Очень часто на византийском императорском престоле являлись люди совсем низкого происхождения, но, достигнув высшей власти, они совсем изменялись и в делах правления выказывали самые разнообразные таланты. Много императоров дало Византии славянское племя, и эти императоры были самыми замечательными в истории восточной римской империи.

Редко кто из императоров занимал престол по праву наследства.

Такие императоры были исключением, и сам народ отмечал их прозвищем порфирогенетов, то есть рожденных в порфире.

Таким порфирогенетом был Михаил III, внук Михаила Косноязычного и сын императора Феофила, которому, кроме прозвища порфирогенета, народ дал еще другое, рисующее его с самой невыгодной стороны, – пьяницы.

Это прозвище было дано Михаилу III за его необыкновенное пристрастие к оргиям.

После отца «Феофил умер в 842 г.» Михаил остался четырех лет, и управление перешло к матери малолетнего императора – Феодоре, при котором был совет из трех высших византийских чиновников с братом Феодоры Вардасом во главе. Несмотря на заботы Феодоры о воспитании сына, руководство которым было поручено его дяде Вардасу, Михаил оказался человеком совершенно неспособным к правлению, слабохарактерным и развращенным донельзя.

Известно, например, что не раз он выступал в цирке возничим к великому смущению всего народа.

Личного участия в делах управления он почти не принимал, предоставляя его матери и дяде. Впрочем, это было к лучшему для Византии. Управление Феодоры ознаменовалось прежде всего восстановлением иконопочитания на константинопольском соборе и установлением праздника «Торжества православия». При ней же сарацины все более и более распространяли свою власть в Сицилии, и византийцы смогли удержать в своих руках только восточную часть острова с Таорминой и Сиракузами. Борьба с арабами на восточной границе и морской поход против арабских пиратов, занявших остров Крит, окончились неудачею.

В это время Михаил возмужал и решил прежде всего избавиться от опеки своей матери. Вскоре после войны с Борисом Булгарином, закончившейся мирным договором, Михаил низверг свою мать и, объявив себя новым Нероном, не последовал ему только в одном: Феодора была не убита, а заключена в монастырь, где и окончила свою жизнь. Ее место занял Вардас, к которому перешло все дело правления «856 г.» и которому император дал титул цезаря. Вардас был замечательным политиком своего времени, но низложение им патриарха Игнатия и возведение на его место Фотия «857 г.» привело к распре с римским папой Николаем I, имевшей своим последствием разделение церквей. В последовавшей затем борьбе с болгарами Византии посчастливилось. Был заключен почетный мир, и болгарский царь Борис, последовав примеру Ростислава моравского, обратившегося к Михаилу с просьбой прислать к нему вероучителей христианства «862 г., Кирилл и Мефодий», что и было сделано, сам принял святое крещение. Между тем, на востоке борьба против арабов продолжалась. Союзниками магометан явились здесь павликиане. Византийский полководец Лев успешно боролся с арабами, но походы самого Михаила всегда кончались неудачей. Однако, победа, одержанная братом Вардаса над эмиром Омаром митиленским «863 г.», обеспечила византийцам спокойствие на востоке, но вскоре после того над ней разразилась нежданная гроза в виде норманнских храбрецов пришедших в Византию из Скифии…

Одной из наиболее крупных личностей в царствование Михаила является Вардас. Помимо дел правления, заслугой его являются заботы о распространении образования. Так, Вардас учредил в Константинополе светскую академию, во главе которой был поставлен ученый Лев, бывший архиепископом фессалоникским.

