Между тем генерал Сирило Бегония, наступавший на нас из Монтеррея с пятью тысячами солдат, подошел к городу и приготовился к бою.

К сожалению, невежество Вальдивии уже нанесло нам непоправимый ущерб. На следующий день войска Сирило Бегонии после короткой схватки овладели городскими кварталами, которые нам пришлось оставить, укрепились там и открыли стрельбу, причинившую большие потери.

— Нужно что-то предпринять, — сказал Тренса, когда мы собрались после этого печального события.

Мне не хотелось подвергать опасности свою кавалерию — наш единственный резерв, — но другого выхода у нас не было.

— Я постараюсь выбить их оттуда, если меня поддержат артиллерией.

Бенитес с готовностью предложил свои услуги и в десять часов утра приступил к обстрелу жилых кварталов, а затем пулеметчики открыли шквальный огонь, так что неприятель головы поднять не мог. Стрельба продолжалась четверть часа; вслед за тем моя конница с криками и гиканьем поскакала вперед. К счастью, кавалеристы Бегонии не стали нас ожидать и дали тягу, словно зайцы. Мы оставили город позади и преследовали их до тех пор, пока путь нам не преградил огонь второй линии обороны противника. После этого мы удалились, торжествуя победу.

Нам удалось достичь своей цели, поскольку пехота уже заняла злополучные кварталы. Во время вылазки мои войска взяли четырнадцать пленных, которых я передал Каналехо, когда мы вернулись, — в его ведении находилась тюрьма Сан-Педро.

Затем я отправился в гостиницу и велел денщику приготовить бифштекс, так как сражение пробудило во мне хороший аппетит. Именно в тот момент я услыхал выстрелы со стороны Сан-Педро. Только я занялся вышеупомянутым бифштексом, как явился капитан Гутьеррес и доложил, что Каналехо расстреливает пленных. Я в бешенстве вскочил из-за стола. Когда проигрываешь войну, нельзя позволять себе роскошь жестоко обращаться с пленными. Я прибыл на место слишком поздно, с пленными уже было покончено.

— Некому с ними возиться, — объяснил Каналехо.

— Ты совершил военное преступление и несешь за него ответственность, — сказал я Каналехо и отправился на станцию к Тренсе.

— Давай судить его военно-полевым судом, — предложил он, когда я рассказал ему о случившемся.

Так мы и сделали. Составили официальный акт и все, что полагается для доказательства своей беспристрастности, а также и того, что мы не только не имели отношения к расстрелу военнопленных, но и решительно его осуждаем.

Суд под председательством Хамелеона признал обвиняемого виновным и приговорил его к разжалованию и расстрелу.

Мы тут же взяли Каналехо под стражу. Я сорвал с него знаки различия, а Бенитес взял на себя командование взводом, которому предстояло его расстрелять. К четырем часам дня старина Каналехо, злой гений мексиканской армии, был уже похоронен.

— Ну, авось теперь наше невезение кончится, — сказал Тренса, но не успел он произнести эти слова, как войска Сирило Бегонии пошли в контратаку и вышибли нас из той части города, за которую мы так ожесточенно бились.

Ночь прошла спокойно, если не считать, что две сотни солдат перебежали от нас к неприятелю.

— Двинемся к границе, — предложил я на следующий день, когда мы собрались в гостинице на совещание.

К тому времени уже никто не верил в прибытие Артахо с его семью тысячами солдат и четырьмя артиллерийскими полками.

— Ну что ж, — ответил Тренса, — давайте выработаем план.

Мне, разумеется, как всегда, досталось самое худшее. Отход наших частей был назначен на восемь вечера. Первым полагалось пройти бронепоезду с артиллерией под командой Бенитеса; следующие два состава шли с пехотой, один подкомандой Хамелеона, другой — Тренсы; мы с Анастасио во главе кавалерийских частей должны были продержаться как можно дольше и потом отойти по своему усмотрению, то есть действовать как бог на душу положит.

К вечеру мои люди заняли позиции и стали отвечать на усиливающийся огонь противника. Короче говоря, там уже чуяли, что мы поворачиваем назад.

К трем часам утра я велел Анастасио отходить с одним из двух оставшихся у нас полков.

