Всю ночь мы били по Северной стороне, по переправе. На рассвете нас окружили вражеские автоматчики, пробравшиеся в Килен-балку уже со стороны города.
Наши ряды тают. Видя безвыходность положения, комиссар приказывает отойти к тоннелю. Здесь нам легче будет сражаться: и укрытие надежное, и боеприпасы под рукой. Отряд занял новый рубеж. Установили минометы. Корректировщики на своих местах. Снова ведем огонь.
Запыхавшись, прибежал связной. Сообщил, что командование разрешило отступать к Херсонесскому мысу, а оттуда в Казачью бухту для эвакуации. Но командир приказал: прежде, чем покидать тоннель, взорвать бронепоезд.
— А где командир? — спросил комиссар.
Связной снимает бескозырку. На черных от копоти и пыли щеках слезы оставляют светлые полосы.
— Погиб наш командир. Снарядом его… Молчанову оторвало ногу…
Матросы обнажают головы. С минуту стоим в скорбном молчании.
Оказывается, группа железняковцев, возглавляемая Харченко, после Килен-балки держала оборону в районе вокзала. Железняковцев осталось совсем мало…
Тяжелая утрата постигла нас. Не верилось, что погиб наш легендарный командир бронепоезда. Каждый в душе клялся, что отомстит за его смерть.
Первым заговорил комиссар:
— Мы обязаны выполнить приказ командира…
Бойцы залегают на рубеже. Машинисты с комиссаром уходят в тоннель. Слышим взрывы противотанковых гранат. Нет больше бронепоезда. Приказ командира выполнен.
Теперь можно отходить к причалу.
Но уже поздно. Оба выхода из тоннеля под огнем. Гитлеровцы сжимают кольцо. Железняковцы залегли за грудами камней. Решили драться до последнего патрона, до последней капли крови.
На выходах из тоннеля установили пулеметы и минометы. В сторону Килен-балки навели пушку-сотку и стали ожидать.
В тоннеле собралось много беженцев. Они очень мешают нам. Пришлось переместить их в глубину тоннеля. Поделились с ними последним куском хлеба, последним глотком воды.
Я дежурил у пулемета, когда со стороны Килен-балки появились гитлеровцы. Посылаю бойца доложить комиссару.
Немцы считают, что тоннель пуст. Переговариваясь, карабкаются на каменистый холм завала.
Вот они уже на вершине. Их человек двадцать. Остановились, вглядываются в темноту тоннеля. Мы все выжидаем. Кругом тишина.
Фашисты спустились с завала, сошлись в кучу, что-то лопочут.
Волнения нет. Спокойно, как на учении, нажимаю на спуск пулемета.
Сразу падает человек пять. Остальные, как ошпаренные тараканы, карабкаются на кручу завала, но один за другим скатываются вниз. Уйти удалось немногим.
Через несколько минут гитлеровцы уже более крупными силами бросаются в атаку. Через завал летят гранаты, потом сразу с полсотни солдат, строча из автоматов, взбираются на холм.
Огнем трех пулеметов мы отбрасываем их назад.
И снова тишина. Она нарушается стуком камней. Фашисты решили наглухо замуровать выходы из тоннелей.
Мы сидим в темноте, не выпуская из рук оружия. И в это время послышался истошный крик. Какой-то сукин сын взывал к «гражданскому населению»:
— Зачем нам погибать? Обезоруживай матросов и выходи на волю! Немцы нас не тронут!
Несколько моряков бросаются на голос. Не так-то просто в темноте найти мерзавца. Наконец слышится:
— Вот он, гад!
Комиссар включает фонарь. Два раненых краснофлотца держат верзилу с перекошенным от страха лицом. Допрашиваем его. Ясно: предатель, подосланный фашистами.
— Смерть собаке! — гремит под сводами тоннеля.
Провокатор стоит, прижавшись боком к стене. Четыре моряка поднимают автоматы, смотрят вопросительно на комиссара.
Порозов брезгливо морщится и кивает головой.
Коротко треснули очереди, словно горсть гороха кинули на жесть. Предатель упал.
Все вернулись на свои места. Люди спокойны. Хотя положение катастрофическое. В тоннеле около четырехсот безоружных рабочих женщин, стариков, детей. Много раненых. Нет продовольствия, воды, света.
Можем ли мы рисковать жизнью мирных людей?
