— Мы вынуждены просить тебя о большом одолжении, Лупе, — сказал мне Артахо.

Я не понял, о чем речь, и попросил их выразиться яснее.

— Скажи ты. — Толстяк подтолкнул Вальдивию, но тот возразил: «Нет, ты», — и так они препирались некоторое время.

— Речь идет о твоей вражде с Пересом Г., — выдавил наконец из себя Вальдивия.

— Опять двадцать пять, — сказал я, ибо уже знал, о чем пойдет речь. Он, Вальдивия, стал меня убеждать, привлекая множество аргументов, что для укрепления позиций партии нам нужна поддержка временного президента и поэтому я обязательно должен пойти с Пересом Г. на мировую. Да лучше умереть, чем помириться с этим мошенником! Так я и сказал. Я никому не сообщил, что история с часами разрешилась самым неожиданным образом и что эти часы лежат у меня в кармане. Сказал только, что Эулалио Перес Г. — мошенник, потому что так оно и было.

— Сделай это во имя Революции, — стал уговаривать меня Толстяк Артахо и добавил тоном пророка: — Да не убоимся врагов наших.

Я обратился к Герману Тренсе за поддержкой, но он разделял мнение остальных.

— Было бы просто преступно подвергать нас опасностям из-за нежелания сделать хоть малейшее усилие.

Мне стали говорить, как хороши наши дела, как прочны позиции и т. д., и т. п., — одним словом, выказали такую настойчивость, что я вынужден был уступить.

— Отправляйся к нему и уладь это дело, — попросил меня Артахо. У Переса Г. был дом в Куэрнаваке, где он проводил субботу и воскресенье. — Он, должно быть, здесь уже с обеда.

Тогда я согласился: ладно, так и быть, я помирюсь с Эулалио, по как это сделать? Что я должен сказать?

Этот вопрос мы обсуждали до двух часов ночи. К тому времени уже прибыли Хамелеон, Анастасио и Каналехо. Хамелеон был специалистом по извинениям.

— Прикинься, что ты все перепутал. Скажи, что принял его за депутата Медронио, который должен был тебе кое-что (что — не объясняй), и что потом ты узнал, почему Медронио ушел с кладбища такой довольный. Тебе, мол, показался знакомым голос, и ты подумал, что, пожалуй, это он, Медронио, и есть, и решил спуску ему не давать, скажи, что ты совершенно убит и все прочее.

Подобное объяснение представилось мне не таким уж плохим — по крайней мере оно не задевало моей чести, да и чести Переса Г. тоже. Я пообещал до двенадцати помириться с временным президентом.

Потом мы обсуждали, что будет каждый из нас говорить и делать на следующий день и нашу политическую программу, а именно проведение кампании по диффамации социалистических партий. Выработанный Германом, Анастасио и мною план относительно Максимилиано Сопеды, Сельской партии и кандидатуры Чичаро Эрнандеса был одобрен единогласно. На этом нас застал рассвет.

Я прилег отдохнуть, но не тут-то было. Только у меня стали смежаться веки, начали шуметь саперы, которые не знаю уж что чинили.

В девять я встал, принял ванну, надел элегантный «палмбич», сунул под мышку «смит-и-вессон» и спустился к завтраку.

К этому времени розы были уже выкорчеваны и площадка разровнена, а дым целой дюжины барбакоа [7]заползал в дом, так что трудно было дышать.

Я заглянул на кухню, где жена Вальдивии Кларита с помощью десятка служанок готовила угощение на двести пятьдесят приглашенных. Пылинки молотого перца и чад вызвали у меня приступ неудержимого кашля. Когда я немного отдышался, Кларита — она всегда была образцовой, гостеприимной хозяйкой — приветливо встретила меня и провела к столу, за которым Аугусто Корона, Хамелеон, уплетал жареный зельц под зеленым соусом, пока денщик наводил глянец на его сапоги. Кларита убрала со стула тушку молочного поросенка и пригласила меня сесть. Я попросил ее приготовить мне чашку шоколада.

— Тебя не удивляет, что Питторелли до сих пор не приехал в Куэрнаваку? — осведомился Хамелеон. Предполагалось, что мы должны встретиться с ним и выработать единый план, так как Питторелли был главой другой «вальдивистской» группировки. — Он говорил мне, что остановится в отеле «Красивый вид».

