Таким образом, они достигли побережья Атлантики не ранее конца столетия и оказались в состоянии пересечь Гибралтарский пролив и вторгнуться в Испанию только в 711 г. Но к 732 г. (с того момента, как они вырвались за пределы своей пустынной родины, еще не прошло и ста лет!) они проложили путь через Пиренеи и, согласно преданию, двинулись на Тур, где всего в 150 милях от Парижа их наконец остановил франкский король Карл Мартелл. [99]Произошло сражение, вдохновившее Гиббона на один из наиболее знаменитых его пассажей, где он дал волю воображению:

Нынешние исследователи поспешили отметить, что битва при Пуатье лишь кратко упоминается писавшими в то (или приблизительно в то) время арабскими историками, причем в качестве сравнительно малозначительного эпизода. Свидетельства в их трудах очевидно указывают на то, что арабы, с которыми сражался Карл Мартелл, представляли собой всего лишь отряд, совершавший набег и, возможно, на сотни миль опередивший основные силы. Таким образом, так называемая битва на самом деле была не многим более чем затянувшаяся стычка. Но в любом случае, взглянув на карту, мы увидим, что в адрес Европы имелась настоящая мусульманская угроза с востока, и для армии, уже очистившей территорию Леванта, путь туда оказался бы куда короче и легче. Не Карлу и его франкам, но доблестным защитникам Константинополя при Константине IV в 674–678 гг. и Льве III в 717–718 гг. мы обязаны сохранением христианства, как западного, так и восточного.

Тем не менее в истории есть мало параллелей для столь драматичного эпического сюжета — завоевания или создания меньше чем за сто лет империи, простирающейся от Гималаев до Пиренеев. Обычно этот феномен объясняют величайшим подъемом религиозного энтузиазма, который и принес успех арабам. До известной степени так и было. Стоит, однако, упомянуть, что энтузиазм этот практически не имел ничего общего с миссионерским рвением. Вожди мусульман никогда не считали, что предназначены свыше завоевать мир во имя ислама. Коран разрешает вести войну, дабы защититься, но не объявляет ее священной саму по себе. Больше того, он недвусмысленно гласит; там, где дело касается иудеев и христиан, принуждения в вопросах веры быть не должно. И те и другие также были монотеистами — «народами Книги» — и получили собственные, в высшей степени полноценные откровения.

Ощущение братства и единства — вот что прежде всего обеспечивала новая религия. В прошлом арабские племена находились в постоянном состоянии войны; теперь же, когда все сделались равны в своем служении Аллаху, все стали как один. В свою очередь, это внушило арабам почти безграничную уверенность в себе. Они были абсолютно убеждены в том, что с ними Бог; даже если по воле его они должны будут погибнуть в битве, то немедленно получат награду в раю — причем в самом что ни на есть сенсуальном раю. Нельзя не согласиться с тем, что обещания наслаждений, ожидающих там, были куда более заманчивы, нежели те, что давались относительно рая христианского. Что же до бренного мира, то мусульмане со всей готовностью усвоили дисциплину и аскетизм, невиданные прежде, а также безусловное послушание: оно проявлялось в отказе от вина и крепких напитков, соблюдении постов и вознесении молитвы пять раз в день.

Основателю этой религии не суждено было самому повести в битву [100]своих приверженцев. Он родился около 570 г. в простой семье, в раннем детстве лишился родителей и в конце концов женился на богатой вдове гораздо старше себя. Мухаммед являл собой редкое сочетание мистика-визионера и проницательного, дальновидного политика. В качестве первого он проповедовал прежде всего то, что Бог един, и, затем, важность полного подчинения (слово «ислам» и означает «покорность») его воле. Это вероучение не было чем-то особенно оригинальным — и иудеи, и христиане, как на Аравийском полуострове, так и за его пределами, утверждали сходные идеи в течение столетий, однако таковым оно казалось большинству тех, кто в то время услышал о нем впервые. Талант Мухаммеда состоял именно в том, что он представил эти идеи в новой, доступной местному простонародью форме, облек их в пословицы, отрывки ходячей народной мудрости и фрагменты, действующие силой своего красноречия почти как музыка (все это было после его смерти объединено в собрание откровений, известное нам под названием «Коран»), Ум его также проявился в том, что — хотя он почти наверняка считал себя скорее реформатором, нежели революционером — ему удалось идентифицировать свое собственное имя и свою личность с учением, которое он проповедовал. При этом он не приписывал себе каких-либо божественных черт, как это делал Иисус Христос, но заявил о себе как о последнем и величайшем из всех пророков, к которым он отнес всех своих предшественников, в том числе и Иисуса.

Пророк и теолог, однако, не одно и то же. Возможно, наиболее разительное отличие между Мухаммедом и христианами, чьи земли так скоро было суждено опустошить его последователям, заключалось в его безразличном отношении к теологическим спекуляциям. Согласно его утверждению, споры о маловразумительных догмах (столь любимые греками) бесполезны, тем более что их истинность или ложность никогда не удалось бы доказать. Ислам, по словам Э.М. Форстера, «отбросил их все как ненужный хлам, который только отвлекает истинно верующего от Господа». Куда важнее оказывалось то, как человек существует в обществе, придерживаясь справедливого и сострадательного отношения к ближнему и практикуя честное и разумное распределение материальных благ. Духовный пыл был с избытком присущ Мухаммеду, но он вовсе не был фанатиком; подобно Иисусу «не нарушить он пришел, но исполнить». Он прекрасно понимал народ, среди которого жил, и у него всегда хватало осторожности не толкать людей на то, чего они не захотели бы совершить добровольно. К примеру, он знал, что они никогда не откажутся от полигамии, поэтому допустил ее и даже сам взял себе несколько новых жен после смерти своей первой супруги. Другой неотъемлемой чертой жизни арабов являлось рабство; Мухаммед проявил терпимость и к нему. Он даже готов был пойти на уступки в адрес прежней анимистической религии с ее верой в существование духов: еще в 624 г. он определил, что правоверный, вознося молитвы, должен обращаться лицом в сторону Каабы в Мекке, а не в сторону Иерусалима, как он предписывал прежде. С другой стороны, он никогда не переставал подчеркивать один совершенно новый и весьма неприятный аспект своего вероучения — неизбежность божественного суда после смерти; зачастую он описывает адские муки, как нам кажется, еще живее, нежели райское блаженство. Страх воздаяния мог оказаться весьма полезен, когда он взялся объединить своих последователей в политическую структуру.

Мухаммед умер 8 июня 632 г. от лихорадки в Мекке, куда возвратился с триумфом. Роль религиозного и политического лидера перешла к старейшему из его друзей, помощнику, пользовавшемуся его наибольшим доверием, по имени Абу Бекр, принявшему титул халифа — то есть, буквально, представителя пророка. В следующем году мусульманские армии двинулись вперед. Однако Абу Бекр был уже стар; он скончался в 634 г. (согласно преданию, это произошло в августе, в самый день взятия Дамаска), и первоначальный ряд исторических побед мусульмане одержали при втором халифе, Омаре. Удача была на стороне арабов. В одном отношении им особенно повезло: коренное христианское население Египта и Северной Африки, Сирии и Палестины не питало настоящей приверженности к императору в Константинополе, представителю чуждой греко-римской культуры, тем более что он, мягко говоря, не симпатизировал некоторым местным ересям и это время от времени приводило к усилению преследований в их адрес. Для многих из местных жителей приход мусульман, по большей части семитов, как и они сами, с их неуклонной проповедью монотеизма, отчасти напоминавшего их собственный, и обещавших терпимость по отношению ко всем разновидностям христианской веры, должен был казаться куда более привлекательным, нежели сметенный войсками ислама режим.