Но следующие несколько секунд нельзя было удержать, как гётевское мгновенье, даже с помощью секундомера в руках у Элио. Оглушительный треск — но не выстрел… это лопнуло переднее колесо… «Альфа», заметавшись и избегая того, чтобы врезаться в публику, выскочила на полосу Люсинды. Описала большую дугу влево, тогда как Тридцать седьмая модель повернула вправо, в сторону главных трибун. Тысячи людей разинули рты, оскалив белые зубы, когда руки Люсинды, вцепившись в руль, вывернули машину так, что она, избежав столкновения с трибуной, боком врезалась в бетонное заградительное сооружение.

Не один Гривен, весь мир вскочил на ноги и бросился туда, откуда повалил густой дым, — люди с огнетушителями впереди всех. Над Люсиндой наклонились, ее подняли, самым чудодейственным образом извлекли оттуда, где уже мгновенье спустя вспыхнул оранжевый огненный шар. Взорвался пустой бак, — сказал Элио. Ее тело поникло, в нем не было признаков жизни, когда его волокли к носилкам, — ах ты, Господи, как раненая птичка, и миллион сломанных косточек! — но тут она, увидев Гривена, затрепетала, потянула своего спасителя за рукав, чтобы ее опустили наземь, кое-как встала на ноги.

— Не сердись, — беззвучно прошептала она. — Я ничего этого не придумывала заранее. Но их было так много — и все наперегонки. Не могла же я отстать. — Улыбка, одна из ее лучших улыбок. — Пожалуйста, Карл. Руки у меня не отвалятся.

Пока она не сказала этого, он не осознал, с какой силой в нее вцепился. Высвободившись, она сняла очки, встретилась с ним глазами, — но не только с ним. Да, он же начисто забыл об Элио, а тот ведь был рядом, и сейчас, не в силах сдержаться, принялся целовать Люсинду, принялся осыпать ее поцелуями. Правда, он целовал ее осторожно, памятуя о возможных внутренних повреждениях.

Гривен забыл также о том, что все это разыгрывается на публике. С главной трибуны неслись охи и ахи, там смеялись, били в ладоши. Там находился социологически грамотный срез общества, а обществу в целом всегда хочется увидеть счастливый конец.

— Видишь? — Люсинда подняла голову. — Они меня прощают. А разве такая уйма народу может ошибиться?

Съемочная группа на следующей неделе выехала поездом в Ле Ман, по-прежнему укладываясь в график, однако об участии Люсинды в первом Гран-при «Бугатти» речи больше идти не могло. Гривен был не в состоянии скрыть факт и обстоятельства нюрнбергской катастрофы, тем более, что Топорков запечатлел ее на пленке во всех деталях.

— Так с ней все в порядке? — воскликнул в телефонном разговоре Эрих. — Значит, нам надо использовать материал, уже отснятый Николаем. Это же просто замечательно! К счастью, авария не пропала понапрасну.

Но сотрудники помельче рангом все еще трепетали и рвали на себе волосы. Больше никаких приключений для нашей ослепительной и незаменимой звезды. Что означало, наряду с прочим, и следующее: Гривену предстояло найти дублершу Лили, по крайней мере — для общих планов, какую-нибудь девицу, которая сможет провести по трассе гонок чудом воскресшую Тридцать седьмую модель.

С учетом столь сжатого графика Элио выразил по этому поводу сильные сомнения. Да и Гривен, столкнувшись с проблемой, почувствовал себя неуютно. Опытный водитель мерседеса из команды Автосоюза Вернер Хассельман был весь в шрамах, короткий бобрик на голове не скрывал, а только подчеркивал лысину, а в петличке у него блестела маленькая серебряная свастика.

— Но он одного роста с Люсиндой, — в отчаянии пробормотал Элио. — В ее униформе, с изрядным количеством грима…

Хассельман хищно улыбнулся, услышав о том, что ему предстоит. Гривен отвел Элио в сторону.

— И мне тоже, Карл, не по душе его политические взгляды. Но ведь кино — это иллюзия, не так ли? А в деле он очень хорош.

Что Хассельман и доказал, выиграв гонку с результатом менее трех часов. Какая жалость, что он не мог сойти за Лили в тот миг, когда его снимали крупным планом среди других победителей и призеров. Во всяком случае, не в пятичасовом освещении. К тому же, он снял с себя гонщицкие доспехи, когда толпа поливала его шампанским и ликующе несла на подиум. А потом публика, вытягивая шеи, принялась ждать. В толпе прошел слух: победитель получит не только очередное бронзовое страшилище, но и какую-то особую награду.

