— Я… не смел.

— Не смели, боялись? — Не ожидая ответа, он продолжал: — Да, страх! Страх может сильно изменить человека! — Последнюю фразу он снова произнес ровным спокойным голосом.

— Я виноват и признаю свою вину перед народом, но мне ее не искупить, даже если бы я умер десять тысяч раз!

— Не сваливайте всю ответственность на себя. Вы отвечаете только за то, что совершили сами. Нужно придерживаться фактов, от своего не уйдешь, а чужое никто не припишет.

Я продолжал говорить о том, что моя вина очень велика, что я тронут тем, как относится ко мне правительство, что я уже осознал свою вину и твердо решил перевоспитаться. Я не знал, слушает ли он меня, но только видел, как он осмотрел каждый угол в нашей камере, да еще попросил одного из заключенных показать ему стакан для полоскания рта. Когда я закончил, он покачал головой и сказал:

— Нужно придерживаться фактов. Достаточно сейчас признать вину и раскаяться, чтобы в дальнейшем рассчитывать на снисхождение. Коммунисты не бросают слов на ветер и придают большое значение фактам. Народное правительство ответственно перед народом. Вы должны проявить себя делами.

Он пролистал все, что я написал, и направился к соседней камере.

Однажды я сушил во дворе выстиранную одежду и вдруг заметил приближающихся Да Ли, Сяо Жуя и еще кого-то из служащих тюрьмы. Постояв около клумбы, они распрощались друг с другом. Сяо Жуй пошел в моем направлении. Я хотел было поздороваться с ним, но он, даже не взглянув на меня, прошел мимо. Уменя невольно возникли подозрения: в чем дело? Неужели они решились на разрыв?

Вернувшись в камеру, я отыскал старые газеты, специально выбрал те, где были сообщения и статьи о принципе снисхождения в борьбе против "трех и пяти зол", и заново просмотрел их. В это время подошел Лао Ван и спросил:

— Ты что делаешь? Изучаешь борьбу против "трех и пяти зол"?

— Нет, больше не изучаю! — Я отложил газеты и набрался решимости. — Я вспомнил кое-что из прошлого. Раньше я не понимал того, что делал, а теперь увидел, что это настоящее преступление. Что если я напишу об этом? Как ты считаешь?

— Напиши! Конечно, напиши! — Понизив голос, он добавил: — Опять же, в руках правительства достаточно сведений о нас. Все-таки лучше рассказать об этом самому.

И я написал все как было: и о моей деятельности в Тяньцзине, и о связях моей клики с японцами, а также описал истинную картину моей связи с Доихарой.

Через два дня староста Лао Ван сказал мне, что начальство читало мое "сочинение" и считает, что я сделал значительный шаг вперед и заслуживаю похвалы.

В конце 1952 года мы выбрались из дома с железными решетками и поселились в новом, просторном жилище. Здесь были новые постели, столы, скамейки, светлые окна. Я стал реально ощущать "перевоспитание", о котором говорил начальник. К тому же после моей исповеди я не только не был наказан, но получил даже благодарность. Я стал заниматься более добросовестно.

В то время я понимал процесс "перевоспитания" весьма упрощенно; мне казалось, что достаточно прочесть некоторые книги, понять их смысл — и процесс перевоспитания завершен. Позднее я понял, что это совсем не так. Например, книгу "Что такое феодальное общество?" я читал в конце 1950 года и начале 1951 года, однако, не начни я тогда приобщаться к труду (труду в жизни и на производстве), я бы до сих пор не смог понять, что реально представляет собой феодальная система. Лишь спустя более чем два года после чтения этой книги, а именно в 1953 году, я смог дать себе ответ на этот вопрос.

Весной 1953 года администрация тюрьмы установила связь с Харбинской фабрикой карандашей. Теперь часть бумажных коробок для карандашей мастерили заключенные. Четыре часа в день мы занимались и четыре — работали.

