От того, что он нашел объяснение низкой облачности, ему стало как-то полегче, хотя это ничего не меняло. Видя уже более восьми часов кровь, страдания, смерть, горе ни в чем не повинных людей, он не мог понять главного: за что? Можно было, конечно, вспомнить старинное как мир: «неисповедимы пути Господа», и «Бог знает, что делает», да «Это свыше! За грехи за наши! Господь наказал»… Но все это слабо утешало.

Из-за низкой облачности было удивительно сыро. Одежда от этой сырости промокла насквозь за час, но пожары не унимались.

Пожары, впрочем, были не фатальны. Дома здесь, в высокогорье, строились из камня. Горели только рухнувшие крыши — стропила, обрешетка, а также мебель, половые доски, потолки, ну и «столярка» — рамы, двери, окна, обшивка, лестницы…

Уцелевшим спасти не удалось почти что никого: не было ни техники, ни инструмента. Кто мог, тот выполз, откопался сам, кто был завален посерьезней — был обречен почти наверняка на смерть. Оставшиеся наверху, непострадавшие, не много могли сделать голыми руками.

На расчищенной поляне у огромного костра сидели старики, легкораненые, женщины и дети.

Рагдай подбежал к костру и быстро отыскал Марину и Настеньку, примостившихся почти у самого огня. Вслед за Рагдаем подошел и Турецкий— в грязном и мокром насквозь бушлате с чужого плеча, накинутом прямо на лыжный костюм, в котором он ночью выбежал из гостиницы. Руки у него были ободраны в кровь, пальцы скрючило от непосильного напряжения, от виска до подбородка проходила тонкая, сочащаяся сукровицей рваная рана — задело рухнувшим крыльцом…

— Часа через четыре прилетит вертолет с австрийскими спасателями, — сказал он Марине. — На нем вас заберут отсюда вместе с тяжелоранеными. Как только раненых начнут грузить, я сразу приду за вами, полтора места мне в вертолете твердо обещали. Часа через четыре. Как услышите, гудит — готовьтесь… Времени будет мало: минут пятнадцать на разгрузку и погрузку. Вопросы есть?

— А ты?

— А мы с Рагдаем дождемся солдат. Армию. Технику. Медицину.

Через несколько часов Марина услышала и даже увидела садящийся вертолет, но боялась отойти с Настенькой от костра: народу около огня становилось все больше и больше, и хоть гигантский костер и пылал щедро невыносимым жаром, но и его тепла уже не хватало на всех. «А что, если вертолет окажется не тем, или на нем не окажется мест, назад к огню нам с Настей снова не пробраться», — думала Марина.

С другой стороны, мелькнуло у нее в голове, и Саша вряд ли здесь найдет нас. Сюда не то что Рагдай, и мышь не проберется.

— Ты хорошо согрелась, Настенька?

— Мне очень жарко, мама! Костер так жжет.

— Давай-ка, милая, попробуем отсюда выбраться.

Наконец им удалось покинуть толпу, плотно окружившую костер, и, отойдя метров сорок, они стали искать место, где можно было бы, защитившись от ветра, дождаться сигнала Турецкого.

— Пойдем, Насть, туда — там неветрено. — Марина указала дочери на уцелевший угол склада с бочками, валяющимися на земле и стоящими на стеллажах в два, в три, в четыре этажа. Это царство бочек было защищено с наветренной стороны кирпичной стеной. — Рагдай найдет нас по следу. Да и мы оттуда все будем видеть.

Действительно, здесь, среди бочек, было совсем тихо и даже, пожалуй, уютно.

Марина уселась на бочку, прижала Настю покрепче к себе и безучастно стала смотреть, как над костром, от которого они только что ушли, взлетают снопами искры.

Уже почти совсем стемнело, а Саша все не шел.

Где он? Что с ним случилось? Ведь вертолет уже, наверно, полчаса как сел.

Австрийские горноспасатели — каждый со своей собакой — выскакивали из вертолета один за другим.

Здесь, за Кавказским хребтом, они оказались случайно: были на слете спасателей под Тбилиси. Поэтому как только весть о несчастье пришла к ним, собраться и сесть в вертолет было для них делом минут тридцати, не больше.

