Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Именно в Наисусе поздней осенью 361 г. Юлиан осмелился наконец открыто заявить о своих религиозных убеждениях. Он так писал об этом к одному из своих друзей: «Богам мы поклоняемся явно, а большинство наших солдат весьма набожны. Жертвоприношения совершаем публично. В благодарность богам мы принесли многочисленные гекатомбы, а они велят нам блюсти невинность и обещают, что щедро наградят наши труды, если только мы не впадем в праздность».

Надо сказать, что Юлиан внимательно собирал и соответствующим образом объяснял — для себя, своих людей и политической пропаганды — всевозможные якобы вещие знаки. Можно считать весьма символичным, что истинный характер своей веры он раскрыл в родном городе Константина Великого, который фактически сделал христианство государственной религией. Поэтому нет ничего удивительного, что именно здесь и тогда Юлиан публично атаковал этого императора и своего дядю, умершего без малого четверть века тому назад, называя того разрушителем порядка, поправшим закон и традиции.

Но новый август был слишком трезвым политиком, чтобы в сложившейся ситуации посвящать чрезмерное внимание вопросам религии. Каждый день ставил новые проблемы, а он быстро и умело их решал, начав с назначений на ключевые посты в занятых землях доверенных людей.

Среди новоназначенных оказался и Аврелий Виктор. Человек этот был родом из бедной деревушки в Северной Африке и собственным трудом и талантом забрался высоко по служебной лестнице. Юлиан встретился с ним в Сирмии и вскоре сделал наместником Нижней Паннонии, территории между Савой и Дравой. Через двадцать лет Виктор стал префектом Рима. Тогда с ним познакомился Аммиан Марцеллин и дал ему лестную характеристику: «Муж — достойный подражания в своей праведности». Сохранился также его небольшой, но весьма ценный труд по истории Рима со времен Августа до Констанция, составленный в виде галереи цезарей. Ставя его на пост наместника, Юлиан давал всем понять, что собирается поддерживать людей образованных, честных и верных религии отцов, невзирая на их происхождение.

Интересно также, что даже тогда, в преддверие войны, Юлиан вводил налоговые льготы для населения, а в спорах между городскими общинами и магнатами по вопросам платежей принимал сторону городов, стремясь к справедливому денежному и натуральному обложению. Подобную политику — как мы уже знаем — он проводил еще в Галлии.

Тем временем пришли весьма неприятные известия. Гарнизон Сирмия, совсем недавно сложивший оружие и направленный в Галлию, взбунтовался, занял Аквилею и снова перешел на сторону Констанция! Это грозило потерей Италии и прекращением связи с Галлией. Юлиан послал войска под Аквилею, но неоднократные попытки штурма города, недоступного благодаря окружавшим его водным пространствам, ни к чему не привели. Казалось, придется оставить занятые таким смелым походом территории и бесславно вернуться на Рейн и Родан, чтобы защищаться под прикрытием Альп. Это были очень тревожные и тяжелые дни.

И тут пришла весть, которой никто не мог ожидать и которая буквально в считанные часы изменила положение не только Юлиана, но и всей империи: цезарь Констанций умер своей смертью 3 ноября на Сицилии!

ВОЗВРАЩЕНИЕ В РОДНОЙ ГОРОД

«Я пишу Тебе это письмо в третьем часу ночи, и у меня нет даже секретаря, так все заняты. Мы живы! Боги избавили нас от необходимости пострадать или совершить нечто такое, чего нельзя было бы уже исправить. Гелиос мне свидетель — а именно его я больше других богов просил о помощи — и царь Зевс, что я никогда не молил о гибели Констанция, а всегда о том, чтобы этого не случилось. Почему же я отправился в поход против него? По прямому приказу самих богов, которые обещали спасение, если я их послушаю. А если бы я ничего не предпринял, случилось бы то, чему лучше никогда не случаться. Впрочем, раз Констанций объявил меня врагом, я хотел его напугать и склонить к согласию».

