В то время о Доихаре ходило много разных легенд, преисполненных таинственности. Китайские газеты писали, что он привык носить китайскую одежду и свободно говорил на нескольких китайских диалектах. В тот раз, во время ночной встречи со мной, он не был одет в китайскую одежду; на нем был японский костюм европейского покроя, и его китайский язык тоже не казался столь уж безукоризненным. Чтобы во время беседы не возникло никаких недоразумений, он пригласил переводчика Ёсиду.

В тот год ему минуло 48 лет, под глазами уже набухли мешки, под носом торчали маленькие усики, а с лица не сходила учтивая и добрая улыбка. Эта улыбка внушала собеседнику уверенность, что каждое его слово надежно.

Спросив меня о здоровье, Доихара перешел к делу. Сначала он объяснил мне действия японской армии. По его словам, армия выступала лишь против одного Чжан Сюэляна, который довел народ Маньчжурии до бедственного положения. Японская армия выступила лишь потому, что никак не были гарантированы права японских граждан и их безопасность. Он заверил меня, что Квантунская армия не имеет в Маньчжурии никаких территориальных притязаний, а лишь чистосердечно стремится помочь маньчжурскому народу установить свое новое государство и надеется, что я не упущу этого случая, вернусь в "колыбель своих предков" и буду руководить государством. Япония подпишет с новым государством военный договор, по которому его суверенные права и территория будут целиком охраняться Японией. Я, как глава государства, стану там полным хозяином.

Его искренний тон, учтивая улыбка, его репутация и положение — все это не позволяло мне относиться к нему так же, как к Ло Чжэньюю и Каеисуми. Беспокойство Чэнь Баошэня относительно того, что Ло Чжэньюй и Каеисуми не могут представлять Квантунскую армию, а Квантунская армия — японское правительство, теперь отпадали, так как Доихара сам являлся важным лицом Квантунской армии. К тому же он недвусмысленно заявил:

— Его величество император Японии доверяет Квантунской армии!

Меня тревожил еще один вопрос, и я спросил:

— Каким будет это новое государство?

— Я уже сказал, что это будет независимое, суверенное государство, в котором хозяином станет император Сюаньтун.

— Я спрашиваю не об этом. Я хочу знать, будет ли это республика или монархия?

— Этот вопрос можно решить по приезде в Шэньян.

— Нет! — решительно возразил я. — Если реставрация осуществится, то я поеду; если же нет — остаюсь здесь.

Он улыбнулся и, не меняя тона, сказал:

— Конечно, монархия. Никаких сомнений на этот счет быть не может.

— Если монархия, то поеду!

— Тогда прошу, ваше величество, выехать как можно скорее и во что бы то ни стало до 16-го числа прибыть в Маньчжурию. После приезда в Шэньян мы подробно обсудим все планы. Что же касается подготовки к отъезду, то это устроит Ёсиду.

Так же учтиво, как и в начале визита, он пожелал мне счастливого пути, поклонился и ушел. После его ухода я принял Цзинь Ляна, приехавшего вместе с Доихарой. Он привез известия от руководителя северо-восточных ветеранов-монархистов Юань Цзинкая и сообщил мне, что они могут мобилизовать всех прежних подчиненных Северо-Восточной армии. Одним словом, мне казалось, что все было в порядке.

После отъезда Доихары Ёсида сказал мне, что о его визите не обязательно ставить в известность генеральное консульство. Что касается поездки в Далянь, он все устроит сам. Про себя я решил, что, кроме Чжэн Сяосюя, ни с кем я этот вопрос обсуждать не буду.

Однако на следующий день в газетах уже было опубликовано сообщение о моей встрече с Доихарой и раскрывались цели этого визита. Чэнь Баошэня в те дни не было в Тяньцзине, однако, узнав о моем намерении, он немедленно вернулся из Пекина и прямо с вокзала приехал к Чжэн Сяосюю, чтобы разузнать все подробно. От него он примчался в Тихий сад. Как раз в это время я получил телеграмму из Токио от Лю Сянъе, в которой он сообщал, что японское военное ведомство считает мой отъезд из Тяньцзиня преждевременным. После получения телеграммы мне ничего не оставалось делать, как обо всем рассказать Чжэн Сяосюю и обещать, что я посоветуюсь со всеми. 5 ноября в моей резиденции "в присутствии императора" было проведено совещание в узком кругу. Кроме Чэнь Баошэня, Чжэн Сяосюя и Ху Сы-юаня, на нем присутствовали видные деятели Тяньцзиня Юань Дахуа и Те Лян (Шэи Юнь только что умер). На совещании между Чэнь Баошэнем и Чжэн Сяосюем разгорелся ожесточенный спор.