Покинув винтокрылую машину, они мгновенно включили карманные рации для переговоров друг с другом, надели каски, снабженные инфракрасными приборами ночного видения, опускаемыми на лицо, и тут же разбежались в разные стороны от вертолета… Общая рекогносцировка — пункт первый отработанной программы действий в спасательной работе.

Один из австрияков пробежал мимо закутка, в котором сидели Марина и Настя.

— Vorsichtig! — предупредил он на ходу Марину. — Diese Benzin-Lagerung! Vorsichtig!

— Форзи? — не поняла, испугалась Марина.

— Vorsichtig! — подтвердил австрияк, толком не расслышав ее.

Марина, взглянув на спасателя, похолодела: прибор для ночного видения закрывал половину лица, делая спасателя похожим на робота, на пришельца и выходца с того света одновременно.

— О Господи!

— Vorsichtig! — австрияк, удовлетворенный ее испугом, понесся дальше.

И только тут до нее дошло, что он сказал ей: «Это бензиновый склад, осторожно». Он ведь не «форзи» сказал: «vorsichtig» — по-немецки «осторожно».

Она и без него знала, конечно, что бочки с бензином: несколько бочек были разбиты, и, хотя бензин и впитался в грунт давным-давно, видимо, еще утром, но все равно бензином здесь пахло отчетливо.

Совсем стемнело, когда Турецкий вместе с прибывшими медиками закончил грузить в вертолет раненых.

— Давай! — кивнул ему врач, сопровождающий раненых на Большую землю. — Тащи своих. Восемь минут у тебя есть. Нет, даже десять!

Турецкий бросился в сторону костра за Мариной и Настей.

… — Саша! Саша! — крикнула Марина Турецкому, сразу заметив мелькнувшие на фоне яркого костра два темных силуэта — мужчины и собаки.

— Пошли быстрей, вертолет ждать не будет!

— Настя, ну что?!

— Подожди, мамочка, ботинок расшнуровался!

— Ну вот, как всегда!

Марина наклонилась и начала помогать Настеньке, запутавшейся со шнурками.

Турецкого в это время отвлек неизвестно откуда взявшийся старик. Голова его была забинтована, из-под бинтов виднелись одно только ухо, глаз и клок седой бороды, стоящий колом от запекшейся крови.

— Сынок, — почти простонал старик, обращаясь к Турецкому, — ты не поможешь нам развести еще один костер? К тому, большому, больше уже не пробьешься…

— Минут через двадцать я помогу, идет, дедушка?

— Там дети у нас, груднички! Погибнут от холода. Мы уж и дрова… Собрали, сложили!

— За чем же дело стало?

— Зажечь… Только зажечь… Я бы зажег сам, но руки, — старик приподнял руки, и из длинных рукавов бушлата показались сплошь забинтованные кисти с пятнами крови на повязке. — Не могу сам зажечь! А бабам моим несподручно…

Турецкий мельком оглянулся на Марину и Настю. Марина никак не могла справиться со шнурком: Настя затянула его узлом, намертво.

— Марина, разрежь, не возись!

— Да нет, он уже пошел, я зацепила…

На глаза Турецкому вдруг попалось смятое ведро, валявшееся между бочками.

— Где ваши дрова? — спросил он старика.

— Да вон они, рядом, сто метров…

— Я мигом! — кивнул Турецкий Марине и, схватив ведро, черпнул бензина из ближайшей бочки. — Пошли быстро! — скомандовал он старику.

Добежать до сложенных горкой дров было минутным делом.

Когда Турецкий облил бензином дрова, он было удивился тому, как мало бензина осталось в ведре: не больше половины…

Он не успел понять, почему это так: черпнул-то он от души, почти до края, лишь бы не расплескать по пути.

Но размышлять особо времени не было: Турецкий достал спичку и чиркнул ею, бросая ее так, чтобы головка вспыхнула в полную силу уже там, среди бумаги и дерева, политых бензином.

Костер вспыхнул сразу и вдруг; двухметровое пламя объяло поленницу приготовленных дров.

Одновременно с этим от костра мгновенно побежала огненная дорожка — назад, на склад бензина, к Марине, к Насте: ведро было дырявое…

Турецкий понял все и вмиг похолодел. Все оборвалось внутри.

— Марина!!! Мари-и-и-на-а-а!!!

Марина, закончив развязывать шнурок, приподнялась, держась за поясницу, повернулась на крик…