И обмозговывать тогда ему придется не только это, но и еще два пуда новых фактов.

…На следующее утро на маленьком уютном АН-24 они оторвались от земли и улетели в глушь, подальше в горы, от побережья километров за триста.

При покупке билетов и на регистрации Турецкий предъявил свой второй комплект документов. У него, как у многих людей его профессии, были разные удостоверения — на разные случаи жизни.

Рагдай попал на самолет сидящим тихо в чемодане: собака, ясно, яркая примета. Так как по новым документам Турецкий был теперь майором госбезопасности, то он пронес багаж с Рагдаем, минуя предполетный пункт контроля… Да и «марголин» свой он тоже не хотел засвечивать особо…

Марина с Настенькой садились в самолет сами, как будто бы отдельно от Турецкого. При регистрации Марина предъявила паспорт на Арбузову Татьяну Викторовну, гражданку СССР, жительницу Томска. В ее паспорт была вписана также ее дочь, Нина, восьми лет.

Марине этот паспорт дал, естественно, Турецкий.

О том, что они улетели в горы, не узнал даже новый приятель Турецкого — местный пожилой майор со шрамом на лбу.

Самолет взял курс на восток, забираясь повыше, чтобы пройти над хребтами с запасом.

Турецкий уже почти окончательно успокоился. Конспирация прежде всего. Уйти из-под контроля, исчезнуть на время — главное, что ему удалось.

Регистрация, посадка, отлет — все прошло на редкость гладко, без сучка и задоринки, если, конечно, не считать того, что в последний момент им пришлось долго сидеть в самолете и ждать: с ними одним рейсом летело какое-то районное начальство, для которого по заведенным номенклатурой правилам специально освободили головной салон. Слуг подвезли отдельно, к переднему трапу, чтобы они, избавь Бог, не шли по проходу салона и не вступили б с народом в контакт.

Из «общепассажирского» салона было видно лишь, как мимо самолета промелькнули две тридцать первые «волжанки» — черная с «белой костью» внутри, как обычно, и бежевая, очевидно, с «мальчиками», и сразу исчезли из сектора обзора, зарулив вплотную к переднему трапу.

Тут же после этого таинственного прибытия по радио в салоне предупредили, что для разных нужд можно пользоваться лишь туалетом в хвостовом отсеке.

Приняв на борт начальство, самолет сразу вырулил на взлетную полосу и без малейшей проволочки разбежался и взлетел.

— Вот видишь, — Турецкий наклонился к Марине. — Все у нас ранжировано, распределено и разложено по полкам. Хронометрировано. А мы с тобой залезли здесь слегка в чужие сани: с собакой отдыхать, жить в люксе и т. д. И ты, конечно, докрутила тоже…

— Чего я «докрутила»?

— То, что ты им, этим паханам-то местным, добавила уверенности: своим прекрасным внешним видом, умением держаться… Да и вообще. Мы отдыхали словно мафиози и вместо них едва не поплатились. Если подумать, это справедливо: помнишь, Настя: «Кто хлебал из моей тарелки и все выхлебал?»

— Нет, не помню.

— А «не садись на пенек, не ешь пирожок»?

— Это помню.

— Ну вот, даже ты помнишь! А мы вот сели от ума большого на пенек…

Турецкий говорил все это лишь для того, чтобы успокоить Марину, хотя ему и самому хотелось в это верить всей душой. Ну пусть еще семь дней! Пусть! Им оставалось отдыхать неделю.

— Так вот я говорю: тут некого винить! Тем более валить все на умершего родителя! Отец твой абсолютно ни при чем здесь!

— Мне так не кажется. И на душе все так вот… кувырком.

— Ты много думаешь об этом. Ты не думай.

Самолет давно уже миновал три хребта, быстро промелькнуло ущелье внизу под крылом, самолет снизился и начал заходить на посадку посреди окруженной горами долины.

