Я объяснил причину своего отсутствия сильной простудой, что было почти правдой, так как я лишь чудом не заболел после потопа на кладбище.

— Я хочу быть тебе другом, Лупе. — Так он и сказал. Слово в слово. И добавил: — Знаю, характер у тебя открытый, и прошу сказать мне прямо, что ты думаешь об Эулалио?

Со свойственным мне гражданским мужеством я сказал ему следующее:

— Этот тип не обладает ни достаточной энергией (я употребил несколько иное выражение), ни приятным характером; к тому же он никак не отличился во время боев. Он никогда не сможет устроить свободные выборы.

— А кому они нужны, свободные выборы? — Слово в слово.

Меня возмутила его наглость, и я напомнил ему священные принципы Революции. Он мне ответил:

— Да знаешь ли ты, к чему бы нас привели свободные выборы? К торжеству сеньора епископа. Мы, настоящие революционеры, знающие, в чем нуждается наша горячо любимая Мексика, по-прежнему находимся в меньшинстве. Нам нужно революционное правительство, а не свободные выборы.

Признаюсь, я не нашелся что возразить. А он продолжал разглагольствовать:

— Для достижения этой цели (то есть для создания революционного правительства) мы должны тесно сплотиться, но никто не станет сплачиваться вокруг такой энергичной личности, как ты, я или Гонсалес; нам нужен такой человек, у которого бы не было ни друзей, ни врагов, ни привязанностей, ни планов, ни прошлого, ни будущего — другими словами, настоящая марионетка. Именно поэтому мой выбор пал на Эулалио.

Должен заметить, что я был полностью с ним согласен. Когда я сообщил ему об этом, Видаль перешел к следующему пункту.

— Я послал за тобой, так как нуждаюсь в твоей помощи. Могу я рассчитывать на тебя?

Я отвечал, что всегда, если только то, о чем он меня попросит, не противоречит моим принципам порядочного человека и не нанесет мне урона как представителю революционной армии и мексиканскому гражданину.

— Сенон Уртадо не внушает мне ни малейшего доверия, подозреваю, что он в сговоре с кристерос [5].

Дивизионный генерал Сенон Уртадо командовал войсками военного округа Виейра, и ему нельзя было доверять, но он не мог быть в сговоре с кристерос, потому что в Виейре кристерос не было. Видаль Санчес тем временем продолжал:

— Хотел бы ты занять его пост?

Я отвечал утвердительно.

— Я улажу с Мелитоном вопрос о твоем назначении.

Мелитон Ангиано — это другая марионетка, военный и морской министр.

Итак, в этот день я покинул дворец Чапультепек, получив высокое назначение, которое не соответствовало ни моему чину, ни, как обнаружилось позже, моим силам. Вскоре после того я узнал, что мои старинные друзья и нынешние враги, которые занимали командные посты в армии, то есть Герман Тренса, Артахо, Каналехо и Хамелеон, были смещены или переброшены в другой конец страны: Артахо — в Чиапас, где не было войск, Тренса — в Кинтана Роо, где и людей-то не было, Каналехо — в Пypyâндиpo, где у него не было ни одной знакомой души, а Хамелеон — в Почутлу, жители которой стреляли в кого попало. На своих постах остались лишь Анастасио и Хуан Вальдивия. А что такое депутат и министр внутренних дел без армии?

Вот чего они добились, поздравляя кого не следует за «терпеливый труд» и все прочее.

Через неделю я прибыл в Виейру. Одновременно туда поступил приказ о производстве меня в бригадные генералы и назначении на пост командующего военным округом Виейра, за что я заплатил непримиримой и вечной враждой с Сеноном Уртадо, а это создало мне в дальнейшем множество трудностей.

Причина этих трудностей заключалась в том, что, вопреки принятому в подобных случаях переводу смещенного военачальника как можно дальше от театра его предыдущих действий, Сенона оставили под моим началом и «порекомендовали» назначить его начальником штаба округа. От этого назначения я плакал потом кровавыми слезами.

