Григорий, однако, отказался их принять. Вместо этого в яростной энциклике он обвинил императора в вопиющем нарушении клятв, которые тот дал относительно своего участия в Крестовом походе. Не он ли сам, после многочисленных проволочек, назначил новую дату своего отъезда? Не он ли признал, что подвергнется отлучению от церкви, если не исполнит свой обет? Разве он не предвидел, что, если тысячи солдат и паломников соберутся вместе жарким летом, эпидемия неизбежна? Разве он не несет по этой причине ответственности за эту эпидемию и за все последовавшие смерти, которые она вызвала, включая кончину ландграфа? И кто поверит, что император действительно заболел? Разве это не всего-навсего еще одна попытка увильнуть от выполнения своих обязательств? 29 сентября он объявил Фридриха отлученным от церкви.
Однако в результате папа создал себе новую проблему. Само собой разумеется, отлученный не мог возглавить крестоносцев, и по мере того как проходила неделя за неделей, становилось все очевиднее, что Фридрих рассчитывал именно на это. Постепенно выяснилось и другое щекотливое обстоятельство: папа весьма переоценил свои силы. Фридрих ответил открытым письмом, обращенным ко всем, кто принял знак креста, в котором спокойно и рассудительно объяснил свою позицию, взывая к пониманию и призывая к примирению; короче говоря, он подавал его святейшеству пример такого тона, который было бы неплохо усвоить самому папе. Письмо произвело впечатление. Когда в Пасхальное воскресенье 1228 г. папа Григорий начал произносить злобную проповедь, направленную против императора, его паства в Риме взбунтовалась; ему пришлось покинуть город и искать убежища в Вероне. Но и оттуда он продолжал вести свою кампанию. Однако если всего несколько месяцев назад он настоятельно призывал Фридриха отправиться в Крестовый поход, то теперь оказался в нелепом положении, столь же настойчиво призывая императора не делать этого. Он понимал, что если тому суждено вернуться с победой, то престиж папства получит такой удар, от которого ему не скоро удастся оправиться.
В среду, 28 июня 1228 г., император Фридрих II отплыл в Палестину из Бриндизи; его флот насчитывал примерно 60 судов. К тому моменту он полностью поправился, но отношения с папой Григорием не претерпели таких положительных изменений, как его собственное здоровье. Обнаружив, что император действительно готовится к отплытию, папа 23 марта нанес ему удар в виде нового отлучения. (Еще одно последовало 30 августа.) Тем временем Фридрих вновь стал отцом. Двумя месяцами до этого шестнадцатилетняя Иоланда дала жизнь мальчику Конраду, а сама через несколько дней скончалась от родовой горячки. Бедная девочка! Она никогда не хотела становиться императрицей и пролила немало слез, когда ей пришлось покинуть Палестину. В интеллектуальном отношении она ничем не могла заинтересовать своего мужа с его потрясающей эрудицией; он же, в свою очередь, выказывал к ней слишком мало интереса — по крайней мере до тех пор, пока не узнал, что супруга носит его ребенка. По-видимому, она провела тридцать печальных месяцев своего замужества, тоскуя по Отремеру; кто знает, быть может, если бы Фридрих, отправляясь туда, разрешил ей сопровождать его, она бы осталась жива? Горевал ли он о ней хоть немного? Мы никогда не узнаем об этом. Вероятно, его скорее занимала мысль о том, что ее смерть серьезно ослабила обоснованность его претензий на Иерусалимское королевство, поскольку сейчас он оказался точно в таком же положении, как старик Иоанн Бриеннский. Он твердо решил: если Иоанн удерживал за собой титул, будучи лишь консортом при законной королеве, то так же поступит и он; со смертью Иоланды титул по всем правилам передается ее сыну, младенцу Конраду.
