— Уже поздно. Я провожу тебя домой, — сказал Чезаре, взглянув на часы и резко вставая.

— Конечно, — Элизабет тоже поднялась. — Я ужасная дилетантка в вопросах расставания. Лучше побыстрее уйти со сцены.

Чезаре посторонился, чтобы она прошла в прихожую, но Элизабет медлила.

— Оставь нас вдвоем, — попросила она его.

— Я подожду тебя в прихожей, — сказал Чезаре.

— В Женеве ты сможешь найти меня по этому адресу, — сказала мадам Лемонье, протягивая Марии голубой конверт.

— В Женеве? — удивилась та. — Вы думаете, я могу оказаться в Женеве? Будем надеяться лучше, что война не начнется и вы сможете вернуться в Милан.

— Не будем исключать такой возможности, — кивнула грустно Элизабет. — Я желаю тебе счастья, которого ты заслуживаешь. Но если тебе вдруг понадобится помощь или добрый совет и если Господь сохранит меня в добром здравии, ты знаешь, к кому обратиться.

— Мадам, вы смущаете меня. — Мария едва не заплакала.

— Никаких слез, — попыталась Элизабет успокоить ее. — Только этого нам не хватало, дорогая моя. И никакой «мадам» больше. Мы подруги. Зови меня просто Элизабет. Пока ты будешь с Чезаре Больдрани, помни одно: будь всегда правдивой с ним. Никогда не лукавь с ним. Он очень добрый, знаешь. Но он не терпит обмана. — И дружески распрощавшись с Марией, Элизабет Лемонье ушла.

Потушив свет, Мария вышла на балкон. На Форо Бонапарте было тихо и пустынно. Неподвижный вечерний воздух благоухал липой. Она посмотрела вниз и увидела Чезаре и Элизабет, выходящих из подъезда. Он остановился, нежно обнял ее и поцеловал. Марии показалось, что этот поцелуй длится вечность. Ее впервые пронзило чувство ревности. Разом улетучилось то искреннее сожаление, которое она испытывала, прощаясь с мадам Лемонье. Она почувствовала себя страшно одинокой и быстро ушла, закрыв балконную дверь.

В ту ночь ей не спалось, и поднялась она в обычный час без будильника. Мария привела себя в порядок и пошла приготовить ванну для синьора Чезаре. Она осторожно постучалась к нему, но никто не отозвался. Мария приоткрыла дверь в комнату, постель была нетронута: Чезаре провел эту ночь у Элизабет. Та же противная вчерашняя горечь вновь захлестнула ее, и сердце тоскливо сжалось.

— Завтрак готов? — услышала она за спиной. Мария вздрогнула и обернулась: это был Чезаре. Свежевыбритый, пахнущий одеколоном и уже одетый, он выходил из своего кабинета, откуда, видимо, звонил кому-то с утра.

— Сейчас, синьор, — ответила она, быстро отправляясь на кухню.

Мария узнавала нового Больдрани, хоть тот и вел, казалось, привычную жизнь: дом и контора, контора и дом. Она слышала, как он оживленно дискутирует с Пациенцей или отдает сухие распоряжения по телефону, она по-прежнему заботилась о мельчайших его удобствах и день за днем вела его дом, но вечера теперь проходили у них иначе.

С тех пор как уехала мадам Лемонье, почти каждый вечер, после ужина, когда Амброджино и Чеккина удалялись в свои комнаты в мансарде, Мария садилась в гостиной с вязаньем, а Чезаре устраивался в своем любимом кресле напротив нее. Открыв какую-нибудь книгу, он почти сразу же закрывал ее, чтобы поговорить с Марией. Он расспрашивал ее о сыне, о матери, о муже, интересовался ее прежней жизнью в Милане. И это были для Марии самые желанные часы.

Случалось, он сам рассказывал ей эпизоды из своего детства с неожиданной живостью и не свойственной ему словоохотливостью. В такие вечера между ними открывалось и много общего, близкого, исчезала всякая разница в положении.

Вскоре после десяти он вставал, желал ей спокойной ночи и уходил спать или шел в кабинет еще поработать. Мария обходила дом и тоже уходила к себе. Но спала она мало и плохо. Ей было всего двадцать лет, она уже знала любовь, и по ночам ее пожирало желание, которому она тщетно пыталась противиться. В своих снах она летала на крыльях ветра, бросалась в пропасти, спасалась от каких-то чудовищ и попадала в объятия мужчины. Иногда это был Немезио, иногда какой-то другой мужчина, но нередко проникал в ее сны и Чезаре Больдрани.

