— Я тебя сейчас отпущу, полдвенадцатого. Его вот только проводишь, — Турецкий указал на бредущего к входу в метро Травина, — и после этого свободен. Он живет в Сокольниках — отсюда полчаса.

— А машина? — заерзал Миша на сиденье.

— Машину беру на себя, — улыбнулся Турецкий. — Вот, при свидетеле. — Турецкий кивнул на Сережу.

— Спасибо! — Миша уже поставил одну ногу на землю, вылезая из автомобиля, и вдруг спохватился: — Да я ведь не умею, как вы, Александр Борисович. Скрытное наблюдение — штука-то тонкая. Вдруг что не так?

— Да не следить за ним надо, Миша, а проводить! Понял? Помочь! Участие проявить!

— Так точно, теперь понял! — обрадовался Миша и рванул вслед за Травиным.

Турецкий и Сережа увидели, как у самого входа в метро Миша подхватил Травина под локоть ловким, натренированным движением…

— Во козел! — прокомментировал это движение Сережа.

— Он участковым раньше был, — пояснил Турецкий.

— А я и говорю, шоферить-то, конечно, получше, потеплее.

— Да ранили его, Сережа, ранили в прошлом году! Почти смертельно. Еле выжил. Ну и жена, естественно, потом, уходи с такой работы немедленно, все, хватит, сыты! Еле отбился от нее — шофером стал. Ну это пусть, — она сказала. — Шофером ладно.

— Так я ж не знал!

— Не знаешь — помолчи, — Турецкий пересел на место водителя и включил зажигание. — У меня, кстати, с восемьдесят третьего года уже двух водителей убили.

Машина мчалась по центру города.

— Сережа, — сказал Турецкий стажеру, останавливаясь. — Я здесь на троллейбус — и домой. С собакой погуляю, посплю часа четыре. Машину оставляю на тебя. Садишься и гонишь. Маршрут таков: Алексей Николаевич Грамов — отец покойной, умерший якобы три месяца назад. Все документы, констатирующие его смерть, — раз. Обстоятельства смерти, реальные, — два. Свидетели, очевидцы — три. Если имеются таковые. Понял? Графологическая экспертиза посмертной записки Ольги Алексеевны Грамовой тоже на тебе. Ты там поторопи. Золотые горы пообещай. Это можно. Вскрытие — тоже поторопи. Если это дело простое, то скинуть его прочь побыстрее. А если оно вдруг сложное, то время решает все, как ты знаешь.

— Я знаю другое — кадры решают все.

— И кадры тоже, конечно. В пятнадцать ноль-ноль я вернусь. И чтобы готово. А если что-то, звони и поднимай.

— Хорошо, — кивнул Сергей. — Давайте я вас до дома-то подвезу сначала. Это ж пять минут!

— Вот моего первого шофера убили потому, что не хватило нам пяти секунд, — бросил Турецкий на прощанье.

Едва Турецкий успел переступить порог своей квартиры, как тут же крупный пес, колли, радостно бросился ему на грудь, пытаясь лизнуть в лицо.

— Ну, Рагдай, Рагдай… — Турецкий погрузил пальцы в густую песью шерсть. — Тоже, гляжу, не спал. Пойдем погуляем. Потом поедим и поспим.

И в это время зазвонил телефон.

— Да. Слушаю. Миша? Не может быть! Эх, ч-черт! Ну ладно, жизнь прекрасна и удивительна. Та-а-ак. Пока ты едешь за мной, пса-то выгулять я успею. Заберешь нас в парке, напротив моего дома.

Турецкий положил трубку и потрепал пса по холке:

— Что, псина? Пошли гулять.

Голос Турецкого был невесел, и поэтому пес, знавший, что прогулка большая радость для них обоих, вопросительно посмотрел на хозяина.

— Повесился наш свидетель, — пояснил ситуацию псу Александр Борисович Турецкий, следователь по особо важным делам.

— Как же ты его упустил? — Они с Мишей сидели на заднем сиденье «уазика» Сокольнического РУВД, на территории которого жил Травин.

— Я проводил его до самого подъезда. И теплые слова сказал, ну, все что нужно, на прощанье. Мол, ты мужайся, все такое… В Москве ты не один такой, а много вас таких, я сам лежал с дырой за ухом, жена белугой выла, все прекрасно, ты терпи, мужик, — пройдет, затрется все — почти без швов, переживешь! Сейчас терпи пока. Терпи! И он пошел.