Первым, как обычно, выгрузили невидимое, но вечно незримо присутствующее начальство: к переднему трапу мгновенно подрулил новый, надраенный «РАФ». Только когда пассажиры переднего салона покинули взлетное поле, начали выгружать всех остальных…

— Ну, видишь, долетели! — прошептал Турецкий Марине на ухо. — А что бы стоило папаше твоему наш самолет там, над горами, грохнуть? И были б мы самоубийцы. Но я шучу! Шучу, шучу, не обижайся…

— Ты, Саша, забываешь про начальство, — так же тихо ответила Турецкому Марина. — Они нас и спасли, я думаю. Возможно. Советская-то власть им, «форзи», тут нужна. А нас с тобой они сгребут отдельно. Ты только дай им срок. Да нет, шучу. Шучу, как ты, советской власти — слава!

Из самолета они вышли уже без всякой конспирации: Рагдай бодро бежал впереди. Все четверо почувствовали, что здесь, среди гор, им всем чуть-чуть полегче стало.

Солнце висело уже высоко, и горы, сразу окутавшиеся сизой пеленой, и от того ставшие в его ярких лучах волшебно-прозрачными, казались им тем не менее могучей, надежной защитой.

К вечеру, однако, это ощущение заметно ослабло. Солнце мгновенно закатилось за горы, как это бывает только на юге, долину начал заволакивать туман. Он шел слоями, слой за слоем: холодный, мутный, недобрый…

Не прошло и получаса после того, как последний кроваво-красный луч закатного солнца погас, словно выключился над черным силуэтом хребта, а их семиэтажный отель уже казался темной башней, утесом в белесом и безбрежном океане туманной дымки.

— Давай мы Настеньку положим сюда, на нашу кровать? — предложила Марина.

— А я пойду спать в соседнюю комнату?

— Нет, это тоже плохо. Я боюсь оставаться с ней одна.

— Я могу лечь на пол.

— Мне тебе туда постелить нечего.

— А ничего и не надо. Я надену свитер, лыжные брюки и лягу в обнимку с Рагдаем — вместе нам будет не холодно.

— Вот это правильно. Твой свитер в моем чемодане, а лыжные брюки, по-моему, в твоем — там справа, под рубашками… Вот, возьми свитер, сейчас найду брюки…

Рагдай внезапно приподнял голову, тревожно прислушался…

И вдруг вскочил, поскуливая.

— Что?! Что случилось?!

Они оглядывались лихорадочно, но абсолютно ничего не замечали.

Пес завертелся на месте, повизгивая и скуля. Он был весьма взволнован и напуган.

— Что?!

Но пес не мог им объяснить, ответить…

В комнате распахнулось окно, с треском, внезапно, ночной ветер со снегом ворвался в комнату.

Турецкий и Марина в ужасе повернулись к окну.

— Ты что, Рагдай?

Турецкий подскочил к окну и выглянул.

Ни зги не видно. Мрак. Туман.

— Рагдай, иди сюда! — позвал пса к окну Турецкий.

Но Рагдай, залаяв, бросился прочь от окна, к двери.

— Что ты испугался, пес?

Рагдай, опять залаяв, бросился на дверь.

— Он зовет нас! — понял Турецкий. Он быстро распахнул дверь.

Рагдай буквально на секунду выскочил из номера в коридор и тут же вернулся, призывая лаем последовать за ним.

— Пойдем, иду с тобой! — Турецкий вышел в коридор, но тут Рагдай уперся и, схватив Турецкого зубами за рукав, потянул его назад в номер, к кровати, на которой уже сидела разбуженная происходящим Настенька.

Рагдай вскочил к ней на кровать и снова бросился за дверь… Опять, скуля, туда-сюда метнулся…

— Смываемся?! — спросил его Турецкий, чрезвычайно плохо понимая, что происходит.

Рагдай залаял с воем, громко, утвердительно.

Турецкий подхватил в охапку полусонную Настю, замотал ее в плед, крепко прижал к себе.

— Бежим, Марина!

Они бежали сломя голову по лестничным маршам. Рагдай бежал впереди, тревожно лаял, оборачиваясь.

Он явно торопил.

Кругом все было тихо. Гостиница спала. Ни запахов, ни шума, ни дымка. Единственным источником тревоги были только они сами, едва ли не сходящие с ума, полуодетые люди, несущиеся вниз по лестнице…

Впрочем, чувство бесконечной, «утробной» тревоги передалось им от Рагдая вполне. Каким-то потусторонним, седьмым, восьмым чутьем они вдруг осознали: надо очень торопиться… Промедлишь — тут же смерть.