Раньше я не то что коробки, карандаша ни разу сам не очинил. Единственное, что я помнил, — это марки: "Венера" — с изображением безрукой женщины, немецкие карандаши с изображением петуха и т. д. Я никогда не обращал внимания на коробки, в которых они были, и тем более не знал, сколько нужно труда, чтобы склеить их. Чувство новизны скоро исчезло, и на душе стало так противно, словно вся она была измазана клеем. Пока я еле справлялся с одной коробкой, причем трудно было определить, коробка это или что-нибудь еще, другие успевали склеить несколько.

— Как ты умудрился склеить такое? — спросил бывший начальник военного госпиталя в Маньчжоу-Го Лао Сянь, разглядывая со всех сторон мое произведение. Он взял коробку в руки. — Почему она не открывается? Что это за штука?

Лао Сянь был сыном великого князя Су по имени Шань Пи. В детстве он со своими братьями и сестрами получил японское воспитание. Сам Лао Сянь вырос в Японии, где изучал медицину. Цзинь Бихуэй (японское имя Кавасима Ёсико) была его младшей сестрой, а Цзинь Бидуй — мэр Харбина во времена Маньчжоу-Го — младшим братом. В его доме постоянно толпились различные отщепенцы — сторонники сближения с Японией. Увидев меня впервые в Советском Союзе, он, рыдая, упал передо мной на колени и воскликнул: "Наконец раб увидел своего хозяина!" А теперь он жил вместе со мной и больше всего ему нравилось ко мне придираться. Объяснялось это тем, что он был жесток, легко ввязывался в споры, но переспорить никогда никого не мог. У меня же не хватало мужества вступать с ним в дискуссии, в работе я многим уступал, вот и превратился в объект, на который он изливал свою желчь.

Зависть, разочарование, обиды — все смешалось. А тут еще реплика вечно вмешивающегося не в свое дело Лао Сяня. Вокруг моего изделия собралась целая толпа, посыпались язвительные шуточки. Я подошел, вырвал коробку из рук Лао Сяня и бросил ее в кучу с отходами.

— Что?! Ты нарочно брак выдаешь? — Лао Сянь вытаращил на меня глаза.

— Как нарочно? Она не так уж плоха, чтобы ее нельзя было использовать, — пробормотал я, вытащил коробку из кучи и положил вместе с готовой продукцией, что еще больше подчеркнуло безобразие моего "произведения".

— Куда ни клади, а все равно брак!

От таких слов я чуть не затрясся от злости. Я не выдержал и грубо отпарировал:

— Ты больно храбр со мной. Сильных боишься, а слабых обижаешь!

Эта фраза задела его за живое. Он мгновенно покраснел и заорал:

— Кого я обижаю? Кого боюсь? Все еще воображаешь, что ты император и другие должны во всем тебе потакать?..

К счастью, никто не обращал на него внимания. Подошел староста группы, успокоил его, и только тогда он перестал орать.

К сожалению, дело на этом не кончилось. Лао Сянь был не из тех, кто легко шел на мировую.

На следующий день Лао Сянь выбрал себе место рядом со мной. Только мы начали клеить, как он стал придирчиво разглядывать мою работу. Я повернулся к нему спиной.

И хотя мои успехи в этот день нельзя было сравнить с работой других, все же прогресс был налицо. Вечером тюремное начальство купило нам сладостей на деньги, которые были заработаны накануне. Впервые я ощутил плоды своего труда (хотя мои успехи были самыми незначительными). Казалось, что моя доля сладостей была вкусней, чем все, что мне когда-либо приходилось есть раньше.

— Пу И, у тебя сегодня неплохие успехи, да? — спросил Лао Сянь.

— Ничего, обошлось без брака, — ответил я в тон.

— Гм… все-таки лучше быть поскромней, — сказал он с холодной усмешкой.

— Значит, если сказать, что нет брака, это нескромно? — Душа у меня пылала от гнева, сладости уже не казались такими вкусными. Наибольшее отвращение вызывала манера Лао Сяня придираться к человеку тогда, когда тот был в хорошем настроении.

— Если у меня хоть раз будет брак, можешь обзывать меня как хочешь!

Я думал остановить его этой фразой и больше не обращать на него внимания. Но неожиданно он подошел к моей кучке готовых изделий, вынул из нее одну коробку и, подняв над головой, обратился ко всем: