– Почему же?

– Вот почему… Веришь ли ты мне, Василий? Я готов вести с тобой речь. Что такое наши враги? Все это народы, изведавшие сперва меч римлян, а потом и те наслаждения, которые давал Рим. Они сильны, свободны, могущественны, но в жилах каждого их них уже течет яд Рима…

Яд наслаждения жизнью. Они видели разврат римской жизни, и его прелесть для них кажется привлекательною. В этом их разложение. Они ничтожны, потому что корень их подточен Римом. Если бы франки или аллеманны тронулись на нас, я бы смеялся… Они были бы мне жалки… Но теперь я дрожу…

– Но почему же? – переспросил Василий.

– Потому что, имея во главе жалкую кучку чужеземных храбрецов, на нас поднимаются славяне… Ты знаешь этот народ? Нет? Так я расскажу тебе о нем. Это народ-богатырь. Мы исчезнем с лица земли, будем стерты первым встречным «слова Вардаса оправдались: в 1211 году Константинополь попал под власть крестоносцев – первых встречных по отношению к Византии», но этот дивный народ, эти русские – так они называют теперь себя – будут жить в веках. Это девственный народ. Он не знает ни лжи, ни обмана. И врагу, и другу он смело глядит в глаза. Никто не посмеет его ни в чем упрекнуть. Наше счастье, что у него до сих пор не было единого вождя; но теперь он явился – и дрожит Византия, и так же будет дрожать перед ним и весь мир, потому что великие душевные силы хранятся в нем… Я могу только удивляться, как эти витязи до сих пор не обращали на нас внимания… Вардас замолчал, как бы подавленный тяжестью этого, так неожиданно полученного, известия.

Молчал и Василий.

Ему Византия не была так близка, как больному правителю, но все-таки он стоял столь близко к кормилу правления этого великолепного судна, что начал смотреть на него, как на свое собственное достояние, и теперь страшился близкой грозной опасности, потому что боялся, как бы надвигающаяся гроза не лишила его этого достояния.

– Откуда же они явились, эти славяне, мудрейший? – спросил он, наконец, Вардаса, несколько собравшегося с мыслями. – И отчего Рим не обратил на них внимания?… Разве трудно ему было покорить их?

– Не только что трудно, но даже невозможно…

– Почему же?

– Я уже сказал тебе, судьба за них…

– Но Рим спорил с судьбой…

– И пал в этом споре.

– Да, ты прав, но в своем падении он увлек и тех, кто был починен ему; ты же сам сказал, что он обессилил все народы, которые попали под его власть.

– Прежде всего, в своей гордости он не обратил на славян внимания, он не предусмотрел того, что разрозненные племена могут соединиться в один могучий народ, перед которым задрожат его же твердыни… И вот, теперь это случилось…

– Но что же делать?

– Я не знаю, я ничего не знаю пока, – с горем и отчаянием в голосе прошептал Вардас, – ум мой от недуга и лет ослабевает. Он потерял свою прежнюю остроту, и я теряюсь перед этой новой грозой.

Вардас чуть не плакал в порыве душившего его волнения.

– А где Зоя? – вдруг вспомнил он. – Отчего ее не видно?

– Она скрылась…

– Как? Она?

– Да, где она и эпарх Анастас – не известно никому.

– Но что заставило ее решиться на такой поступок? Кажется, она не имела причин жаловаться на Византию!

Василий поспешил рассказать Вардасу все, что он успел узнать о Зое и причинах ее побега.

Больной правитель слушал его с большим вниманием.

– Ты и теперь не видишь, что судьба против Византии? – спросил он.

– Но откуда ты это можешь заключить, мудрейший?

– А Зоя?

– Что же может быть страшного в этой женщине? Что она может сделать для Византии?

– Очень многое, если они попадут на Днепр… Ты не знаешь всей ее истории, как знаю я. Она – дочь бывшего старейшины на Приднепровье. Отца ее помнят, память его чтут, и ради него славяне пойдут за дочерью, куда бы она их ни повела… Ты понимаешь это? Я старался приручить Зою, я рассчитывал, что она полюбит Византию, и думал, что мне удалось это… В самом деле, Зоя на моих глазах из дикарки превратилась в матрону, уму которой могли бы позавидовать наши женщины. Поступая так, я рассчитывал, что, когда придет время, Зоя отблагодарит Византию за все заботы, но теперь это время пришло, а Зои нет, и где она – неизвестно. Если на Днепре, то тучи кажутся мне еще более грозовыми.

