— Вот это да! — Риччо уставился на это чудо из стекла и металла, созданное человеком. Он был горд, что живет в городе, где возводятся такие ультрасовременные сооружения.

Рыночная площадь вся была запружена повозками и тележками; продавцы и грузчики, оптовики и просто покупатели подобно трудолюбивым муравьям сновали по ней.

Они долго бродили меж торговых рядов и лотков, заполненных овощами и фруктами, борясь с искушением унести за пазухой пару персиков или груш, как делали, забравшись в чей-нибудь сад, но солнце подсказало им, что пора идти дальше — им предстоял еще немалый путь.

— Итак, вы бы хотели работать здесь? — Женщина смерила ребят уверенным взглядом хозяйки.

— Да, — ответил ей Риччо.

Чезаре же смотрел на нее молча. Это была красивая женщина лет тридцати пяти, с широким круглым лицом, всегда готовая разразиться смехом, немного грубоватым, быть может, но искренним и сердечным. Воровским взглядом он скользнул по ее пышной груди, по крутым бедрам, отметил тонкую талию, чувственные губы, тяжелые золотые серьги в ушах и даже бархатистую родинку на подбородке, которую не мог скрыть легкий слой пудры. Особое изящество придавали ее облику волосы: тонкие, светлые, с медным отблеском, они были собраны на затылке в пышный пучок. Все называли ее просто «хозяйка» и знали, что она, хотя и ворчлива, но добра. Она была вдова, но несла свое вдовство, как медаль за доблесть — медальон с миниатюрой покойного мужа неизменно красовался у нее на груди. Разговаривая, она невольно трогала его рукой, как бы удостоверяясь, что он на месте.

— Пойдемте со мной, — велела она и повела их в прачечную.

Здесь топились огромные печи, на которых кипели полные чаны белья, а приставленные к ним женщины все время помешивали его длинными палками, стоя на высоких табуретах. Запах щелока хватал за горло, а вырывающийся из чанов пар делал воздух непереносимо влажным. На лугу перед прачечной на длинных веревках были развешены одеяла, простыни и разное другое белье.

— Ты будешь следить за печами, — сказала хозяйка, обращаясь к Риччо. — Твое дело — приготовить дрова, разжечь их и поддерживать огонь весь день.

Риччо посмотрел на нее удивленно.

— И все я один?

— Работа нелегкая, я знаю, но ты сильный и ловкий парень. Будешь получать за это полтора франка в день. И это постоянно. Здесь стирается белье всех казарм Милана. А поскольку солдат у нас много и меньше не станет, то и в работе недостатка не будет.

Закончив с Риччо, она обернулась к Чезаре, который настороженно смотрел на нее.

— Ну, а тебе, голубок, мы найдем другую работу, — сказала она по-матерински нежно и с оттенком лукавства.

Чезаре покраснел от этого «голубок», небрежно брошенного хозяйкой. Ее броская красота зрелой женщины приводила парня в замешательство.

— Я могу делать все, — сказал он с легким вызовом.

— Ну еще бы! — улыбнулась всем своим мягким круглым лицом вдова. — Ты будешь отвечать за белье, развешенное для сушки. Нужно следить, чтобы его никто не украл. Ты должен снимать его, по мере того как оно высохнет, и помогать развешивать новое. И два раза в неделю будешь ездить со мной по казармам, чтобы отдать чистое белье и взять грязное. Тебе это подходит?

Вопрос предполагал единственный ответ.

— Мне это подходит, — сказал Чезаре. — А плата? — преодолевая робость, осведомился он.

— Один франк в день, — сказала вдова, с любопытством глядя на него.

— Но ему… — попытался он было запротестовать, указывая на Риччо.

— Он делает работу взрослого, — коротко отрезала вдова, намеренно обращаясь с ним, как с ребенком. — Но ты работаешь и по воскресеньям и будешь получать за это еще одну лиру, — сказала она, кокетливым жестом поправляя волосы.

— Когда начнем? — спросил Риччо, торопясь закончить разговор.

— Немедленно, — ответила женщина, к его удовольствию.

— Но мы еще ничего не ели, — заикнулся Чезаре. Он проголодался и не прочь был перекусить.

— Об этом я позабочусь, — пообещала, улыбаясь, хозяйка. — Но только в том случае, если будете, голуби, слушаться меня.