Элио приехал на ослепительно сверкающей Тридцать пятой модели, небесно-голубой и только что выпущенной, в ее хвостовой части словно бы заранее звенели медали. Гривену удалось мельком заглянуть ему в глаза: подобно Люсинде в Нюрнберге, Элио сейчас смотрел куда-то за линию горизонта, словно собираясь умчаться на своей машине в бесконечность. Но вместо этого он поехал осторожно и вязко, финишировав сразу же вслед за Хассельманом. Затихнув, публика ждала от победителя короткой, но страстной речи.

Хассельман снял перчатки, пренебрежительно махнул ими в сторону новой машины.

— Это неплохая штуковина, но я предпочитаю свою собственную. И господин Гривен уже рассчитался со мною более чем щедро. Я получил куда больше, чем стоят эти гонки. Поэтому приз я передаю ему.

Публика заревела, Хассельман, не оглядываясь, пошел прочь, все смешалось, люди принялись теряться в догадках. Элио, онемев от ярости, сидел в Тридцать пятой модели, до боли вцепившись в руль.

В ответ на недоуменные вопросы Гривен лишь пожимал плечами, и постепенно все отстали, за исключением Люсинды, сочувственно положившей руку на плечо Элио. Им троим еще не доводилось оставаться без посторонних, по крайней мере — при свете дня. И у нее было припасено известное утешение: наклонившись к Элио, она поцеловала его, правда, он не вернул ей поцелуя. Вид у него был отчаянный и растерянный, как будто где-то в его собственном механизме поломалась трансмиссия.

Да, вот и пришла пора. Почуяв возникший холодок, Люсинда повернулась к Гривену.

— Дорогая, не можешь ли ты оказать мне огромную услугу? — Гривен улыбнулся ей начальственной улыбкой. — Оставь нас на несколько минут наедине.

Люсинда перевела взгляд с одного на другого, делая вид, будто ничуть не обижена.

— Не знаю, стоит ли это таких хлопот. Ты ведь мне потом все равно все расскажешь.

Они проводили ее взглядом.

— Я потрясен, Карл. Тебе следовало бы стать укротителем львов.

— Не уверен. С Люсиндой знаешь, на чем все заканчивается. Она никогда не будет принадлежать мне. Как вещь.

Гривен прислонился к хвосту маленькой гоночной машины. Элио откинулся на сиденье, приводя рычаги в нерабочее состояние.

— Господи, чуть не забыл! Старый добрый Хассельман. Мне кажется, этот сукин сын кое-что сделал правильно.

— Больше, чем ты осознаешь. — Гривен погладил маленькую машину. — И мне хотелось бы, чтобы ты осознал это в полной мере: машина твоя.

Ухмылка Элио вполне пристала бы итальянскому жениху при получении первого любовного послания от невесты.

— Карл, не шути со мной.

— Я никогда не был так серьезен. У нас с Люсиндой уже есть два «Бугатти». Скоро мы обзаведемся третьим. В нашем гараже становится тесновато.

Элио посмотрел на него, прочитал его мысли — и поверил им.

— Спасибо тебе. Большое спасибо. — Он нехорошо рассмеялся, обдумывая достойный ответ — пока не нашел его и впрямь достойным. Элио откинулся на спинку сиденья. — Но мне не хотелось бы, чтобы я оказался настолько у вас в долгу.

— Я не занимаюсь благотворительностью. — Услышав собственные слова, Гривен усмехнулся и подмигнул Элио. — А может, и занимаюсь. Давай считать это жестом доброй воли.

Элио, спокойный и трезвый, снял руки с руля.

— А может, я недостоин.

Гривен указал вдаль по трассе, не слишком далеко, туда, где у трибун по-прежнему виднелась маленькая фигурка Люсинды.

— Послушай, я не хочу никаких недосказанностей, никаких недоразумений. Но эта история… сам понимаешь… затрагивающая нас всех. Ее надо прекратить.

— Мне кажется, она прекратилась.

— Думаешь, ты дал ей отставку? Оставив записку и смывшись на все четыре стороны? Ты всего лишь заставил ее добиваться твоего внимания.