушка, — я влюбилась, как дурочка.

— По-моему, об этом знает уже полсвета. — Доменико Скалье уже стукнуло пятьдесят, и его черные волосы были окроплены сединой. Эта седина придавала ему степенность и важность.

— Я сделала большую глупость, — призналась она. — Но ты и представить себе не можешь, как я счастлива видеть тебя. — И она бросилась в его объятия.

— Я все могу себе представить, — возразил он. — Я и сам специалист по таким вещам, — сказал он. — Ты разве не помнишь? Однако я, — добавил он, — не зовусь Анной Больдрани, и у меня нет такого отца.

Арриго остановился в трех шагах и, держа в руке ведро с крабами, смотрел на них в некотором замешательстве.

— Ты знаком с Арриго Валли? — спросила Анна.

— Я знаком немного с вашим отцом, — ответил Пациенца, кивнув ему головой.

— В таком случае я не хотел бы помешать вашей встрече в качестве его посредственной копии, — сказал Арриго, обретая прежнюю уверенность. — Пока вы разговариваете, я пойду сдам на кухню наш ежедневный улов.

— Он тебе нравится? — спросила Анна, уверенная, что услышит «да».

— Это вопрос щекотливый, малышка, — ответил уклончиво Пациенца. Очевидно, он не хотел усложнять своим личным мнением и без того трудную ситуацию.

Анна оперлась на деревянные перила с нахмуренным видом.

— Это он тебя прислал, так ведь? — Она имела в виду старика, которого представляла себе разъяренным.

Пациенца затянулся своей американской сигаретой и выдохнул дым вверх.