— Общая политическая обстановка в данный момент еще не ясна, не в наших интересах поступать легкомысленно. Если действия Ло Чжэньюя, когда он приглашал императора, были безрассудны, то разве не меньшее безрассудство сейчас убеждать императора уехать? — Чэнь Баошэнь злыми глазами смотрел на Чжэн Сяосюя.

— То тогда, а то сейчас. Если теперь упустить момент, то мы Можем потерять расположение дружественной державы, а внутри Китая — поддержку своего народа. Не учитывать сложившуюся обстановку несерьезно, — так же зло отвечал ему Чжэн Сяосюй.

— Пусть японское военное ведомство полно энтузиазма, однако кабинет министров его не разделяет. Дело это нешуточное и императору нужно трижды подумать, прежде чем принять решение.

— Японский кабинет министров ничего не решает. В данном случае все вопросы решает военное ведомство. От того, что мы трижды подумаем, ничего не изменится!

— Я прошу подумать трижды императора, а не тебя!

— Трижды подумать, трижды подумать! Дождемся, когда японцы посадят на трон Пу Вэя. Что тогда мы, сановники, предложим нашему императору?

— Выйдет что-нибудь с Пу Вэем или не выйдет, Пу Вэй в конце концов останется Пу Вэем, а поездка императора может состояться только в том случае, если будет полная гарантия успеха. Куда император сможет вернуться в случае неудачи, как он искупит свою вину перед предками?

Юань Дахуа, который за все время не произнес ни одного слова, Те Лян, опустивший голову и упорно молчавший, Ху Сыюань, который по своему положению не мог вмешиваться в спор и лишь тяжело вздыхал, почувствовали, что молчать дальше невозможно, нужно как-то закончить дискуссию. Те Лян предложил не торопясь, хорошенько все обдумать. Судя по всему, он поддерживал Чэнь Баошэня; Юань Дахуа тоже проворчал себе под нос несколько слов, но их никто не расслышал. Ху Сыюань хотел, очевидно, поддержать Чэнь Баошэня, но тоже высказался очень неясно. На собрании я никак не выразил своего отношения к происходящему, но в душе считал, что честность Чэнь Баошэня заслуживает поощрения, хотя его взгляды слишком устарели. Мне казалось, что лучше всего высказать свою точку зрения и не открывать своих намерений. Здесь я хочу попутно рассказать о том, как на третий день после визита Доихара я принял Гао Ютана.

В те дни ко мне на прием просилось чрезвычайно много людей, и я решил, что если всем отказывать, то это только подтвердит, что газеты правы, а это было для меня очень невыгодно. Тем более следовало принять такого человека, как Гао Ютан. Раньше в "саду Чжана" он был у меня частым гостем. Мы относились к нему как к стороннику реставрации, потому что в свое время он был цинским чиновником. Потом он стал издателем нескольких газет. Будучи членом Контрольной палаты Гоминьдана, просил для меня "у Нанкина средств на расходы", но безрезультатно. Понимая, что у него можно что-нибудь разузнать, я решил принять его. Неожиданно он явился с поручением от Чан Кайши, сказав, что гоминьдановское правительство прислало ему телеграмму, в которой просило передать мне, что оно хотело бы восстановить "Льготные условия" и ежегодно выплачивать мне соответствующую сумму. Гоминьдановское правительство было готово выплатить, если я того захочу, всю сумму целиком и просило меня назвать ее. Что же касается моего местопребывания, то оно предлагало выбрать Шанхай. Правительство не будет также возражать, продолжал Гао Ютан, если я пожелаю уехать за границу или в любое другое место, кроме Северо-Востока и Японии.