– Спасибо, дорогая, но я не буду. Мне нравится молоко, без всего.

Она поставила на столик пустой стакан и, прикрыв глаза, откинулась на спинку кресла. Таппенс подумала, что, может быть, миссис Ланкастер всегда отдыхает в этот утренний час, а потому нарушать тишину не стала. Однако старая леди вдруг встрепенулась, словно очнувшись от забытья, открыла глаза и посмотрела на Таппенс.

– Вижу, вы смотрите на камин.

– О… я? – растерялась Таппенс.

– Да. Вот я и подумала… – Миссис Ланкастер слегка подалась вперед и, понизив голос, спросила: – Извините, так ребеночек был ваш?

Застигнутая вопросом врасплох, Таппенс не сразу нашлась, что ответить.

– Я… нет… не думаю…

– А мне уж показалось… Подумала, что вы поэтому и приехали. Рано или поздно кто-то должен приехать. Может быть, и приедет. И вы так смотрели на камин… Знаете, он ведь там. За камином.

– О… неужели?

– Всегда в одно и то же время, – негромко продолжала миссис Ланкастер. – Всегда в одно и то же время дня. Десять минут двенадцатого. – Она взглянула на часы на каминной полке. Таппенс тоже посмотрела туда. – Десять минут двенадцатого. Да, каждое утро, в одно и то же время. – Старушка вздохнула. – Люди не поняли. Я рассказала, что знала, но они не захотели мне поверить.

В этот самый момент дверь открылась, и в комнату вошел Томми. Таппенс с облегчением выдохнула и торопливо поднялась.

– А вот и я. Уже готова. – Шагнув к двери, она обернулась: – До свидания, миссис Ланкастер.

Они вышли в коридор.

– И как вы там? – поинтересовалась Таппенс.

– После того, как ты ушла, мы чудесно поладили.

– Наверное, я оказываю на нее дурное влияние. В некотором смысле это даже бодрит.

– Почему бодрит?

– Видишь ли, в моем возрасте и при моей внешности – аккуратная, респектабельная и немножко скучная – приятно думать, что тебя еще могут принять за развратную женщину, обладающую неотразимыми сексуальными чарами.

– Глупая. – Томми нежно ущипнул супругу за руку. – А ты уже успела с кем-то познакомиться? Такая приятная леди…

– Она и впрямь очень приятная. Милая старушка. Но, к сожалению, малость чокнутая.

– Чокнутая?

– Да. Вообразила, будто за камином спрятан мертвый ребенок или что-то в этом роде. Спросила, не мой ли это, бедняжка.

– Жутковато, – сказал Томми. – Здесь наверняка есть такие, у кого не всё в порядке с головой, но большинство вполне нормальные и попали сюда исключительно по причине возраста. А та старушка все равно приятная.

– Полностью с тобой согласна. Приятная и милая. Интересно, что у нее за фантазии и откуда они взялись.

Словно ниоткуда появилась мисс Паккард.

– До свидания, миссис Бересфорд. Надеюсь, вам принесли кофе?

– Да, принесли, спасибо.

– А вам спасибо за то, что приехали. – Мисс Паккард повернулась к Томми: – И я знаю, что мисс Фэншоу была очень рада. Жаль только, что она нагрубила вашей супруге.

– Думаю, именно это доставило ей огромное удовольствие, – сказала Таппенс.

– Да-да, вы правы. Ей нравится грубить людям, и, к сожалению, у нее это хорошо получается.

– Вот она и пользуется каждым удобным случаем, чтобы попрактиковаться в этом искусстве.

– Хорошо, что вы оба это понимаете, – сказала мисс Паккард.

– Та пожилая леди, с которой я разговаривала… По-моему, она представилась как миссис Ланкастер…

– Так и есть, миссис Ланкастер. Мы все очень тепло к ней относимся.

– Она… она ведь немного странная?

– Да, воображение у нее богатое, – снисходительно ответила мисс Паккард. – У нас есть несколько таких, которые выдумывают всякое. Люди вполне безобидные, но верящие, что с ними случилось то-то и то-то. С ними или с кем-то другим. Мы стараемся не замечать, не поощрять их. Просто оставляем без внимания. Я считаю, это всего лишь игра воображения. Им нравится жить в некоем придуманном мире, где случается что-то волнительное, грустное или трагическое – не важно. Слава богу, до мании преследования дело не доходит. Это было бы чересчур.

– Ну, вот и всё, – с облегчением вздохнул Томми, садясь в машину. – По крайней мере, на ближайшие шесть месяцев от визитов освободились.

Но ехать в дом престарелых через полгода им не пришлось – по прошествии всего лишь трех недель тетушка Ада тихо умерла во сне.

– Печальное это событие, похороны, – вздохнула Таппенс.

Они только что возвратились домой с похорон тетушки Ады, завершением которых стало долгое и утомительное путешествие на поезде, поскольку сама церемония прощания с усопшей происходила на сельском кладбище в Линкольншире, где нашли последний приют большинство родных и предков тетушки Ады.

– А чем они, по-твоему, должны быть? – резонно спросил Томми. – Вакханалией веселья?

– Кое-где так и бывает. Я к тому, что у ирландцев поминки едва ли не в праздник превращаются, ведь так? Сначала они там плачут и вопят, а потом напиваются и уже веселятся напропалую. Выпьем? – добавила она, поворачиваясь к буфету.

Томми прогулялся в указанном направлении и принес то, что, на его взгляд, соответствовало случаю, – по бокалу «Белой леди».

– Ну вот, так-то лучше, – одобрительно сказала Таппенс и, сбросив длинное черное пальто, сняла и швырнула через комнату черную шляпку. – Терпеть не могу траурные наряды. От них вечно воняет нафталиновыми шариками, потому что их всегда убирают куда подальше.

– Тебе вовсе не обязательно носить траур. Его только на похороны и надевают.

– Знаю, знаю. Вот поднимусь сейчас наверх и надену что-нибудь алое – просто так, для настроения. Можешь сделать мне еще «Белой леди».

– Вот уж не думал, что похороны приведут тебя в такое праздничное настроение.

– Я назвала похороны печальными, – сказала Таппенс, возвращаясь через пару минут в искрящемся вишнево-красном платье, на плече которого красовалась брошь-ящерица с рубином и бриллиантом, – потому что печальны именно такие похороны, как тетушки Ады. В том смысле, что собрались только старики, и цветов было немного. Почти никто не рыдал, не шмыгал носом… Печально, когда хоронят старых и одиноких, о ком никто особенно и не скорбит.

– Надо думать, ты перенесла эти похороны легче, чем перенесла бы, скажем, мои.

– Вот тут ты абсолютно не прав, – возразила Таппенс. – Вообще-то, мне не очень хочется думать о твоих похоронах, потому что я предпочла бы умереть раньше. Но уж если так случится и мне придется хоронить тебя, то в любом случае это будет оргия скорби. Нужно обязательно запастись носовыми платками.

– С черной каймой?

– О черной кайме я как-то не думала, но мысль интересная. К тому же сама погребальная служба – такая милая церемония… Настраивает на возвышенный лад. Неподдельная скорбь. Чувствуешь себя ужасно, но что-то с тобой происходит. Какое-то очищение, как от болезни через пот.

– Нет, правда, Таппенс, твои рассуждения о моей кончине и ее положительном на тебя влиянии отдают дурновкусием. Мне это не нравится. Давай-ка забудем про похороны.

– Согласна. Давай забудем.

– Старушка умерла, отошла в мир иной тихо и без страданий. Так тому и быть. А я, пожалуй, разберусь с делами.

Томми отошел к письменному столу и принялся перебирать бумаги.

– Кстати, куда я положил письмо мистера Рокбери?

– Кто такой мистер Рокбери? А, тот адвокат, что писал тебе…

– Да. Нужно привести в порядок ее дела. Похоже, от всей семьи остался я один.

– Жаль, что она не оставила тебе никакого состояния, – сказала Таппенс.

– Будь у нее состояние, она оставила бы все кошачьему приюту. Положенное им по завещанию съест почти все свободные средства, так что мне достанется совсем немного. В любом случае я в этих деньгах не нуждаюсь.

– Она так любила кошек?

– Не знаю. Наверное. При мне она ни о каких кошках не упоминала. Ей, вероятно, доставляло большое удовольствие говорить подругам, когда те приходили к ней, что-нибудь вроде «дорогуша, я оставила тебе кое-что по завещанию» или «я завещала тебе ту брошь, что так тебе нравится». В результате она ничего никому не оставила, кроме кошачьего приюта.