– Но мне кажется, что Зоя не совсем опасна для нас!

– Что заставляет тебя так думать?

– С ней Анастас. Я не могу думать, чтобы он позволил ей принести какой-нибудь ущерб Византии.

– Я забыл об Анастасе… Пожалуй, ты прав… Анастас любит Византию и, в самом деле, сумеет удержать Зою… Да, но мы говорим, а все-таки не знаем, что угрожает нам… Ты говоришь, что распорядился привести купцов? – Да, мудрейший, они дожидаются здесь…

– Пойди и поговори с купцами, принесшими известие, а после мы решим, как отвратить гнев Божий от нашей родины.

Василий поспешил уйти от больного Вардаса к ожидавшим его купцам. Теперь это был уже не тот скромный, приветливый, простой в обхождении человек, который так дружески беседовал на форуме с подгулявшим мореходом Андреем; нет, это был гордый, бесстрастный правитель, правая рука императора, привыкший к беспрекословному повиновению и раболепству всех тех, кто только приближался к нему.

В этом человеке были все задатки гениального администратора. Он во всем умел держать себя сообразно с обстоятельствами. Когда нужно, он был ласков, приветлив, обходителен, но, когда это не было нужно, он опять-таки становился необыкновенно высокомерен, горд и умел, как нельзя лучше, показать это…

Казалось, сама судьба готовила его к высшему и вела своими неисповедимыми путями, выделяя его из ничтожества…

Перед купцами явился совсем другой человек.

Он и глядел теперь как-то по-другому – поверх голов ожидавших его купцов, куда-то в даль, как будто считая этих раболепно склонившихся перед ним людей, выказавших себя такими гнусными себялюбцами, недостойными одного его взгляда…

А те, перепуганные, дрожащие всеми членами, боясь за свои головы, пали на колени, лишь только Василий появился перед ними в этом роскошном покое во всем своем блеске.

– Встаньте и слушайте! – внушительно и медленно заговорил Македонянин. – Который здесь Лаврентий Валлос?

– Прости, несравненный, это я!… – выступил немного вперед весь дрожавший от страха купец, тот самый, который в Киеве относился с таким презрением к страшной опасности, грозившей его родине со стороны варяго-россов, требовавших похода.

– Ты?

Василий Македонянин устремил на него свой долгий испытующий взгляд.

– Ты достоин смерти, – наконец, после молчания вымолвил он.

– Прости, прости! – залепетал тот. – В я чем повинен?

Купец был несказанно жалок. Он и в самом деле не мог понять, чем он провинился, за что его схватили и привели сюда.

Василий не долго держал его в недоумении.

– Грошовые собственные выгоды ты предпочел интересам Византии, твоей родины… Император знает все… Он разгневан. Разве мог он думать, что среди византийцев найдутся такие негодяи?… Вы сейчас же будете казнены. Эй, стража!

Македонянин энергично захлопал в ладоши, призывая стражу.

В дверях покоя, кроме бывших там, сейчас же появилось несколько варягов, уже обнаживших мечи и готовых на все по первому приказанию властелина…

Среди купцов началось трудно описуемое паническое смятение.

Они застонали, заголосили, обвиняя друг друга, кинулись перед наперсником императора на колени, умоляя его о пощаде.

Тот дал им время наговориться, высказать все и только тогда заговорил сам.

– Хорошо, – произнес он, – может быть, мне и удастся уговорить великого порфирогенета, но вы должны исправить свою вину…

– Мы сделаем все, все, уверяем тебя, что только можем!…

– Не сомневаюсь… Умирать безразлично – под секирой палача или где-нибудь в другом месте…

Испуганные донельзя купцы все сразу снова завыли на разные лады.

– Перестать! – крикнул на них Василий. – Рассказывайте все, что вам известно…