Перемещенные обманным путем люди из провинций Шаньдун и Хэбэй, а также местные разорившиеся крестьяне каждый год доставлялись партиями в фушуньские шахты. Большинство из них жило в огромных бараках по 100 — 200 человек. Во все времена года они носили рубища, работая по 12 часов в день. И так грошовое жалованье частично уходило в карманы разных начальников.

Рабочие, у которых были семьи, жили в так называемых копчушках. Жизнь у них была голодная, да и надеть было нечего. Родившиеся детишки бегали голышом, умирали от голода, так их и хоронили голыми.

Многие не могли себе позволить завести семью. На шахте Лунфэн свыше 70 % рабочих были холостяками.

Об охране труда в шахтах говорить не приходилось. Взрывы и обвалы были делом обычным. Рабочие говорили: "Хочешь питаться за счет угля, готовься отдать за это жизнь". Однажды в 1917 году в одной из шахт произошел взрыв газа. Чтобы снизить ущерб от взрыва, японцы замуровали вход в шахту, в которой заживо было похоронено 970 шахтеров. В 1923 году в шахте вспыхнул пожар, погибло 69 человек. В 1928 году там же после прорыва подземного потока утонуло 482 человека.

Марионеточное правительство произвело подсчеты: с 1916-го по 1944 год общее число раненых и погибших достигло 251999 человек.

Тела погибших обычно вывозили в овраг к северу от населенного пункта под названием Наньхуаюань. Он был заполнен трупами. Люди стали называть это место "ямой десяти тысяч человек".

Японцы организовали для шахтеров местечко под названием "Сад увеселений" с большим количеством проституток, игорных домов и опиумных курилен.

В Фушуне располагались не только фешенебельные дома японцев и высокие башни шахт. Возле храма Лаоцзюньмяо бродили толпы нищих, рядом с рекой Янбохэ и сточной канавой валялись истлевшие трупы кошек и безжизненные тела детей. Зимой каждый день под мостом появлялись новые трупы. Там ночевали безработные. Некоторые из них утром следующего дня становились новыми жертвами. Это место с горечью называли "гостиницей для больших чиновников".

Во времена Маньчжоу-Го в Фушуне возникла новая структура: концентрационный лагерь для шахтеров, которые "выступали против Маньчжоу-Го и японцев". Тех, кто туда попадал, жестоко избивали, а затем под дулом винтовок и в окружении овчарок заставляли заниматься рабским трудом. Они жили в ужасающих условиях и зимой нередко замерзали прямо на лежанке-кане.

"Все изменилось!" Сколько скрыто за этими словами печальных событий! И в то же время сколько радостных минут для обретших свое счастье людей!

В открытом карьере остались следы от здания для рабочих в 3500 квадратных метров, которое построили японцы в 1931 году Там же возвышается новое общежитие для рабочих площадью в 17 тысяч квадратных метров, построенное через семь лет после освобождения.

На третий день экскурсии мы посетили шахту Лунфэн и побывали в семье рабочего, который проживал в общежитии при шахте. Возможно, это был один из тех 70 % бывших холостяков. На стене висела фотография семейной пары. Молодой человек на ней улыбался. Наверное, он входил в число 80 %, которые женились после освобождения.

На кухне стояла газовая плита, над которой виднелось голубое пламя.

Этот уютный огонек, создававший теперь ощущение покоя, в прежние времена наводил на людей страх. Сколько семей он погубил, сколько слез было пролито женами! Сегодня он принес людям тепло и счастье!

Мы шли по улице, освещенной бесконечной чередой фонарей дневного света, легкий ветерок дул нам в лицо, а заведующий отделом шахты Ван рассказывал нам одну историю страшнее другой.

Газ, этот злейший враг угольщиков всего мира, унес жизни огромного числа людей, работавших на шахтах. Три шахты — Лунфэн, Шэнли и Лаохутай отличались наибольшей концентрацией газа. В первый год после освобождения там по-прежнему оставалась значительная концентрация газа, в особенности в шахте Лунфэн. Японцы и гоминьдановцы разрушили шахты, завалили проходы, и там постоянно сильно пахло газом. Взрывчаткой и электрооборудованием пользоваться было нельзя. Пришлось приложить немало усилий, в том числе и с использованием богатого опыта рабочих-ветеранов, чтобы в конечном итоге снизить объем проникающего газа. Позднее рабочим удалось в этом направлении добиться новых успехов.