То была вторая странность, на которую нам следовало обратить внимание.

После завтрака мы вышли прогуляться в сад возле дома и наткнулись там на Хуана Вальдивию в гуайябере [8], заучивавшего свою речь.

— «Настал час, когда родина…», — произносил он торжественно, простирая вперед руку. Мы оставили Вальдивию наедине с его риторикой.

В бассейне в купальном костюме сидел Анастасио, единственный среди нас спортсмен, и рядом златоуст Орасио Флорес, только что прибывший из Мехико.

— На дороге войска, — сообщил он.

Мозг мне молнией пронзило воспоминание о несчастном генерале Серрано [9], который всего два года назад был расстрелян на той же самой дороге, именно тогда, когда полагал, что пост президента Республики уже у него в руках.

— Ну что ж, это естественно, — рассудил Каналехо, присоединяясь к нам, — как-то же они должны охранять такую уйму важных персон, собирающихся на банкет.

— Из каких частей солдаты? — попытался выяснить Хамелеон, не слишком успокоенный объяснением Каналехо.

Но Орасио не был военным и, к сожалению, даже не понял, о чем его спрашивают.

— Вот тут на воротнике обозначены номера, — втолковывали мы ему, но напрасно, он даже и не заметил их.

Вскоре мы позабыли об этом и заговорили о других вещах. Когда пробило одиннадцать, я распрощался со всеми, нахлобучил свой «стетсон» [10]и отправился выполнять злополучную миссию.

Хуан одолжил мне «студебеккер», и я, чувствуя себя за рулем не совсем уверенно, ибо не знал ни машины, ни дороги, привел автомобиль к вилле «Мария Элена», принадлежащей Пересу Г. То был огромный дом за каменной стеной. Подъехав к воротам, я заглушил мотор, вышел из автомобиля и позвонил. Внутри послышался голос, звавший сержанта, и, когда тот открыл смотровое окошко, на мое счастье, оказалось, что это Эль Патотас, который много лет служил у меня. Мы с радостью приветствовали друг друга, потом я осведомился о Пересе Г.

— Ни сеньор президент, ни кто-либо из его свиты не прибыли. Дом пуст впервые за весь год.

И тут я понял, что каша заварилась. Я поспешно простился, сел в автомобиль и помчался к Хуану на такой скорости, словно за мной гнались бесы.

Саперы уже ушли.

— Ну, ребята, мы попали в ловушку, — сказал я им, — точно как Серрано.

Все, естественно, переполошились, а Хамелеон заявил:

— Если им вздумается нас об… (тут он употребил слово, которое я не могу повторить), они не посмеют сделать это в присутствии членов дипломатического корпуса. Давайте позвоним Джефферсону или мосье Рипуа. Если они дома, бояться нечего.

Хуан Вальдивия взял телефонную трубку, и на лице его изобразился ужас.

— Линия перерезана! — воскликнул он.

Проклятые саперы оборвали провод.

— Единственное, что нужно, это чтобы нам прислали отряд для прикрытия, — сказал Тренса. Серрано тогда прислали отряд, который и прикрывал его, пока беднягу не расстреляли.

Тут уж я не утерпел:

— Давайте-ка выбираться отсюда, пока не поздно.

Именно так я сказал, а не «Все по местам, к оружию!», как утверждает Толстяк Артахо в своих «Воспоминаниях», но если бы даже я и сказал это, мне нечего было бы стыдиться, да и ничего, в сущности, не изменилось бы.

Перерезанная телефонная линия была решающим доводом. Ни у кого не оставалось ни малейшего сомнения: мы попали в мышеловку и, если хотим спасти свою жизнь, должны отсюда выбираться; мое только что высказанное мнение по этому поводу было как нельзя более кстати. Так что в словах Артахо нет ни слова истины: «Поскольку Арройо был очень встревожен…» Еще бы, встревожены были мы все, начиная с него, именно ему пришла в голову мысль переодеться — он даже напялил на голову соломенную шляпу, да надел бы и комбинезон садовника, если б мог в него влезть.