Так писал Юлиан из своего штаба в Наисусе одному из родственников в ноябре 361 г., когда пришло известие о внезапной болезни и смерти Констанция. Радостное восклицание, свидетельствующее об огромном облегчении, «Мы живы!» повторятся и в письме, адресованном Евтерию: «Мы живы, спасенные богами. Принеси им жертвы, и в благодарность не за одного человека, а за сообщество всех эллинов!»

Таким образом, в избавлении от кошмара братоубийственной войны Юлиан видел доказательство непосредственного благоволения богов и исполнение некоего предсказания. Сообщение было настолько радостным и неожиданным, что в окружении цезаря поначалу ему не поверили и опасались вражеской дезинформации. А при всем этом Юлиан глубоко переживал смерть ближайшего родственника. Двор надел траур. Либаний пишет со свойственной ему риторикой: «Все императорские дворцы отворили перед ним двери, а он плакал, погруженный в траур. Кровные узы были для него важнее. А посему первый его вопрос касался покойного; он хотел знать, где тело, и отдаются ли ему должные почести».

Юлиан не позволял публично порочить память Констанция. «Этот человек был моим другом и родственником. Когда же он вместо дружбы выбрал ненависть, боги решили спор».

Цезарь шел во главе своих солдат — а они сражались под его командованием уже полных пять лет — триумфальным маршем через Фракию в Константинополь. Под стенами города его с искренней радостью приветствовало все население, даже женщины и дети. Ведь встречали земляка, вернувшегося в зените славы в город, где он родился, провел детство и юность. Здесь у него были друзья и знакомые, здесь находились могилы его родителей. Константинополь гордился тем, что впервые в истории трон занимает его выходец.

Юлиан вступил в родной город 11 декабря 361 г. Несколькими днями позже он встречал в порту тело Констанция. Цезарь был сосредоточен и печален, плакал. Обняв руками гроб, он сопровождал его до церкви Святых Апостолов. Погребение проводили, естественно, по христианскому обряду, церемония продолжалась всю ночь и сопровождалась литийными песнопениями.

С согласия Юлиана Сенат причислил покойного к сонму богов, хотя в те времена этот акт имел уже чисто формальное значение признания заслуг умершего. Таким образом, новый властитель сделал красивый жест, которым как бы заявлял, что его предшественник оставил по себе хорошую память в истории империи. И одновременно со свойственной ему энергией новый правитель приступил к реализации программы, означавшей полный разрыв с идеологией прежней власти. Все началось с расправы с людьми из окружения Констанция. И это была не месть, а политическая необходимость. Нужно было убрать явных противников и удовлетворить общественные настроения, решительно требующие наказать виновников злоупотреблений и преступлений.

В состав специального трибунала вошли четверо наиболее доверенных представителей Юлиана, а также двое высокопоставленных приближенных покойного императора. Сессии этого трибунала проходили в Халкедоне, на другом берегу Босфора. Тем самым Юлиан хотел показать, что не оказывает ни малейшего давления на судей. А приговоры выносились суровые: конфискации имущества, изгнания, смертные казни, причем больше всех свирепствовали как раз те двое соратников Константина.

Одновременно формировалось новое правительство империи. Цезарь поставил своих людей на придворные должности и в наместничества провинций. Он стремился собрать вокруг себя культурную языческую элиту, чтобы с ее помощью вдохнуть новую жизнь в склеротический, коррумпированный административный аппарат. Юлиан ценил образованность и любовь к старой эллинской культуре, и в то же время энергию, гражданскую смелость и организованность. О духе, пронизывающем созданное им сообщество, он говорил так: «Мы живем без придворного лицемерия, которое приводит к тому, что хвалящий ненавидит хвалимого больше, чем своего злейшего врага. Мы же сохраняем необходимую во взаимоотношениях свободу, и даже испытывая друг друга, когда нужно, и упрекая, мы полны дружеской любви. Именно поэтому мы можем работать, отдыхая, и, работая, не уставать понапрасну, а засыпать без страха».

44
{"b":"153228","o":1}