Пытаемся завязать переговоры с немцами. Вначале они стреляли по каждому, кто показывался в проеме. Но вот из-за насыпи появляется белый флаг. Вслед за ним боязливо выглядывает голова в каске. Парламентер!
На ломаном русском языке он предлагает сдаться. Комиссар приближается к завалу и говорит громко, чтобы все слышали:
— Передайте своему командованию: советские матросы и солдаты ни при каких обстоятельствах не сдадутся. Но мы просим пощадить мирное население. Пусть женщинам, старикам и детям разрешат выйти из тоннеля и гарантируют им безопасность.
Парламентер скрылся. Спустя полчаса показался снова. Заявил:
— Первыми выходят женщины и дети. За ними — безоружные мужчины.
Опасаясь провокации, во все глаза следим за выходом: как бы фашисты не воспользовались моментом и не бросились в атаку. Пулеметчики держат под прицелом проем.
Прощаемся с нашими друзьями, к которым успели всем сердцем привязаться за последние дни.
Вместе с женщинами комиссар приказывает выйти из тоннеля нашим медсестрам Ксении Карениной и Оле Загоруйко. Рядом с Олей мальчишки — восьмилетний Олег и пятилетний Саша. Дети моряка-офицера, погибшего под Одессой.
— Оля, — говорит комиссар девушке. — Ты была для них, как мать. Возьми ребят с собой. Останетесь живы — замени им мать навсегда. Эта наша общая просьба.
Обнимаемся с рабочими-железнодорожниками Они не хотят оставлять нас. Комиссар положил конец разговорам:
— Идите. Спасибо вам за все. Здесь вы уже ничем нам не поможете.
Вереницей, один за другим, люди исчезают в проеме. Уходят, убитые горем. Оборачиваются, скорбно смотрят на нас. Они нас жалеют. А мы с тревогой думаем о них: что их ждет в фашистской неволе?
Последним покидает тоннель пожилой рабочий. Прихрамывая, взбирается на груду камней и скрывается за ней…
Мы остаемся одни. На круче показываются гитлеровцы. Хотят посмотреть: может, все ушли? Чтобы разубедить их в этом, встречаем непрошеных гостей пулеметными очередями. Прячутся фашисты, кричат:
— Выдайте командиров и коммунистов, и мы вас всех выпустим!
В ответ из мрака несутся такие комбинации слов, которые могут придумать только матросы. Немцы грозят:
— Удушим газами!
В ответ — заливистый свист. Но на всякий случай запасаемся противогазами. Фашисты на все способны.
Вскоре с завала действительно покатились бочки со слезоточивым газом.
Кое-кто замешкался, надевая противогаз, и сейчас никак не откашляется.
Фашисты предпринимают очередную попытку пройти в тоннель. Снова отбрасываем их огнем пулеметов и винтовок.
Осада длилась весь день. Противник не жалеет газа. Мы сложили на склоне завала преграду из камней. Бочки натыкаются на нее, и часть газа утекает в проем.
2 июля немцы сидели тихо. Газ рассеялся. Снимаем маски. Враг, видимо, решил взять нас измором. Мы в темноте. Аккумуляторы фонарей разрядились. Томит голод, а еще больше жажда. Остатки воды из тендера паровоза вчера мы роздали женщинам и детям.
Многие отравились газом и чувствуют себя плохо. Особенно тяжело комиссару. Он старше нас всех, и у него больные легкие.
Что делать дальше? 3 июля в тоннеле состоялось открытое партийное собрание. Оно проходит по всем правилам. Только протокол не ведется. Избраны председатель и секретарь. Председательствовать довелось мне.
Комиссар, еле держась на ногах, беспрерывно кашляя, разъяснил бойцам создавшуюся обстановку. Попросил высказаться. Один за другим просят слова товарищи. У всех настроение драться, пока жив хоть один из нас. Высказывается мысль: взорвать тоннель — в нем еще около двухсот тонн боеприпасов — и самим погибнуть с честью. Другие предлагают попытаться пробиться — лучше пасть в бою, чем от голода и жажды. Третьи призывают прорыть пещеру и через нее ночью выскользнуть незамеченными. Это уже почти фантастика: обессилевшим людям долбить толщу камня…
Я вспомнил: у входа в тоннель торчит из земли конец толстой трубы, по которой раньше спускались в овраг сточные воды с морского завода. Что если выбраться к этой трубе и по ней попытаться уйти в город?