Конрад, однако, вряд ли мог оспорить претензии своего отца в обозримом будущем, а перед императором стояли и более насущные дипломатические проблемы, требовавшие неотложного решения. Империя Саладина в то время находилась под властью трех братьев, происходивших из этого племени, из дома Айюба: аль-Камиля, султана Египетского; аль-Ашрафа, известного как султан Вавилонский и пребывавшего в Багдаде, и аль-Муадзама, который, подозревая (и небезосновательно), что его братья хотят объединиться против него, недавно заключил союз с хорезмскими турками и осадил аль-Ашрафа в его столице. В Каире аль-Камиль, боясь, что следующим окажется он, тайно обратился к Фридриху: если император изгонит аль-Муадзама из Дамаска, то сам он сможет вернуть ему утерянные земли Иерусалимского королевства. Фридрих дал положительный ответ: очевидно, в его интересах было как можно энергичнее способствовать разладу на мусульманском Востоке — для этого у него имелись отличные возможности, так как в молодости его окружало немало мусульман, он знал характер арабов и говорил на их языке. Однако как раз в тот момент, когда он отправлялся в Крестовый поход, пришло известие о смерти аль-Муадзама; вследствие этого можно было с вероятностью предположить, что энтузиазм аль-Камиля по поводу союза с императором скорее всего ослабеет.
Прошло чуть больше трех недель, и 21 июля императорский флот бросил якорь в кипрской гавани близ крепости Лимасол. Ричард Львиное Сердце, захвативший крепость в 1191 г., впоследствии пытался продать ее ордену тамплиеров, но, поняв, что они не могут за нее заплатить, передал ее Ги Лузиньяну, лишившемуся владений королю Иерусалимскому. Ги основал феодальную монархию, которая — что в общем-то вызывает удивление — просуществовала до конца Средних веков. С практической точки зрения вряд ли можно сомневаться, что эта монархия представляла собой феод Священной Римской империи: брат и наследник Ги, Альмерик, принес феодальную присягу отцу Фридриха Генриху VI. Однако имелись затруднения, и среди них — тот факт, что правивший здесь регент, Иоанн Ибелинский, одновременно являлся властителем Бейрута и был одним из самых богатых магнатов Отремера. Несколько лиц из числа кипрской знати также имели значительные владения в Палестине и Сирии — стало быть, важно было не вступать с ними в конфликт.
Фридрих, однако, обошелся с ними хуже некуда. Поначалу он был сама доброта и внимание и даже пригласил Иоанна Ибелинского вместе с молодым королем и местными сеньорами и баронами на большой пир в замке Лимасол. Пир начался довольно спокойно, но затем отряд солдат с обнаженными мечами вошел в зал и занял позицию вдоль стен. В воцарившейся тишине император поднялся с места и громовым голосом объявил Иоанну Ибелинскому, что требует от него двух вещей. Иоанн ответил, что с радостью пойдет ему навстречу, если сочтет его требования законными. Затем Фридрих потребовал, во-первых, город Бейрут (Иоанн, по его словам, не мог владеть им, так как не имел титула), и во-вторых — все доходы, которые Кипр получил с момента восшествия на престол молодого короля. Эти требования были весьма безрассудны, а надменность, с которой он их произнес, очевидная попытка запугать собравшихся, тогда как они были — или должны были быть — защищены общими для всех законами гостеприимства, лишь усугубили дурное впечатление от происходящего. Иоанн не остался в долгу. «Я держу Бейрут, — сказал он, — от короля Иерусалимского. Он не связан с Кипром, и хотя с готовностью признаю власть императора над островом, я не могу допустить того же самого в отношении Сирии и Палестины. Что касается доходов, их регулярно и должным образом вручали матери короля, королеве Алисе, в силу ее регентства».
Фридрих был разгневан, однако настаивать не стал. Что до дел на континенте, то ситуация с юридической точки зрения действительно была далеко не ясной. Иерусалимское королевство серьезно сократилось — можно сказать, было обезглавлено — в результате завоевания Саладином Святого города. Вдобавок его ослабил ряд катастроф меньшего масштаба; некоторые бароны, в том числе род Ибелинов, теперь были гораздо богаче и могущественнее, нежели их король, и действовали соответственно. Фридрих не мог позволить себе слишком глубоко ввязываться в подобные дела. Кроме того, он спешил. Его очень беспокоило то, что папа, так сказать, положил глаз на Сицилийское королевство и что если ему придется продлить свое пребывание на Востоке, то вторжение не заставит себя долго ждать. Единственное, на что он надеялся, — это на скорость: следовало нанести удар и возвратиться домой как можно скорее. Поэтому у него не было иного выбора, кроме как продолжить путешествие — захватив при этом с собой молодого короля Кипрского.
