— Так называемый режим верховного правителя — это лишь переходный период. Я уверен, что когда будет образован парламент, он обязательно примет конституцию о восстановлении императорской системы. Поэтому в настоящее время такой "режим" можно рассматривать только как переходный период.

Слово "парламент" жгло меня, как раскаленное железо, и я отрицательно покачал головой:

— Парламентов хороших не бывает. Да и сам титул императоров был получен Цинами не от парламента!

Мы долго спорили, но никак не находили общего языка. Итагаки вел себя очень спокойно, ничуть не волнуясь. А я уже трижды повторил свои двенадцать пунктов о необходимости наследственной императорской власти и всячески доказывал, что отказаться от нее не могу. Мы разговаривали больше трех часов. Наконец Итагаки начал собирать свой портфель, давая понять, что намерен закончить нашу беседу. Голос его не изменился, однако он уже перестал улыбаться, а лицо его еще больше побледнело и посинело. Если в какой-то момент он обращался ко мне как к императору Сюаньтуну, то в конце беседы он снова перешел на "ваше превосходительство".

— Ваше превосходительство, как следует подумайте, а завтра мы еще поговорим, — холодно проговорил он, попрощался и ушел.

В тот же день вечером по совету Чжэн Сяосюя и Каеисуми я устроил в гостинице "Ямато" банкет в честь Итагаки. По их словам, это называлось "завязать отношения".

То, что я посмел отказаться от звания правителя, в какой-то степени объяснялось влиянием Ху Сыюаня, Чэнь Цзэншоу и других. Я считал, что при создавшейся на Северо-Востоке обстановке японцам без меня не обойтись, поэтому если я твердо буду стоять на своем, они пойдут на уступки.

После того как я отказал Итагаки, Чжэн Сяосюй сразу пришел напомнить мне, что никак нельзя портить отношения с японской армией. Это грозит многими неприятностями, примером тому судьба Чжан Цзолиня. Услышав это от Чжэн Сяосюя, я испугался. Раньше я считал, что Чжан Цзолинь бандит и его нельзя сравнивать со мной — настоящим членом "племени дракона", отличающимся от остальных людей. Теперь я понял, что японцы рассматривают меня не как представителя "племени дракона", и поэтому все время следил за настроением Итагаки. Его лицо было совершенно бесстрастным. Итагаки много пил. Он с радостью присоединялся к каждому тосту и ни разу не напомнил на банкете о нашем сегодняшнем споре.

В тот день вечером, как будто сговорившись, все беседовали на самые общие и обыденные темы. Банкет закончился часов в десять, но я ничего не заметил на лице Итагаки. Однако мне не пришлось долго гадать, так как на следующее утро Итагаки вызвал к себе Чжэн Сяосюя, Ло Чжэньюя, Вань Шэньши и Чжэн Чуя в гостиницу "Ямато" и просил их передать мне, что требования японского военного ведомства не изменились. Если я их не приму, мое поведение сочтут враждебным и по отношению ко мне будут приняты меры, как к врагу.

У меня подкосились ноги, когда я это услышал. Упав на диван, я долго не мог выговорить ни слова.

Ло Чжэньюй удрученно молчал. Встревоженный Вань Шэньши стоял в стороне, остальные молчали.

Через некоторое время я услышал голос Чжэн Сяосюя:

— Я давно говорил, что нельзя портить отношения с японцами… Но и сейчас еще не поздно. По мере возможности я убеждал Итагаки, что император может принять единоличное решение.

Я молчал.

— Не войдя в логово тигра, не добудешь тигренка, — сказал Чжэн Чуй и подошел ко мне с приветливым выражением лица. — Герой тот, кто разбирается в обстановке. Мы с вами находимся теперь в руках японцев, не стоит нарываться на неприятности, и ни в коем случае нельзя сейчас с ними порывать. Лучше использовать замысел противника, действовать гибко в зависимости от обстоятельств, чтобы обдумать дальнейшие дела.

