Таппенс тут же поспешила на север (несчастье случилось в Абердине). Полиция, однако, прибыла туда раньше и забрала обаятельного Мервина, которого, как оказалось, разыскивала довольно давно по обвинению в мошенническом вымогательстве денег. Тетушка Примроуз возмущалась и говорила о преследовании, но после нескольких судебных заседаний (где речь шла о двадцати пяти подобных случаях) мнение о своем протеже поневоле переменила.
– Знаешь, Таппенс, думаю, мне надо съездить к тетушке Аде, – сказал Томми. – Мы давно ее не навещали.
– Наверное, – без большого энтузиазма отозвалась Таппенс. – Сколько?
– Должно быть, около года, – прикинул Томми.
– Больше. Я думаю, год с лишним.
– Вот время-то летит, да? Поверить не могу. Неужели так долго? И все же ты, наверное, права. – Томми задумался. – Ужасно, когда вот так вот забываешь человека. Мне даже не по себе из-за этого.
– Тебе винить себя не за что, – сказала Таппенс. – Мы ведь посылаем ей что-то и пишем письма.
– Да, знаю. Ты прекрасно с этим справляешься. Но все равно, иногда прочтешь что-то такое и поневоле расстроишься.
– Ты имеешь в виду ту книгу, которую мы взяли в библиотеке? Про тех несчастных, бедных старичков. Как они страдали…
– Наверное, так оно и было на самом деле.
– Да, – согласилась Таппенс, – наверное, так оно где-то и есть. И есть несчастные люди, которые просто обречены страдать, и по-другому они не могут. Но что еще можно сделать, Томми?
– Ничего, кроме того, что всем нужно быть внимательными и осторожными. Выбирать как можно тщательнее, выяснять все заранее и стараться сделать так, чтобы человек попал к хорошему доктору.
– Приятнее доктора Мюррея и быть никого не может. Уж это ты должен признать.
– Да. – Тень беспокойства слетела с лица Томми. – Мюррей – отличный парень. Доброжелательный, терпеливый. Если б что-то пошло не так, он обязательно дал бы нам знать.
– Так что тревожиться тебе совершенно не о чем, – резюмировала Таппенс. – Сколько ей сейчас?
– Восемьдесят два. Нет, погоди… Кажется, уже восемьдесят три. Ужасно, должно быть, когда все умерли, а ты живой.
– Это только нам так кажется, – возразила Таппенс. – Они так не думают.
– Ты не можешь говорить за них.
– Хорошо, твоя тетушка Ада так не думает. Вспомни, с каким ликованием она рассказывала о своих подругах, которых пережила. И как добавила в конце, что «слышала, будто Эми Морган не протянет и шести месяцев. Раньше, бывало, все твердила, что я такая слабая и хрупкая, а теперь-то можно почти с уверенностью сказать, что я ее переживу. И переживу на много-много лет». Она говорила об этом с торжеством.
– И все равно… – начал Томми.
– Знаю, – перебила его Таппенс. – Знаю. Ты все равно чувствуешь себя обязанным и едешь.
– А ты не думаешь, что я прав?
– Увы, я действительно думаю, что ты прав. Абсолютно прав. И я тоже поеду, – добавила она с ноткой самоотверженности.
– Нет, – возразил Томми. – Зачем тебе ехать? Она не твоя тетушка. Поеду я.
– А вот и нет. Я тоже хочу пострадать. Будем страдать вместе. Тебе это удовольствия не доставит, и мне не доставит, и тете Аде, уверена, тоже не доставит. Но раз надо, значит, надо.
– Нет, я не хочу, чтобы ты ехала. Помнишь, как она нагрубила тебе в последний раз?
– Ничего страшного. Из всего нашего посещения ее только этот момент и потешил. Я уж точно зла на нее не держу.
– Ты всегда была с ней мила и вежлива, хотя она никогда тебе особенно не нравилась, – сказал Томми.
– Тетя Ада и не может никому нравиться. По-моему, никому и не нравилась.
– Стариков нельзя не жалеть.
– А по-моему, можно, – заявила Таппенс. – Я не такая прекраснодушная, как ты.
– Ты – женщина, поэтому в тебе и жалости меньше, – сказал Томми.
– Может быть, и так. В конце концов, женщинам в силу нехватки времени ничего и не остается, как быть реалистами. Да, мне очень жаль старых и больных, если они приятные, милые люди. Но если они не приятные и не милые, то, согласись, это совсем другое дело. Если человек противен в двадцать лет, потом противен в сорок и еще противнее в шестьдесят, а к восьмидесяти становится сущим дьяволом, то я просто не понимаю, почему его нужно как-то особенно жалеть. Только из-за того, что он старый? Себя-то ведь не изменишь. Я знаю милых старушек, которым и семьдесят, и восемьдесят. Миссис Бошан, например, и Мэри Карр, и внучка пекаря, миссис Поплет, которая приходила к нам убираться. Все они такие лапочки, и вот для них я бы сделала все.
– Ладно, ладно, будем реалистами, – сказал Томми. – Но если ты и в самом деле хочешь проявить благородство и поехать со мной…
– Я хочу поехать с тобой. В конце концов, я и вышла за тебя, чтобы быть вместе в радости и горе, а тетушка Ада определенно горе. Так что я поеду с тобой, рука об руку. Возьмем букет цветов, коробку шоколадок с мягкой начинкой и, может быть, парочку журналов. Можешь написать мисс Как-ее-там и сообщить, что мы приедем.
– Как насчет следующей недели? Если ты не против, меня устроил бы вторник.
– Пусть будет вторник, – согласилась Таппенс. – Как ее зовут? Все время забываю… она там то ли сестра-распорядительница, то ли управляющая, то ли кто еще… Начинается с «П».
– Мисс Паккард.
– Вот-вот.
– Может, на этот раз будет по-другому, – вздохнул Томми.
– По-другому? В каком смысле?
– Да я и сам не знаю. Может, случится что-нибудь интересное.
– Может, мы попадем в железнодорожную аварию, – повеселела Таппенс.
– Господи, почему тебе так хочется попасть в железнодорожную аварию?
– Да я, в общем-то, и не хочу. Просто…
– Просто что?
– Ну, хотелось бы какого-то приключения, разве нет? Мы могли бы спасти кому-нибудь жизнь или сделать что-то полезное. Полезное и в то же время волнующее.
– Мечты, мечты! – произнес мистер Бересфорд.
– Знаю, – согласилась Таппенс. – Просто иногда заводятся такие вот мысли.
Глава 2
Так ребеночек был ваш?
Как именно «Солнечный гребень» получил свое название, сказать трудно. Ничего такого, что придавало бы ему сходство с холмистой грядой, в нем не было. Местность, в которой расположился приют, была равнинная, что вполне отвечало запросам его пожилых обитателей. Рядом раскинулся большой, но ничем особенным не примечательный сад. Само здание, солидный особняк викторианской постройки, содержалось в хорошем состоянии. Приятные тенистые деревья, расползшиеся по стенам лозы дикого винограда и парочка араукарий придавали пейзажу вид несколько экзотический. На облюбованных солнцем местах расположились удобные скамеечки и несколько садовых кресел, а укрыться от восточных ветров старушки могли на закрытой веранде.
Томми нажал кнопку звонка, и дверь через какое-то время открыла молодая, слегка встревоженного вида женщина в нейлоновом халате. Проводив гостей в небольшую гостиную, она, чуточку запыхавшись, сказала:
– Я скажу мисс Паккард. Она вас ждет и спустится с минуты на минуту. Вы ведь можете немножко подождать, правда? У нас небольшая проблема с мисс Кэрруэй. Проглотила наперсток. Снова.
– Да как же так получилось? – удивленно спросила Таппенс.
– Она делает это нарочно, забавы ради, – коротко объяснила сиделка. – И уже не в первый раз.
Сиделка удалилась.
– Не думаю, что стала бы глотать наперсток, – задумчиво сказала Таппенс, усаживаясь. – Только представить, как он скачет вниз… Ужасно, правда?
Ждать пришлось недолго. Дверь открылась, и в комнату, извиняясь на ходу, вошла мисс Паккард. Это была крупная, с песочного цвета волосами особа лет пятидесяти. Лицо ее выражало уверенность и спокойную деловитость, неизменно восхищавшую Томми.
– Мистер Бересфорд, извините, что заставила ждать. Здравствуйте, миссис Бересфорд. Всегда рада вас видеть.
– Слышал, кто-то что-то проглотил, – сказал Томми.
– А, это вам Марлен сообщила? Да, мисс Кэрруэй. Постоянно что-нибудь проглатывает. Трудный случай; ведь за всеми, как вы понимаете, не уследишь. Обычно так делают дети, но для пожилой женщины такое хобби довольно странно, не правда ли? И, знаете, у нее это все чаще и чаще. С каждым годом только хуже. Самое забавное, что ей самой, похоже, все нипочем.