Просыпаясь, она стыдилась этих снов, ей хотелось гнать их прочь, как проклятие, как наваждение — но это бунтовала в ней юность.

Иногда она слышала по ночам, как дверь комнаты Чезаре открывалась, как отдавались его глухие шаги по коридору. Когда шаги замедлялись возле ее двери, Мария замирала. Это длилось считанные мгновения, но, когда шаги его удалялись, Мария слышала, как бьется ее сердце. Она боялась и в то же время страстно желала, чтобы дверь наконец открылась и он вошел бы в ее комнату. Опомнившись, она ругала себя за это, ужасалась, считая себя развратной, и умоляла Бога спасти ее от греха. Элизабет Лемонье ведь сказала ей: «Он человек, которому можно довериться». Такой человек, как Больдрани, не сделал бы того, чего Мария так боялась и так ждала.

Доменико Скалья явно нервничал, сидя в своем кресле напротив письменного стола в кабинете Чезаре Больдрани. Разговор шел об экономической ситуации в стране, о том, как лучше преодолеть возможные бури и рифы. Говорили о недвижимости, об акциях, об экспорте-импорте, о валютных операциях за границей. Это была обычная рабочая встреча, но Мария, которая подавала им кофе и коньяк, видела, что адвокат не в своей тарелке.

— Давай откровенно, — сказал ему наконец Чезаре, — что тебя мучит?

— Ты это прекрасно знаешь. — Чтобы скрыть волнение, Пациенца закурил одну из своих ароматных американских сигарет.

Чезаре знал причину его беспокойства, но хотел услышать об этом от него самого. Это скорее помогло бы ему освободиться от чувства, которое его терзало.

— Мне нужно все услышать от тебя, — властно приказал он. — Шаг за шагом. Ты должен смотреть правде в глаза.

— Это касается Розы. — Человек, который мог общаться на равных с политиками и деловыми людьми, свободно изъясняться на трех языках, сейчас с трудом подбирал слова, точно растерянный школьник.

Мария навострила уши — беседа мужчин перешла наконец на знакомую ей почву.

— Роза пренебрегает тем, что она моя жена, — признался он с печальной миной на своем арабском лице. — Но вряд ли сейчас подходящий момент для обсуждения таких вещей. У нас столько проблем…

Чезаре подумал минуту, потом сказал:

— Нет проблемы важней, чем та, что возникает в постели каждую ночь.

Пациенца провел рукой по жесткой бороде, которая старила его, и невольно вздохнул.

— Дело в том, что это даже не проблема постели. Это отсутствие ее, полное отсутствие.

Голубые глаза Чезаре взглянули на него с интересом. Он должен был выслушать его до конца.

— Ты хочешь сказать, что она не возвращается домой?

— Возвращаться-то она возвращается, — пробормотал адвокат, — но постоянно до поздней ночи где-то пропадает в гостях, у каких-то своих друзей. У нас с ней отдельные спальни. На пять дней ездила на Лазурный берег.

— Все с теми же друзьями?

— С теми, с другими… Какая разница? — Пациенца совсем пал духом, на него было жалко смотреть. — Тратит мои деньги на наряды и драгоценности, мне же наставляет рога.

— Ты олух, Миммо! — Чезаре резко прервал его, в первый раз повысив голос. — Вспомни, что рога, — уточнил он, успокаиваясь и беря свой привычный тон, — это не твоя проблема. Это ее проблема. Жозефина тоже наставляла рога Наполеону, но это не помешало ему стать французским императором. Понятно? И Наполеон кончил на Святой Елене не из-за этого. Тому были и другие причины. Ты знаешь это лучше меня.

Слова Больдрани вызвали у Пациенцы неожиданную реакцию.

— Нет, черт возьми! — взорвался он. — Мое терпение кончилось. Приду домой и выгоню ее.

Чезаре поднялся с кресла, обошел вокруг стола и, подойдя к молодому адвокату, взял его за подбородок рукой, словно это был его беспутный сын или младший братишка.

— Я бы оторвал тебе эту голову, — шутливо сказал он, — если бы она не была полна знаний, которые мне еще пригодятся. Кого ты выгонишь? Я тебя предупреждал, когда ты собирался на ней жениться?