Накануне на банкете Чжэн Чуй был очень оживлен и много раз пил с Итагаки "до дна". А теперь с таким же воодушевлением говорил об "использовании замыслов противника" и о "действиях в зависимости от обстоятельств". Но я как-то не связал его слова с поведением на банкете. Я только удивился, что еще до отъезда в Шэньян он и его отец твердо отстаивали необходимость реставрации Цинской династии. Теперь же он говорил другое.

Чжэн Сяосюй, видя, что я молчу, взволнованно сказал:

— Раз японцы так говорят, они так и поступят. Сейчас нельзя порывать с ними, к тому же они с добрыми намерениями приглашают ваше величество стать главой, а это равносильно императору. Вместе с вашим величеством я долгие годы ожидал этого дня, и если вы решительно отказываетесь, то прошу дать мне отставку.

Слова Чжэн Сяосюя привели меня в страшное волнение. Его сын продолжал:

— В данный момент следует согласиться с японским военным ведомством, потом соберем реальные силы и будем действовать по-своему.

Ло Чжэньюй удрученно сказал:

— Теперь уже не вернешь того, что сделано, но можно дать согласие временно, сроком на один год. Если по окончании его императорская власть не будет восстановлена, можно отказаться от звания правителя. Выдвинем такое условие и посмотрим, что на это скажет Итагаки.

Мне ничего не оставалось, как послать Чжэн Сяосюя на переговоры с Итагаки.

Вскоре Чжэн Сяосюй радостный вернулся назад. Он сказал, что Итагаки согласен и сегодня вечером устроит маленький банкет в честь будущего правителя.

Таким образом, я из-за своей бесхарактерности, а также потому, что мечтал о реставрации трона, открыто вступил на этот подлый и низменный путь, стал главным предателем своей страны, фиговым листком для кровавых правителей. Под прикрытием этого фигового листка с 23 февраля 1932 года Северо-Восток нашей родины полностью превратился в колонию, и для тридцати миллионов соотечественников началась жизнь, полная бедствий и страданий.

Одновременно я упрочил уверенность Хондзё, Итагаки и их сторонников и способствовал их обогащению. В своем дневнике Чжэн Сяосюй так пишет о Хондзё и Итагаки: "Император уже принял решение и приказал Вань Шэньши поехать к Итагаки и сообщить ему о том, что он "временно согласен". Только тогда Итагаки перестал сердиться и очень обрадовался. Если бы это решение не было принято, то, возможно, Итагаки и Хондзё должны были бы уйти в отставку. Тем самым потерпела бы поражение политика японского ведомства относительно помощи [Китаю] в создании [государства]".

На банкете у Итагаки мысли мои были путаны и противоречивы. Я не знал, радоваться ли своей судьбе или печалиться. В тот вечер Итагаки пригласил для гостей японских проституток, все пили вино и веселились. Сам он поминутно прикладывался к рюмке и громко смеялся, нисколько не скрывая своего удовольствия. Вначале, когда Итагаки еще держался, он был очень почтителен ко мне, угощал вином и, многозначительно улыбаясь, желал мне "успешного будущего и исполнения всех моих желаний". Все это было очень приятно слышать. Но Итагаки пил все больше и больше, и дальше все выглядело уже не так весело. Ко мне подошла одна проститутка и спросила на ломаном китайском языке:

— Твоя работает торговцем? — Услышав это, Итагаки дико захохотал. Мне же стало ясно, что радоваться совершенно нечему.

Я чувствовал себя неспокойно до тех пор, пока Ху Сыюань, Чэнь Цзэншоу и другие вновь не оказались возле меня. Получив на это разрешение Квантунской армии, старики обрадовались. Радость их объяснялась не столько встречей со своим повелителем, сколько их горячим стремлением иметь чиновничьи звания и деньги. Они всячески выражали свою печаль по поводу понижения моего звания до "верховного правителя" и приводили мне множество случаев из истории о величии дел императоров. Кроме того, Чжан Яньин принес наставления предков, и я постепенно успокоился. 26 июня я поклонялся предкам и произнес при жертвоприношении такую молитву: