Что оставалось делать Неаполю? Теперь французы стояли буквально у них на пороге; что могло помешать им перейти границу и кто смог бы их остановить, если они сделают это? Когда Наполеон в июне 1798 г. занял Мальту, угроза приобрела еще более зловещие очертания. Неудивительно, что неаполитанцы возрадовались, услышав новости о битве на Ниле. Когда же Нельсон лично прибыл на своем флагмане «Авангард» ближе к концу сентября, его встретили как героя — в Палаццо Сесса 29-го числа британский министр сэр Уильям Гамильтон и его жена Эмма дали великолепный банкет на 1800 человек в честь его сорокалетия. Но банкет не слишком обрадовал Нельсона. На следующее утро он писал лорду Сент-Винсенту:

Действительно, следующие три месяца оказались сплошным кошмаром. Австрийский фельдмаршал барон Карл Макк фон Лейбрих прибыл в начале октября, чтобы принять командование над неаполитанской армией численностью в 50 000 человек, которые в должный срок двинулись к северу (среди них находился и дрожащий король). Не стоит и говорить, что они были совершенно неспособны остановить продвижение французов; с течением времени все больше и больше солдат и офицеров избавлялось от формы и отправлялось домой (в начале декабря дезертирство достигло апогея). Королева, которая ни на минуту не забывала об ужасной участи, постигшей ее сестру, несколько раз писала леди Гамильтон, жалуясь на их трусость, но когда в какой-то момент дезертировал и ее муж, письма на эту тему перестали поступать. 18 декабря пришла депеша от павшего духом Макка, который признавался, что его армия, еще не давшая ни одного сражения, отступает по всему фронту, и заклинал их величества отбыть, пока еще есть время. «Я не знаю, — писал Нельсон посланнику, находившемуся в Константинополе, — не будет ли вся королевская семья и 3000 неаполитанских беженцев под защитой королевского флага в эту ночь».

И так оно и случилось, хотя из-за ужасной погоды и столь характерной для неаполитанцев неразберихи «Авангард» покинул Неаполь только вечером 23-го числа. В рождественский вечер Нельсон записывал, что «дул такой сильный ветер, какого я не помню с тех пор, как впервые вышел в море». На борту началась всеобщая паника. Из высокопоставленных пассажиров только Эмма Гамильтон сохраняла присутствие духа. Сэра Уильяма нашли в его каюте, причем в каждой руке он держал по пистолету — ибо, как он объяснил своей жене, не желал погибнуть, когда в глотке у него будет «буль-буль-булькать соленая вода». Маленький шестилетний принц Альберт умер от истощения на руках у Эммы; 26 декабря, в два часа ночи, судно наконец бросило якорь в гавани Палермо и через несколько часов его сицилианское величество торжественно въехал во вторую столицу своего королевства.

Король и королева разместились с доступным на тот момент комфортом в обиталище, сошедшем за королевский дворец. Тем временем Нельсон поселился с Гамильтонами. Он невероятно устал и еще не исцелился от раны в голову, полученной в заливе Абукир; находился в ссоре с адмиралтейством, и вдобавок у него возникли серьезные основания для беспокойства в части отношений с женой. Он отчаянно нуждался в эмоциональной поддержке и получил ее от Эммы Гамильтон. Продолжительный опыт куртизанки, которым она обладала, довершил остальное. Именно на Сицилии начался их знаменитый роман.

Когда в середине января в Неаполь прибыли французские войска под командованием генерала Жана Этьена Шампионе, то обнаружили, что присутствие духа у населения куда выше, чем у армии. Толпа — так называемые лаццарони — была готова бороться с интервентами не на жизнь, а на смерть, и три дня подряд шли ожесточенные уличные бои. В конец концов лаццарони, конечно, вынуждены были сдаться, но не прежде, чем взяли штурмом и разгромили королевский дворец. Они сделали это сознательно. Разве король не покинул их? И кроме того, разве он не предпочел бы, чтобы его сокровища достались собственным подданным, а не врагам-французам? Когда мир наконец был восстановлен, французский офицер заметил, что если бы здесь появился сам Бонапарт, то он, вероятно, не оставил бы от города камня на камне, и что это просто счастье, что Шампионе — умеренный и гуманный человек. Тихо и дипломатично он создал так называемую Партенопейскую [303]республику по модели, порожденной Французской революцией. Ее официально провозгласили 23 января 1799 г., и некоторые итальянцы выразили лояльность к ней, хотя всем было совершенно ясно, что она возникла в результате завоевания и что единственная гарантия ее существования — французская оккупационная армия.

Для королевы Марии Каролины жизнь на Сицилии была «хуже смерти». По ее мнению, она и муж оказались обесчещены и опозорены. Зима 1798/99 г. выдалась промозглая; на земле лежал снег (редкое явление в Палермо), а в королевских апартаментах не было ни каминов, ни даже ковров. Новости о разграблении королевского дворца в Неаполе стали для нее причиной глубоких страданий. Возможно, хуже всего было то, что муж ополчился на нее: проклинал за то, что она заставила его участвовать в этой постыдной кампании и навязала ему ни на что не годного генерала Макка, — но она по-прежнему сохраняла твердость духа; она мечтала лишь о контрреволюции и с энтузиазмом приветствовала предложение организовать подобную операцию, несмотря на тот факт, что оно поступило от самого невероятного источника.

Кардиналу Фабрицио Руффо было уже 60 лет. Он занимал пост казначея при папе Пии VI, но в Риме все предложенные им реформы были отвергнуты как слишком радикальные. В результате он удалился в Неаполь, откуда в свое время последовал за двором в Палермо. Теперь он предложил организовать высадку в своей родной Калабрии, прежде всего для того, чтобы защитить ее от дальнейшего продвижения французов, а также от итальянского республиканизма, а в конечном итоге — для восстановления власти короля над Неаполем. Он подчеркивал, что задуманное явится не менее чем Крестовым походом; он-де нисколько не сомневается, что все его соотечественники-калабрийцы сплотятся вокруг креста.

Руффо высадился с восемью товарищами, как и планировал, 8 февраля. К нему тут же присоединились 80 вооруженных лаццарони, и к концу месяца число бойцов «Христианской армии Святой веры» возросло до 17 000. Кардинал был прирожденным лидером и быстро завоевал их любовь и доверие; в 1799 г., писал его секретарь и биограф Саккинелли, «даже самый нищий крестьянин в Калабрии держал с одной стороны постели распятие, а с другой — ружье». 1 марта кардинал смог учредить свою штаб-квартиру в стратегически важном городе Монтелеоне. Затем последовал Катанцаро, за ним — Котроне. Правда, у него возникли сложности. Его армия разваливалась на глазах; в ней полностью отсутствовала дисциплина; его «крестоносцы» вели себя не лучше своих средневековых предшественников — Котроне, к примеру, подвергся разграблению, от которого так и не смог оправиться. Подобные зверства не могли не повредить его репутации, хотя он сам был мягким и милосердным человеком и всегда предпочитал мирное урегулирование насилию. Но данный им импульс породил движение, которое невозможно было остановить; в то же время его успех воодушевил участников других подобных движений в Южной Италии. Сам он, заняв всю Калабрию, двинулся на запад, в Апулию, где действовал столь же успешно. К началу июня он оказался перед воротами Неаполя — люди в городе в тот момент уже находились на грани голода, так как британский флот под командованием контр-адмирала сэра Томаса Траубриджа блокировал залив.

11 июня, услышав о приближении кардинала, жители Неаполя подняли открытое восстание. По всему городу шли бои. Доведенные до отчаяния отсутствием пищи, подвергавшиеся безжалостному обстрелу французскими войсками из замков Сант-Эльмо, Нуово и Ово, лаццарони набрасывались на каждого якобинца, которого могли схватить, с разнузданной бесчеловечностью. Сохранились сообщения о событиях, свидетельствующие о невероятных жестокостях: расчленении тел и каннибализме; о том, как по нескольку голов насаживали на пики и расхаживали с ними как на параде или играли ими как в футбол; о том, как женщин, заподозренных в якобинстве, подвергали ужасающим унижениям. Перепуганный кардинал делал все, что мог, но многие из его людей с удовольствием купались в потоках крови. В любом случае против разгула толпы он был бессилен. Разрушительная оргия продолжалась неделю. Переговоры серьезно замедлял тот факт, что командующие в трех замках не могли сообщаться между собой, и лишь 19-го числа французы формально капитулировали — только Сант-Эльмо продолжал держаться. Но даже тут не обошлось без проблем: король и королева — и, конечно, Гамильтоны — настаивали на том, что милосердие нельзя проявлять ни к кому из якобинцев, тогда как Руффо и его друзья совершенно отчетливо видели опасность, связанную с возвращением домой королевской четы, думавшей лишь о мести.