В течение трех первых месяцев своей деятельности (я полагал, что она продлится лишь пять месяцев, ибо знал: как только Перес. Г. вступит в должность, он разделается со мной самым унизительным способом) я командовал вовсю: приказал покрасить казармы двадцать шестого батальона, сместил майора Бермудеса за различные махинации и выгнал солдатских жен, которые превратили казармы в настоящее торжище. Затем произошел так называемый «Случай Перейры», из-за которого в «Эль Соль де Виейра» меня окрестили «кровавым» и который я должен рассказать здесь, чтобы можно было судить, имелись ли у меня основания действовать так, как я действовал.

Началось все с телеграммы Мелитона Ангиано, в которой говорилось: «Есть сведения о печатании в Виейре католического пропагандистского материала. Свяжитесь с министерством охраны общественного порядка, примите соответствующие меры». Действительно, тщательное расследование, проведенное начальником секретной полиции Рамоном Гутьерресом, показало, что католики печатали свои материалы в государственных типографиях и хранили их в подвале бакалейной лавки под названием «Ворота Виго», принадлежавшей испанцу дону Агустину Перейре. При помощи роты пехотинцев мы произвели ряд арестов в типографии; оставив задержанных под надежной охраной, я вместе с доном Рамоном и денщиком направился в автомобиле к «Воротам Виго», оцепленным другой ротой пехотинцев. Когда мы прибыли, ко мне подошел капитан Сарасуа и сказал, что владелец лавки не пустил их в погреб подтем предлогом, что у капитана не было ордера на обыск. Действительно, мы забыли взять его у судьи.

— Скажите хозяину, что здесь находится командующий военным округом. И что нам необходимо произвести обыск у него в подвале.

Сарасуа отправился выполнять мои приказания и вскоре вернулся с сообщением, что дон Агустин Перейра высказался пренебрежительно о моем высоком чине. Несколько раздраженный — признаю это, — я вылез из автомобиля и вошел в лавку.

— Повторите мне то, что вы сказали капитану, если вы такой храбрый. — Так я велел.

Дон Агустин Перейра брызгал слюной от бешенства. Вместо того чтобы повторить свои слова, он схватил колбасу и швырнул ее мне в лицо. Капитан Сарасуа взялся за револьвер — мало ли чего можно было ожидать, — я нет. Я лишь пригрозил обезумевшему испанцу, а он, вместо того чтобы мне повиноваться, пихнул огромный стеклянный кувшин с маринованным перцем, стоявший на прилавке, кувшин покатился, разбился об пол и обдал своим содержимым дона Рамона, капитана и меня. Мои солдаты тотчас схватили лавочника. Он зашел чересчур далеко. Я приказал предать его военно-полевому суду и расстрелять. Приказ был выполнен в точности.

Если бы дон Агустин Перейра был гражданином Мексики, никто ни о чем бы не заикнулся, но поскольку он был испанцем, разразился ужасный скандал, несмотря на то, что потом мы действительно обнаружили пресловутую католическую пропагандистскую литературу, отпечатанную на бумаге, принадлежавшей государству, типографской краской, принадлежавшей государству, и на государственных машинах.

Газеты оскорбляли меня как хотели, и, если бы не заступничество Видаля Санчеса, меня бы убрали с этого поста.

Буря улеглась. В первый день декабря Перес Г. вступил в должность президента Республики. Просьба об отставке у меня уже была заготовлена, и я тут же ее отправил, так как не хотел стать притчей во языцех. Третьего декабря газеты сообщили о сформировании нового кабинета: Видаль Санчес стал военным и морским министром. Моя отставка не была принята.

Именно тогда накатилась вторая волна моего невезения, и стало ясно, что не только Мелитон Ангиано и Перес Г. были марионетками, но и я тоже оказался марионеткой. И всех, разумеется, дергал за ниточку самодур и негодяй Видаль Санчес.

Военный округ Виейра, который с незапамятных времен был образцом спокойствия, благодаря тому, в частности, что все мы, кто тут командовал, зажали его в железный кулак, превратился вскоре в сущий ад. Кристерос, которых, как я уже сказал, не было в Виейре, начали туда понемногу просачиваться из четырех соседних штатов. В чем были причины этого явления? А в том, что мои сотоварищи из соседних округов начали операции одновременно, хотя и несогласованно со мной, и о принятых ими мерах мне ничего не сообщалось.