Будущее показало, что исполнилось пророчество Первозванного апостола: свет христианства, истинный свет, такой, какой был завещан миру его Божественным Искупителем, засиял в землях славянских…

О других посещенных им странах Первозванный апостол ничего подобного не говорил.

В Киеве во времена Аскольда и Дира были уже христиане. Поэтому неудивительно, что на просьбу Всеслава предать тело несчастной Зои по обрядам ее веры, убитый горем Аскольд приказал позвать к трупу христианского «жреца».

Зоя была похоронена как христианка.

Лишь только могильный курган возвысился над ее прахом, звуки рогов возвестили, что князья желают говорить со своей дружиной и киевским народом.

Народ собрался и не узнал своего любимого князя.

Так постарел, осунулся и сгорбился за это время красавец Аскольд.

– Народ киевский и храбрая дружина моя. Уходим мы в поход дальний и опасный. Знаю и теперь уже я, что не вернутся многие. Но пусть не плачут о них матери и жены. Смерть храбреца – счастье. Пусть утешаются и дети. Они будут сиротами, но, если приведет мне судьба вернуться в Киев, всех их приму я к себе; если я не вернусь, то это сделает брат мой Дир, а не вернемся мы оба, то должен принять к себе сирот тот, кто заменит нас собой.

– Зачем говоришь так, батюшка-князь? – раздались кругом восклицания. – Как это можно, чтобы ты не вернулся?!

– Зачем сердце наше понапрасну смущаешь такими речами?…

– Не ходи тогда уж лучше, оставайся с нами в Киеве!

– Нет, все готово для похода, и мы пойдем! Горе тебе, Византия! -вдруг раздражился Аскольд. – Никакая земная сила не спасет тебя от этой грозы… Только ты, киевский народ, поклянись нам, что останешься нам верен вовеки веков!

– Клянемся! Вовеки веков, пока Киев стоит, будем тебе верными! -кричал народ.

– Как мы забыть тебя можем, благодетеля нашего? Ведь ты от хазар нас избавил!

– Только оставь нам за себя кого-нибудь.

– Для этого я и созвал вас. За меня, пока мы будем в походе, пусть здесь останется Всеслав! Он будет править вами нашим именем, он будет творить над вами суд и милость.

– Князь, князь! Я не останусь здесь, я иду с тобой! – раздался голос Всеслава.

– Молчать! – вдруг, засверкав глазами, загремел на своего любимца Аскольд. – Я – князь, я приказываю, и ты ослушаться моей воли не посмеешь!…

Впервые видел таким князя Всеслав. Он невольно смутился и только мог пробормотать в свое оправдание:

– У меня дети там…

– Я приведу их тебе… Изока я знаю, а где он – там и сестра… Если им суждено остаться в живых, они будут возвращены тебе, – несколько смягчился Аскольд. – Ты нужен народу. Кто сумеет лучше тебя управиться с ним, оказать ему правду? Ты знаешь народ, знаешь и мои мысли, твое место здесь…

– Я повинуюсь твоей воле, князь… Пусть будет так, как ты желаешь, -опуская низко голову, отвечал на эти слова Всеслав.

– Благодарю, я этого ожидал от тебя… А теперь, народ киевский, иди к моим хоромам и пируй в последний раз. Разве знает разве кто-либо из вас, будет ли он пировать еще за моим столом или нет?

Громкими приветствиями отвечали на это киевляне. Разом хлынула вся толпа к приготовленным в обилии яствам и питиям. Начался в палатах шумный пир, но первое место за ним занимал один только Дир. Аскольда не было. Один с своей тоской, с своим горем, заперся князь в своей горнице. Не до шумного пира ему было, не то у него лежало на сердце. Мерещился ему милый образ. Казалось ему, что его Зоя, как бы окутанная какой-то дымкой тумана, стоит перед ним, протягивая к нему свои руки, и в ушах его так и звенел ее молящий голос:

"Милый, отомсти за меня!…”

Рано– рано утром на другой день, когда головы многих были еще тяжелы после веселого пира, рога князей созвали всех воинов на берега Днепра, к стругам и ладьям.

Аскольд лихорадочно торопился идти в поход. Он надеялся в пылу сечи размыкать свою гнетущую тоску, забыть Зою…

Дир тоже был рад начинаемому набегу. Он в душе был храбрый воин и скучал бездействием так же, как и другие норманны; только он не хотел обижать своего названного брата, приступая к нему с настоятельными требованиями набега.

А теперь вот и сам Аскольд ведет своих варяго-россов в бой.

Все на стругах давно уже было приготовлено к отплытию. Снесены были припасы, каждый из отправлявшихся знал, к какому стругу он принадлежит, знал в лицо своего начальника и готов был пойти за ним и в огонь, и в воду.

Большинство отправлявшихся была молодежь, веселая, беспечная, жизнь для которой была еще малоценна. У всех чувствовался избыток сил, и всем предстоявшие битвы казались веселее пиров…

Собралось же всех до 10.000 человек.

До чего беспечна была эта толпа, можно было судить по тому, что вся она пускалась по бурному и грозному Черному морю в таких утлых суденышках, как струги, в которых и по рекам-то, особенно в ветер, ходить было небезопасно.

Над каждым стругом начальствовал или норманн, или один из привыкших уже к ратному делу дружинников славянских.

В первом струге шли во главе своего войска сами князья с отборной дружиной.

Вот после молитвы Перуну спустился Аскольд по крутому берегу к своему стругу. Дир был с ним. Следом за князьями шли Руар, Ингелот, Родерик, знаменитые скандинавские воины и, наконец, в толпе их скальд Зигфрид.

Все были воодушевлены, глаза всех светились нескрываемой радостью. Норманны шли на любимое дело, по которому они давно уже скучали.

Перед тем как вступить на струг Аскольд крепко-крепко обнял Всеслава. – Береги Киев! – сказал он.

– Буду, а ты, князь, не забудь о моих детях!

– Будь уверен. Если они живы, я привезу их в твои объятия.

– И отомсти за сестру…

Глаза Аскольда зловеще загорелись.

– Я иду, чтобы исполнить мою клятву, – глухо ответил он.

– Не измени ей!

– Не бойся этого! Прощай!…

После Аскольда обняли Всеслава Дир и знатнейшие скандинавы.

Берега Днепра огласились восторженными криками уходивших, плачем и воплем женщин.

Но вот на княжеском струге затрубили в рога, взвился парус, и струг медленно отошел от берега Днепра и вышел на середину руки.

Следом за ним другой, третий, четвертый…

Стругов было так много, что княжеский давно уже скрылся из глаз, а средний только что отчаливал от берега.

Почти что на закате ушел последний струг, и оживление на Днепре разом сменилось мертвой тишиной.

За день было пережито так много впечатлений, что теперь каждый спешил на покой, забыться сном после треволнений дня.

Аскольд мрачный и угрюмый сидел на корме своего струга. Он был совершенно безучастен ко всему происходившему вокруг него. Как сквозь сон, он услышал, что запел скальд Зигфрид.

Громкие крики восторга с ближайших стругов были ответом на эту песнь всеми любимого скальда.

Всем было весело, у всех было легко и отрадно на душе. Только один Аскольд был угрюм и мрачен.

Путь быстро летел.

Пороги по приказанию Аскольда прошли волоком. Он хотел сохранить людей и свои легкие суда на будущее и счел за лучшее потерять несколько больше времени на волок, чем рисковать своей дружиной.