— Увидимся в Каньоне-де-лас-Анимас, — сказал я.

Они ушли. Я прошелся по городу, где не оставалось никого, кроме раненых; мы собрали их в галерее и поручили заботам майора Мендосы, нашего доктора.

Уходя, я пожелал доктору удачи. Некоторое время спустя его поставили к стенке в отместку за расстрел пленных.

Оттуда, то есть с главной площади, я отправился на станцию и приказал поджечь брошенное нами весьма солидное имущество.

Затем я велел своим людям оставить позиции; мы покинули город, когда уже стало светать.

Двигаясь на Тетелу, мы услышали в стороне железнодорожного полотна страшный взрыв. В приливе товарищеских чувств, которые до сих пор мне трудно объяснить, я решил узнать, в чем дело. Мы свернули с дороги вправо и двинулись к асьенде «Санта-Инес». С вершины холма нашим глазам предстало бушующее пламя — горел поезд!

Приблизившись к месту катастрофы, мы обнаружили только груду обломков и головешек.

Груженный динамитом «Сирауэн», который Бенитес так нежно любил, что таскал за собой повсюду, взорвался. Неизвестно почему. Вместе с ним взорвались два вагона с боеприпасами из первого состава, кроме того, вся артиллерия и, разумеется, вся живая сила, включая изобретателя «Сирауэна» Бенитеса, который оказал нам столько услуг и имел бы блестящее будущее, не свяжись он с нами.

Но самое ужасное заключалось не в том, что мы потеряли всю артиллерию и боеприпасы, а в том, что был прегражден путь двум другим составам с пехотой. Теперь придется отступать пешком.

— Честное слово, мне охота сдаться! — такими словами встретил меня Тренса. Я знаю, решиться на это ему было нелегко — Тренса отличался воинской доблестью и никогда не сдавался. Но Камила была в положении и не могла идти.

Хамелеон стал его отговаривать:

— Чего ты добьешься, Герман? Что тебя расстреляют?

Я дал им лошадей, и мы медленно продолжали свой путь.

В четыре часа вечера неприятель уже нагнал нас и открыл стрельбу. Я предпринял атаку — посмотреть, может, они испугаются и отойдут, но безрезультатно.

Эту ночь кавалерия провела в Трехо, прикрывая отход пехоты.

Когда мы тронулись в путь, обнаружилось, что за ночь пехота рассеялась. Остались только Герман, Хамелеон, Камила и двое денщиков.

— Дезертировали, — пояснил Герман.

— И правильно сделали, — отозвался я. С наступлением вечера мы с небольшим эскадроном достигли ущелья Каньон-де-лас-Анимас.

Анастасио укрепился в Пеньяс-де-Санта-Приска — в скалах, что запирают вход в это ущелье; с ним была дюжина солдат, которых ему удалось сохранить во время беспорядочного бегства.

Мы собрались на совещание.

Анастасио и Орасио Флорес были сторонниками сдачи.

— Мы уже проиграли войну, так зачем нам еще воевать? — заявил Анастасио.

— Хотя бы затем, чтобы нас не расстреляли, — возразил ему Хамелеон.

Тренса и я поддержали его.

Орасио Флорес попытался убедить нас, что самое большее, что нам грозит, — высылка.

— Если нам суждено окончить свои дни в Соединенных Штатах, — сказал я, — то лучше явиться туда по собственной воле, а не дожидаться позора — обвинения в измене родине и прочее.

Но лучше бы я не раскрывал рта, ведь на этих совещаниях мы никогда не достигали согласия. Анастасио и Орасио Флорес в конце концов отправились искать, кому бы сдаться. Тренса, Хамелеон и я бросили жребий, кому оставаться оборонять ущелье, пока остальные будут добираться до Чавиры, где мы решили перейти на американскую территорию. Я проиграл.

На рассвете перед выходом мои товарищи распрощались со мной, как с великим героем, считая меня человеком конченым. Да я и сам так считал.

Они сели на лошадей, которые едва держались на ногах, и поехали вдоль ущелья. Когда всадники скрылись из виду, вернулся пикет, посланный мною за провиантом, и привел трех краденых коров. И мы поели впервые после того, как покинули Сьюдад-Родригес.