— Ногой его толкни ко мне. Не нагибаясь, как ты понимаешь…

— А вот теперь давай поговорим, — убрав «Макаров» в карман, Турецкий сел напротив Славки, метрах в двух, держа по-прежнему «марголин» на изготовке.

— Давай, — согласился Славка.

— А разговор короткий. Ты, Слава, плохо поступил, и мы тебя накажем строго.

— Кто это — «мы»?

— «Мы» — означает мы. Ты или я. Короче: ты сам застрелишься или со мной поедешь на Бутырку?

— А на Бутырке-то что?

— Ну, ты ж профессионал, как я, ты ж понимаешь: на Бутырке тебя по свистку Кассарина замочат, раз ты у нас под следствием, так непременно все разболтаешь про психотрон.

Карнаухова аж качнуло. Только тут он понял, что выкрутиться будет непросто.

— А еще про что я вам разболтаю?

— Да про все. Про «Полосу отчуждения». Как будто ты не знаешь, ты ж один остался. Ты за все ответишь. Кассарин схоронил Чудных, ну, чтобы кто-то хоть остался, кто в «Витамине С» сечет. И у него теперь, значит, алиби чугунное. Сейфовый блок, да не в Матросской, а на Лубянке — это что-то. Тебя же он, Кассарин твой, оставил без прикрытия. А почему? Ну, потому что кто-то должен быть в ответе за провал. Кто, если не ты? Те? Кто убился, кто поуродовался?.. Нет. С ними все ясно. А ты — иное дело, значит. Ты — стрелочник, двойной игрок. И раньше тебя, Кассарин скажет, подозревали в том, что ты — подстава. Поэтому не прятали, не трогали — приманка вроде. А время-то идет. А ты не исчезаешь. И вдруг — у нас, в Бутырке. Почему? Понятно: мы тебя в Бутырке спрятали. Что бы это значило, что мы тебя в Бутырке спрятали? Да только то, что ты— наш человек. Кассарин кнопочку нажмет, и все. Тебя в Бутырке ждет несчастный случай, и на тебя все беды спишут. Верно ведь? — Турецкий помолчал, давая Славке подумать. — Видишь, как ни крути: пора, мой друг, пора… Покоя сердце просит.

Наступило тяжелое молчание. Турецкий знал по опыту, что людей, загнанных в угол, лучше не торопить. Почувствовав спешку, подталкивание, они начинают надеяться на то, что им пытаются «туфту запарить», побыстрее. И тут же начинают сильно сопротивляться, откидывая очевидное, тараня лбом любую стену, нет, дескать, и все тут!

Поэтому Турецкий не торопил. Держа Славку под неусыпным контролем, он только сейчас позволил себе слегка оглядеться. Да, неплохая среда, обстановочка. За те шестнадцать лет, что прошли с тех времен, как они окончили школу, Славка немало успел «нафантомасничать». Даже печь СВЧ! И не какая-то там — «Заткись»! Совсем недавно купил, новая. Гордится, дурак, видно ею: поставил рядом с телевизором и видаком. О Господи, советский человек! Смешной. Дурак. Убийца. Жалкий.

— А у меня выход есть? — спросил Славка вдруг каким-то детским, наивным, просящим подсказки тоном.

— Есть. Вон сунь голову в свой «Samsung», включи и подержи секунд так десять.

— И что потом?

— Потом? Потом — суп с котом. Одно могу сказать — я лично от тебя отстану. Тихонечко уйду _?захлопнув дверь.

— Я понял, ты предлагаешь инвалидность? Я облысею, да? Подвинусь чердаком? Нет? И взятки гладки, так?

— Ну, так, не так. Как выйдет. Печь СВЧ — не шутка, понимаешь.

— Десять секунд — курица только чуть теплая становится. Я проверял. Масло, если из морозильника, мягкое становится за десять секунд. Это херня, десять секунд. А ты точно все это, всерьез?

— Как никогда.

— Отвяжешься с Меркуловым своим?

— Меркулов — он не мой, он сам с усам. А я-то точно отвяжусь. Я вроде не обманывал тебя ни разу…

— Да. Это точно. — Славка, видно, что-то сообразил и потому решился.

Он подошел к печи, поставил ее в изголовье кушетки, включил розетку в сеть. Лег на кушетку, примерился… Открыл дверцу и, засунув голову внутрь печи, спросил:

— Десять секунд ты считать будешь?

— Сам считай, чтоб не было претензий. Медленно: раз и-и-и, два и-и-и.

— Ну хорошо, годится, я включаю.

Славкина рука нащупала выключатель и щелкнула им.

— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Ну все? Годится? Выключаю?

Довольный Славка вынул голову из печи и бодренько провел по волосам.

— Чуть-чуть, почти что не нагрелась. Все. Пистолет мой ты разряди и брось там, в коридоре. А патроны ссыпь в почтовый ящик там, внизу, в подъезде. Я через пять минут, как ты уйдешь, их заберу. Ты что так смотришь? Мы ж договорились? Все!

— Нет, не все. Ты знаешь ведь прекрасно, что если дверь у печки не закрыта, то, она не излучает. Там блокировка, вроде как у холодильника: откроешь дверь — свет зажигается. А здесь откроешь дверь — печь отключается. Придется нам весь фокус повторить. Но в этот раз ты кнопочку-то пальчиком нажми — вот эту, видишь, блокировочную. Как будто дверь закрыта.

Турецкий отошел чуть вбок и чуть махнул «марголиным»: давай, давай!

— Да-а, вас, прокуратуру, хрен надуешь.

— Ну почему же? Все мы люди. Чего ты ждешь-то?

— Да страшно. Просто страшно.

— А мальчика душить не страшно?

— Нет. Скажу по чести — нет. И даже интересно.

— Ты время не тяни. А то меня ребята ждут внизу.

Карнаухов помялся. Поерзал. Сел на кушетке.

— Нет, не буду!

— Ну хорошо, — сказал Турецкий. — Я ж не заставляю. Поехали в Бутырку. Вот ордерок на твой арест. — Левой рукой Турецкий достал из кармана сложенный вчетверо листок. — Пошли! Но только чтоб без глупостей!

— Ладно! — Карнаухов быстро, торопясь, лег снова на кушетку. — Уговорил. Чуть теплая становится, я знаю, он сунул резко голову в печь и, нажав кнопку блокировки левой рукой, правой включил печь и начал считать быстро, как наперегонки:

— Раз-два-три-четыре-пять-шесть…

И перестал считать.

Турецкий знал, конечно, что изжарить и убить — вещи абсолютно различные. Живая клетка погибает, нагревшись всего до 43 градусов Цельсия. А печка СВЧ нагревает одновременно весь объем, а вовсе не только поверхность, как обычный гриль, жаровня. Поэтому, когда тебя, допустим, жарят на костре, то 43 градуса — пустяк. В парной, допустим, можно выдержать и 150, но по поверхности, недолго. А тут-то сразу по объему. Чуть больше 42 — пять секунд, — и клеточный белок сворачивается, коагулируется необратимо.

Подождав минуту-другую, Турецкий осторожно подошел к печке сзади и, осторожно, карандашом, сдвинул палец Карнаухова с кнопки блокировки. —

Печь тут же выключилась.

Жарить голову Карнаухова не было никакого смысла.

Турецкий не спеша осмотрел комнату на предмет оставленных следов, достал Славкин «ТТ» и, осторожно обтерев его платком, чтоб не оставить «пальчиков», уронил его на ковер посередине комнаты.

После чего вышел из квартиры и, бросив через плечо назад, в квартиру, «Ладно, будь здоров!», захлопнул за собою дверь. Зашагал пешком вниз.

«Будь здоров» он сказал на всякий случай, имея в виду соседей по площадке, а вовсе не Славку. Турецкий знал прекрасно, что Карнаухов безнадежно мертв и, мало того, глаза имеет труп вареные и выпуклые, твердые, как яйца, если их сварить вкрутую.

Турецкий уже имел дело с подобными самоубийствами и хорошо знал, какая это штука — СВЧ.

Капитан Синичкин, специалист по саперному делу, повернулся к Кассарину и постучал по чемодану:

— Все чисто. Никаких взрывных устройств. Открыть?

— Нет. — Кассарин чуть кивнул Синичкину на дверь: — Спасибо. Вы свободны.

Дождавшись, когда дверь за Синичкиным закроется, Кассарин распахнул чемодан Турецкого.

В чемодане аккуратно были уложены, в два слоя, каждый слой три на четыре, двадцать четыре рулона туалетной бумаги.

«Хитер Невельский, — подумал Кассарин и нажал кнопку селектора, вызывая своего дежурного секретаря, — Но мы-то тоже тут не дураки».

— Под личную ответственность. На экспертизу. — Кассарин протянул секретарю один рулон: — Предмет исследования: поиск информации: шифровка, скрытый текст, любая, словом, информация. И чтоб исследовать в твоем присутствии. Чуть первый знак, любое слово обнаружится, ты тут же экспертов — долой! И мне докладываешь: днем ли, ночью. Все уяснил?