Вообще, c внешней стороны, царствование Михаила III было блестящим. Такие выдающиеся личности, как Вардас, Фотий, Василий Македонянин, оставили о нем неизгладимый след в истории, но сам император вовсе не соответствовал этому внешнему блеску…

«Удовольствия малой и низкой души, – говорит нам Н.М.Карамзин, – были единственным предметом императора Михаила, а добродетель казалась ему врагом удовольствия. Он жил на ипподроме и, восхищаясь ристанием, не хотел слушать людей, которые приходили ему сказать о близости неприятелей». Вступив на престол, Михаил объявил, что он будет править, «как Нерон», но наш историк по этому поводу замечает: "Нерон, по крайней мере, любил музыку и поэзию, Михаил – одних коней и распутство!…”

Фаворитки его менялись с поразительной быстротой, но в то время, когда начинается наш рассказ, вниманием порфирогенета всецело владела славянка Ингерина, которой цезарь был увлечен не на шутку.

Весь шум, гул, борьба Византии никогда не долетали даже в незначительных откликах до того укромного уголка, где жили старый Лука и Ирина. Они даже не знали того, что давно было известно каждому мальчишке Нового Рима.

Михаил после некоторого перерыва, когда несколько утихло его увлечение красавицей Ингериной, словно спешил наверстать в вихре безумных удовольствий то время, которое отняло у него сердечное увлечение.

Пиры в императорском дворце не прекращались. С вечера до позднего утра раздавались пение невольниц, звон кубков, говор, смех, пьяный лепет пирующих…

Но и это в конце концов наскучило византийскому Нерону…

Ингерина потеряла уже для него прелесть новизны, желания не волновали владыку Византии, а вместе с этим в нем пробуждалась жажда новых сильных ощущений, без которых пресыщенному деспоту и сама жизнь была не в жизнь. Он вспомнил, что давно уже не был на ипподроме.

Не бывать на ипподроме, забыть о ристалищах, не знать, кто теперь побеждает, голубые или зеленые…

Это – ужас, это – позор, это…

Это – явная опасность для династии и опасность самого близкого будущего… Что скажет народ, так долго не видавший своего императора?… Он отвыкнет от него, забудет его, а тут долго ли и до открытого возмущения?… Такие примеры бывали не раз. Кругом враги, они всегда готовы воспользоваться каждой оплошностью своего повелителя…

Нет, скорее на ристалище…

Но кто теперь в фаворе у византийцев? Голубые или зеленые?…

Михаил с грустью сознался сам пред собой, что он этого не знает…

Он даже забыл, какая партия – дворцовая…

У кого спросить? У Фотия!…

Нет, нет… С тех пор, как этот не так еще давно блестящий царедворец стал против своей воли монахом, он изменился до неузнаваемости. Он углубился во внешнюю политику, в церковные дела, воюет там с латинянами, спорит с ними до слез, до обморока, и нет ему никакого дела ни до голубых, ни до зеленых, ни до какого-либо из тех светских удовольствий, которые так любят византийцы…

Да и страшно подступиться к нему… Михаил не на шутку побаивался патриарха, имевшего огромное нравственное влияние на народ. Он всегда такой холодный, суровый, строгий… Кого же спросить?… Да! Вот этого молодца, которого он заметил на последнем пиру…

Михаил был обрадован этой новой мыслью. Теперь он знал, кто выведет его из неловкого, по его мнению, положения, в которое его поставило увлечение Ингериной. На последнем пиру он случайно заметил совсем нового человека. Он не принадлежал к царедворцам, держался в стороне от них, но, вместе с тем, был полон необъяснимого в его положении достоинства. Он мог рассказать Михаилу об интересовавших его предметах, и притом с ним можно было говорить более откровенно, не сдерживаясь особенно, потому что это было новое, еще во дворце мало кому известно, лицо, и в случае чего-либо неприятного его можно легко, без всякого шума, убрать куда-нибудь подальше, и никто не заметит отсутствия нового человека.

Император, сразу пришедший от этой мысли в хорошее настроение духа, громко захлопал в ладоши.

На зов его явился протостратор «главный дворцовый служитель».

– Что изволишь повелеть, несравненный? – вкрадчиво проговорил он, склоняясь в три погибели перед своим владыкой.

– Э…

Э…

Ты?… Да…

Позови ко мне…