В подъезд. Не идти же мне за ним в квартиру? Но на сердце неспокойно, это точно. Отошел я метров сто, оглядываюсь. Ха! А он, смотрю, выходит из подъезда. Вот это да, смекаю! Как убивался-то в машине. А как свободен — сразу двинул! Куда? Понятно же — к дружкам. К сообщникам. Я за ним. Он дом прошел, другой прошел и раз — на стройку. Нет, не на стройку — старый дом ломают. Ага. Ну, значит, я туда же. На первом этаже тихо так. Я замер. Тишина. Минут пятнадцать я стоял. Куда он деться мог? Вот, думаю, с хвоста меня стряхнул, поди. А может, тоже затаился. Может, он заметил, что я за ним намылился, кто ж это знает? Но ведь и ждать так можно тоже до посинения. Я двинулся дальше— тихонько так, чтоб не шуметь. Этаж я первый обошел. Нет его. А на втором… Сразу я его нашел. Смотрю — висит. А тут и работяги возвращаются с обеда. Дальше просто. Уговорил ребят из Сокольнического управления вот этот «УАЗ» прислать за вами.

Машина остановилась возле разрушенного старого дома.

— Сюда, на второй этаж. Нет, нет, сюда, направо. Вот, пожалуйста!

— Он.

— А вот и записка: «Никого не виню. Ухожу в мир иной».

— Правильно, — Турецкий взял записку, повертел в руках. — А что? Указал, куда пошел, конкретизировал. Сами ж мы не догадались бы. На чем повесился-то? — Турецкий сразу заметил деревянную ручку на конце провода, висящего под потолком, и вторую деревянную ручку у трупа на груди.

— А то на стройке проводов-то мало! — беспечно ответил какой-то молодой сержант в новенькой форме.

— Я спрашиваю вас: на чем он повесился? — строго повторил вопрос Турецкий.

— На детских прыгалках, — с удивлением обнаружил молодой сержант.

Круглый пластмассовый пенал с трупом ушел по направляющим в желтый «рафик». Водитель завел мотор и направил было машину к воротам, но неожиданно остановился: в ворота влетел «жигуль» Турецкого. Сережа, следователь-стажер, лихо развернулся, объезжая «рафик», и замер прямо перед Турецким.

— Александр Борисович, — Сережа выскочил из машины, на ходу доставая бумаги. — Я все успел. Вот документы, которые вы просили. Предсмертная записка подлинная. Время написания соответствует. Вскрытие показало полное отсутствие наркотиков, медикаментов, алкоголя в крови. А также допингов и антидепрессантов природного происхождения. Так, дальше. Алексей Николаевич Грамов. Трагически погиб три месяца назад, точнее— на производстве. НПО «Химбиофизика» Третьего управления Минздрава. И живы очевидцы. Один из них, к примеру, Ерохин Вячеслав Анатольевич, 1939 года рождения, русский, беспартийный, это ладно. Домашний адрес… Работает все там же — в НПО «Химбиофизика» в лаборатории корреляций отделения медицинской статистики.

— Спасибо. А где это НПО? Территориально?

— Да рядом здесь. На Преображенке. Около дурдома Ганнушкина. Минут пятнадцать на машине, меньше даже.

Турецкий подумал.

— Так. Мы с тобой, Сережа, в НПО. А ты, — Турецкий повернулся к водителю Мише. — А ты давай дуй к теще. Телевизор покупать.

— Да я… — заволновался Миша. — Телевизор подождет…

— Телевизор подождет, а теща — нет, — Турецкий смотрел в сторону ворот, как «рафик» с трупом Травина медленно выруливает со стройки, скользя по грязи. — Договорились ведь: проводишь Травина — свободен. Так?

— Да так-то так, да ведь…

— Ну, Травина ты проводил?

— Да проводил! — Миша раздосадованно махнул рукой.

— Вот и свободен! Все. Сделал дело, гуляй смело!

— Зачем вы так, Александр Борисович, — голос Миши звучал укоризненно.

— Ну-ну, не огорчайся, — Турецкий успокаивающе обнял Мишу за плечи. — Он так и так бы повесился, судя по всему, понимаешь? А мы должны думать в первую очередь о живых, ясно? Ну вот и все тогда.

Лаборатория корреляций отделения медицинской статистики НПО «Химбиофизика» находилась в подвале старого здания какого-то архитектурного комплекса екатерининских времен. Сразу было видно, что при проклятом царизме в этом доме располагалось совсем другое заведение — возможно, больница для бедняков, ночлежка или что-то в этом роде. Подвал за время диктатуры гегемона претерпел десятка два ремонтов, но все они были, скорее, косметическими, так как теперь вся эта косметика проглядывала слоями, в тех местах, где сырость точила стены, превращая внутреннюю электропроводку во внешнюю.