Осенью 1949 года один из инженеров шахты предложил вывести газ через специально проложенные трубы на поверхность земли и использовать его как топливо. Были проведены удачные опыты, и к первому июля 1950 года был пущен пробный газ. Радостные толпы народа громко кричали: "Мы победили!"

Эта история заставила меня вспомнить старика-инвалида из дома престарелых. Ведь он пострадал именно от взрыва газа. У него не осталось никого из родных. Единственная фотография, висевшая на стене, была фотография председателя Мао. Вспомнилась песня, которую пели ребятишки из детского сада: "Без компартии нет нового Китая…"

Во время нашей прогулки заведующий Ван временами останавливался и рассказывал о том, что было на этом месте раньше. Нередко он вспоминал, как издевались над людьми японцы и их прислужники.

Теперь все изменилось! Изменения видны повсюду. От лесонасаждений в Пиндиншане до каждого камня в шахтах. Перемены произошли и в людях: в стариках в доме престарелых, в рабочих, что живут в новом общежитии, всюду. Главное, что изменились люди.

Причину всех этих перемен объясняет фотография, что у кровати старика, песни детей, красная звезда, что сияет на башне у шахты…

Народ простить может. Вопрос в том, можешь ли ты сам стать порядочным человеком. Я понял эту истину из проведенной экскурсии. И не только эту истину. Отправляясь на экскурсию, я по-прежнему считал, что у любого правительства не может быть с народом такого единства, такого взаимодействия, о которых пишут в книгах. Я всегда думал, что такая мощная армия и сильное правительство, возглавляемое коммунистической партией, есть результат искусных приемов и умения заманивать народ на свою сторону. Вот я и боялся пасть жертвой народного возмущения. Теперь я понял: народ поддерживает партию, верит ей именно потому, что она для народа сделала очень много добрых дел. На протяжении всей истории страны этого не смогла и не хотела сделать ни одна династия. Организовать для шахтеров, которых раньше называли не иначе, как "черномазыми", усиленное питание; объявить войну газу во имя безопасности шахтеров, для чего мобилизовать все силы партийной организации; превратить "гостиницу для высоких чиновников" в место, где можно играть в шахматы и любоваться цветами; сделать так, чтобы 80 % холостяков переехало в новые квартиры; убрать публичные дома, игорные дома, опиумные курильни. Какое правительство в прошлом могло и желало все это сделать?

Раньше я думал, что в новом обществе только бедные получат преимущество. Те же, у кого есть деньги, кто в старом обществе занимал определенное положение, кто поддерживал связь с такими, как я, кто относился к национальным меньшинствам, вряд ли будут довольны. Вскоре после экскурсии я собственными глазами увидел своих домочадцев и понял, что я в своих суждениях и выводах несколько поторопился.

Моя переписка с родственниками началась летом 1955 года. Люди узнавали из писем, присланных из дома, что их родственники не стали изгоями из-за того, что в свое время совершили преступление. Сообщалось, что их дети кто учится, кто работает, некоторые обзавелись семьями, кто-то стал комсомольцем, а кто-то даже вступил в партию. Письма многих воодушевили, и люди ощутили на себе значение осуществляемых преобразований. Однако были и такие, которые ко всему относились с подозрением и даже с предвзятостью, считая информацию недостаточно убедительной, строили абсурдные догадки. Бывший чиновник маньчжурского правительства Лао Чжан впервые получил письмо от сына. Первая фраза в нем звучала так: "Господин Чжан, прощу прощения, но могу вас называть только так, ибо не могу использовать другое…" Прочитав письмо, Лао Чжан был настолько огорчен, что чуть не лишился рассудка. Многие переживали за него, а некоторые втайне поговаривали: "Вот вам и молодежь, воспитанная новым обществом. Выходит, что если отец находится в тюрьме, то сыну он больше не нужен". Я невольно вспомнил слова Чэнь Баочэня, который сказал однажды: "Компартия жестока и бессердечна". Лао Лю, бывший военачальник в маньчжурском правительстве, который был с Пу Цзе в одной группе, вообще с недоверием относился к новому обществу. У него в мыслях была только дочь, и он очень боялся, что к ней будут относиться с презрением. Она написала ему, что живет хорошо, вступила в комсомол, на работе о ней заботятся, у нее много друзей. Ее мечта осуществилась, как она и хотела, государство распределило ее в школу искусств. Он прочитал письмо, покачал седой головой и сказал: "Скажу честно: если сам не увижу, ни за что не поверю". Начиная с 1956 года, все эти вопросы получили свое разрешение. С моей точки зрения, подобные проблемы были разрешены не только в каждой семье, но и во всей стране, во всех последующих поколениях.