— Смотрите, Дед Мороз! Из вертолета Дед Мороз спускается!

Действительно, бодро, ловко из вертолета спускался настоящий Дед Мороз. Один, без Снегурочки.

— Здравствуйте, детишки и взрослые, папы и мамы, бабушки и дедушки! Сейчас я вам устрою новогодний ураган. Хотите?

— Хотим! Конечно! Дедушка Мороз! — собравшаяся тут же толпа восторженно завыла. — Устрой нам ураган, дедуля!

— Ну, получайте! — Дедушка Мороз махнул рукой вверх, давая знать вертолету: — Начинай.

Вертолет опустился, казалось, немного совсем еще, метра на три, после чего взвыл турбинами на полную мощь.

Внизу, на Страстном, полетели по воздуху шапки, шарфы вперемешку со снеговыми зарядами. Многие бросившиеся ловить свои шапки-варежки не смогли устоять в снежном вихре. Крики, смех, ругань поднялись до небес.

Когда же дым развеялся, как писал классик, Грушницкого на скале уже не было.

Вертолет улетел, унеся, видно, с собой и хулиганистого Деда Мороза.

Турецкий шел по Страстному, глубоко втянув голову в плечи. Ему было ужасно холодно: он был в одном костюме — аэрофлотовскую шинель пришлось отдать таксисту, подкинувшему его из Внукова до Трубной, именно до Трубной, так как таксист там жил и ехал из Внукова домой ужинать. За не совсем уж новую шинель он согласился ехать только «в Центр», а не по адресу. Под словом «Центр» таксист подразумевал свой собственный подъезд, а вовсе не Центральный телеграф, от которого до Пушкинской было бы рукой подать.

От холода Турецкий протрезвел почти мгновенно.

Шум и гам дурацкий, который подняла толпа там, за его спиной, ничуть его внимания не привлекли.

«Козлы и есть козлы, — подумал он. — Как будто вертолета не видали сроду! Хохочут, черти. Не знают, что над ними тень уже сгустилась. Тень страшная, закроет небо целиком. И мертвые, взывая, вопия, восстанут из могил. И антихрист с числом огромным, три шестерки, опустится на мир. А имя антихристу страшное — Меркулов».

— Согреться не желаете? — кто-то тронул Турецкого сзади за плечо.

Он оглянулся: Дед Мороз.

Охота ж дурака ему валять!

Согреться тем не менее хотелось.

— А есть чем согреться?

— Для вас найдем. — Дед Мороз извлек из глубин шубы небольшой пузатый пузырек. — Отведай-ка, детинушка.

Турецкий скептически окинул взглядом пузырек:

— А что здесь пить-то, на двоих? Сто грамм.

— Ну, я-то воздержусь, во-первых. А во-вторых, ты бы, Сашенька, попробовал сначала.

— Да что здесь пробовать, — его уже трясло, и он, совершенно не обратив внимания на то, что Дед Мороз назвал его по имени, свинтил дрожащею рукою пробку пузырька и опрокинул его содержимое разом в рот.

— И все! — презрительно сказал он, но не успел договорить: мир вдруг, несмотря на поздний вечер, расцвел тропическим великолепием: звуков, красок, запахов. Холод исчез. Возраст исчез.

Хотелось петь и действовать. Играючи. Легко. Все стало так доступно. Близко. Зримо. Мило. Радостно. Как в детстве: Новый год.

— О-о-о-о, — только и сказал Турецкий. — Вещь. Куда там цикло-пер-бутан-гликоль с кефиром! Боже мой! Да это же, наверное, наркотик?!

— Да, наркотик, — согласился Дед Мороз. — Наркотик, сам синтезировал, на базе опия, он, кстати, также из бифана, «крокодила», ЛСД и героина. Безумно дорогой, назвал его «финал». Он свойством обладает — один лишь раз попробовать — и все, ты — наркоман! Забыть не сможешь. Только — «дай еще»…

— Еще дай! Дай! Ты слышишь, дай еще!

— Дам. Дам обязательно. Но через пять минут. Тут, к счастью, рядом загорелся Дом Режиссеров, на Тверской. Тебе туда — ты должен там сгореть, ты понимаешь?

— «Исчезнуть», понимаю, — Турецкий только кивнул. — А… — мысль озарила его лицо.

— Ты прав, — довольно улыбнулся Дед Мороз. — Я — Грамов, Алексей. Вы мне писали? Я пришел на встречу.

«…Пятого января, во время пожара, уничтожившего за три часа известный всей Москве Дом Режиссеров, погиб еще один случайно проходящий человек, одетый в аэрофлотовскую форму.

Этот прохожий, безусловно находящийся не в своем уме по причине то ли алкогольного, то ли наркотического опьянения, подошел к оцеплению и, показав паспорт, выписанный на имя Чеснокова Андрея Николаевича, представился следователем по особо важным делам Прокуратуры РФ Ту-редким Александром Борисовичем, после чего потребовал пустить его внутрь кольца оцепления с целью погреться. Майор милиции Маликов Н. И., командовавший оцеплением, пропустил этого прохожего внутрь кольца, утверждая, что он в прохожем действительно опознал А. Б. Турецкого, хорошо знакомого ему по совместной работе в середине восьмидесятых годов и находящегося с 1 января 1993 года в розыске. Маликов Н. И. утверждает, что пропустил А. Б. Турецкого в круг оцепления исключительно с целью погреться, так как тот был, что называется, «легко одет» для января. Одновременно Маликов Н. И. вызвал по рации машину, чтобы та отвезла А. Б. Турецкого «по назначению»…

Однако, совершенно неожиданно для окружающих, А. Б. Турецкий бросился в самое пекло пожара как раз за полсекунды до того, как рухнули перекрытия пятого этажа и, объятые пламенем, стали проваливаться вниз, сминая все на своем пути и засыпав в конце концов бушующим огненным адом все помещения бывшего ресторана Дома Режиссеров, располагавшегося на первом этаже здания.

О спасении невменяемого следователя не могло быть и речи.

Как нам сообщили уже 6 января днем, при разборке завала на месте бывшего ресторана, под балками, в самом центре пепелища были найдены две форменные пуговицы аэрофлотовской формы…» (По материалам «МК»— газета «Московский комсомолец» от 7 января 1993 года.)

Очнувшись на другой день утром, Турецкий был потрясен полным отсутствием похмелья и болей.

От вчерашних событий осталось одно воспоминание — огонь, опасность, треск, грохот. И наконец опять большой глоток из пузырька. Потом все стало настолько прекрасно, что он забылся.

А вот теперь, проснувшись, он ощутил себя спросонья свежим, молодым, сильным, абсолютно здоровым человеком, лишенным страхов, тревог и предвзятостей. Дивное чувство!

Проснулся Турецкий от того, что его ударили плеткой.

— Где я? — не понял Турецкий и тут же пожалел об этом.

— Новенький?! — удивился сосед слева и, подскочив к Турецкому, сначала потряс его за плечи, а потом, с короткого взмаха, дал по роже твердо, как молотком, и, насладившись реакцией, гикнул на весь барак: — Новенький!!

Турецкого били все, он не успевал даже закрываться, били одновременно и по очереди, не жалея, от души, пока сквозь толпу не пробился к Турецкому дряхлый старик.

— Бросьте, хлопцы, — сказал старик, — хватит с него.

Старик протянул Турецкому черпак и грязное, драное полотенце:

— Оботрись-ка.

Лицо у Турецкого распухло и налилось, глаза закрывались сами собой. На ощупь он взял тяжелый черпак и тут же бросил.

Черпак был раскален. Старец визгливо заохал, изображая всему бараку, как больно Турецкому.

Турецкий стоял, невыносимо страдая от того, что не может закрыть опухшее лицо обожженными руками.

— Бич! Бич идет! — раздался в бараке смертельно испуганный голос.

Народ рассыпался как горох, давая простор и дорогу.

Бич, здоровенный мужик с отвратной рожей и огромным кнутом в руке, мгновенно заметил Турецкого.

— О-о, новенький?

Толпа боязливо завздыхала: утвердительно и подобострастно, на разные голоса.

— Запрягай! — скомандовал Бич, указывая кнутом на Турецкого.

Тут же трое подхватили Турецкого и потащили вон из барака — запрягать полуразвалившуюся бричку.

Хомут на шею, мундштук в зубы, уздечка, вожжи — все мгновенно. Рядом с ним, Турецкий успел заметить, запрягали еще одного.

Сев в бричку, Бич потянул за одну из вожжей, вывернув Турецкому голову набок, чтобы, наверное, видеть лицо собеседника.