Через полчаса, подкрепившись принесенными ею хлебом и сыром, они приступили к своей новой работе.

Эльвира и Джузеппина сидели в кухне на краешке стульев, словно не у себя, а в гостях у чужих людей, и робко смотрели на домовладельца.

— Ну так что будем делать? — Голос Энрико Пессины звучал отрывисто и хрипло, точно карканье. — Собираетесь вы или нет вносить плату за жилье?

— Конечно, мы заплатим, синьор Пессина, — Эльвира была напугана визитом домовладельца и глаза ее выдавали. — Мы же всегда платили вовремя. — Она инстинктивно поднесла руки к ушным мочкам — золотые сережки, доставшиеся ей когда-то от матери и бабушки, были проданы, чтобы внести две последние платы.

— Я знаю, что вы всегда платили, но уже три месяца я позволяю вам жить в своем доме в долг.

Своей согбенной костлявой фигурой, локтями, упертыми в стол, Энрико Пессина походил на ворона: у него был длинный нос и маленькие черные глаза, в которых мерцали тусклые огоньки.

— Мы честные люди. — Эльвира прижала руки к груди, чтобы это звучало еще убедительней.

— Вот и отлично. Давайте, как честные люди, и разрешим этот вопрос.

Он разговаривал с матерью, а сам все время косился в сторону дочери, этой худышки с шелковистыми волосами и соблазнительным личиком. А когда та отводила глаза, жадно шарил своим прилипчивым взглядом по ее фигурке, отмечая нежные контуры расцветающей женственности.

— Через две недели мы погасим долг. Джузеппина скоро начнет работать. — Заметив неприятное внимание мужчины к Джузеппине, которая сидела неподвижно, с опущенными глазами, Эльвира стремилась побыстрее закончить разговор.

— Две недели — это долго. — Пессина сдвинул назад замусоленную шляпу и приоткрыл свои чувственные губы в улыбке, показывая ряд острых зубов.

— Но вы же богатый человек. Что вам стоит подождать еще немного?

Эльвира видела, как соседи ходят по двору, бросая любопытные взгляды в сторону кухни.

— Если бы это зависело от меня… — он сделал выразительный жест длинной костлявой рукой и встал.

На нем был черный костюм из бумазеи, засаленный, как и его фетровая шляпа, которую он носил и зимой, и летом.

— Я был бы рад пойти вам навстречу. Но один просит отсрочки, другой — в долг, деньги уходят, а долги остаются, — добавил он, не спуская глаз с Джузеппины.

— Сколько времени вы нам даете? — взмолилась женщина.

— Два дня, считая с сегодняшнего, — изрек он.

— А если мы и вправду не сможем?

— Тогда вмешается закон.

— Боже мой! Боже мой! — прошептала Эльвира, закрыв лицо руками.

Выселение — это означало не только быть выброшенными на улицу, но к тому же еще и позор.

— Я могу поработать на вас, — сказала Джузеппина, с трудом выдавливая из себя слова. — Я поработаю на вас, а вы засчитаете наш долг за квартиру.

От девичьего румянца, вспыхнувшего на ее лице, взгляд мужчины загорелся и кровь взволновалась.

— Ну что ж, — ответил он, ухмыляясь. — Посмотрим, посмотрим…

Эльвира вскинулась, как зверь, защищающий своего детеныша.

— Нет! Этого не будет! — воскликнула она таким резким голосом, что Джузеппина вздрогнула.

— Тогда выкладывайте деньги, — пожал плечами Пессина.

— Сделаем все возможное.

— Но постарайтесь сделать это за два дня. Если же передумаете относительно девушки… — И, оставив разговор незаконченным, он ушел, прикоснувшись рукой к своей засаленной шляпе.

Эльвира подошла к дочери и обняла, словно желая защитить.

— Но почему, мама? — спросила та.

— Потому что твои ноги не для таких дорожек, — ответила Эльвира.

Никто не знал ничего определенного про Энрико Пессину. Он жил один и не знался с друзьями и родственниками. Но ходили слухи, что он падок на женщин, особенно на молоденьких девушек. По вечерам, сидя на лавочке, старухи шептались о каких-то случаях, о матерях, которые сквозь пальцы смотрели на свидания своих дочек с Пессиной, после чего, по слухам, долг за квартиру он им прощал. Эльвира не слишком доверяла всем этим россказням и все же ни за что не решилась бы отпустить дочь к нему.