Надеюсь и жду. Ваш Николай Бондаренко».
Николай Бондаренко… Как же не помнить… Тот самый парнишка, что так восхищенно смотрел на моряков бронепоезда, когда он только еще строился в заводском цехе. Несмотря на свои пятнадцать лет, трудился Николай, как взрослый. Его руками сварен не один броневой лист на нашем «Железнякове».
Дорогой Николай! Знал бы ты, как действительно тяжело здесь! Впрочем, если бы и знал, разве могло бы что-нибудь остановить благородный порыв твоего юного сердца?
Получил письмо и из далекого Орска. Это уже седьмое за долгие месяцы осады. И хотя Клава пишет не столько о себе, сколько о людях, окружающих ее, о делах тружеников тыла, каждая весточка от нее согревает душу, наполняет сердце горячим чувством.
«Дорогой Николай Иванович! — так всегда обращается Клава в письмах. — Все мы тут с волнением следим за боевыми делами севастопольцев. Восхищаемся вами и завидуем. Какие же вы храбрые! А в газете «Красный флот» прочитали про ваш бронепоезд «Железняков». Как бы мне хотелось быть рядом с вами на бронепоезде! Думаете, я не смогла бы перевязывать вам раны или сварить обед? И нисколько бы не боялась ни снарядов, ни бомб.
Мы здесь трудимся не покладая рук для фронта. Часто ездим работать в колхоз. Если бы вы знали, какие замечательные люди здесь, как они работают! Вот вам председатель колхоза Милициа Александровна Леушкина. Ее все любят, потому что она ничего не делает для себя, все для колхоза, для фронта. Днем и ночью она на полях. Вы не думайте, что если она женщина, то ничего не может. Она построила в колхозе мельницу, крупорушку, подняла молочную ферму, и вообще ее колхоз ставят в пример на всю область. Милициа Александровна отдала из своих сбережений бойцам на фронт три центнера пшеницы, а когда шла подписка на заем обороны, она подписалась на 40 тысяч рублей и внесла их все сразу. Это все ее трудовые сбережения, но она ничего не жалеет для фронта — ведь там воюют ее муж и сын. Я вам посылаю ее фотографию, хочу, чтобы защитники Севастополя знали, какие чудесные люди работают в тылу.
Николай Иванович, вы уж извините, но ваши письма я читаю здесь всем. Меня все время спрашивают, что нового в Севастополе? Я горжусь тем, что вы мне пишете. И мне завидуют многие наши девушки.
И все же все мы очень тревожимся за вас. Бедные, как вам там тяжело! Но вы держитесь. Ни за что не пускайте фашистов в Севастополь! Помните, что мы всегда с вами. Не забывайте нашего уговора — после войны встретиться в нашем Орске. Клава».
Как же можно после таких писем ослабить свою силу, волю и ненависть к врагам! Сама Родина требует, чтобы мы держали, отстаивали черноморскую крепость до конца!
Грохот канонады не смолкает. Но с нашей стороны огонь постепенно стихает: на батареях не хватает снарядов.
21 июня нашим войскам на Северной стороне пришлось подорвать всю артиллерию и технику. Мощной артиллерийской единицей остался только бронепоезд «Железняков».
Наши части, истощенные и обескровленные беспрерывными боями, отходят.
А у нас снова завален выход из тоннеля. Пока его расчищают, моряки сняли минометы с платформ и вынесли их на площадку перед тоннелем. Одним из минометов командую я. Военфельдшер Саша Нечаев и медсестра Ксения Каренина подносят боеприпасы. Корректировщики хвалят: мины ложатся хорошо.
Увлеченные стрельбой, мы и не заметили, что нас обнаружила вражеская артиллерия. Близко от миномета разорвался снаряд. Троих минометчиков убило.
Я контужен. Нечаев оттащил меня в канализационную трубу.
Бесчувственного меня перенесли в Цыганский тоннель, где стоял бронепоезд. Три дня не приходил в сознание. Очнулся, наконец, но страшно болит голова. Хотели отправить в эвакогоспиталь. Кто знает, как сложилась бы моя судьба, если бы согласился. Отказался: ведь не ранен же я, в конце концов как-нибудь очухаюсь.
Из моего кармана выпал жетон и неотправленное письмо. Их нашли бойцы похоронной команды на том месте, где были в клочья истерзаны тела трех моряков. Послали родным извещение о моей гибели. Недавно под Краснодаром погиб мой младший брат. Можно себе представить горе отца и матери, получивших новую похоронную…
У нас вышел из строя головной паровоз. Ходим с одним. На подъемах движемся со скоростью черепахи. Гитлеровцы уже на Северной стороне Севастополя. Мы услышали о подвиге моряка Александра Чикаренко, который взорвал склад боеприпасов в Сухарной балке. Герой погиб, но вместе с собой похоронил свыше двухсот гитлеровцев.
Чтобы не оказаться отрезанными от своих, мы покидаем Цыганский тоннель. Переходим в Троицкий. Это уже в самом городе. Короткими, очень короткими стали наши рейды. Чуть выйдем из тоннеля — и уже ведем огонь по Северной стороне, по Братскому кладбищу.
Думали ли мы когда-нибудь, что будем стрелять по своему городу! А сейчас приходится: враг вступил в него.
Я пока еще не пришел окончательно в себя после контузии. Еле держусь на ногах, но в бою занимаю место у пулеметной амбразуры. Мы потеряли многих товарищей, и теперь каждый боец на счету.
Фашисты все яростнее атакуют город. Впрочем, города как такового не существует. Есть только груды развалин, над которыми днем и ночью курится дым.
У нас иссякает запас продовольствия, боеприпасов. Тяжело с водой. Заправлять паровозы нечем. Приходится за несколько километров носить воду в ведрах.
Нам помогают местные жители. Их в нашем тоннеле скрывается от бомбежки и обстрелов человек четыреста. Вместе с нами они носят воду, грузят снаряды, мины, набивают пулеметные ленты. А если нужно, все, кто может, вооружаются винтовками и уходят в окопы прикрывать вход в наше убежище.
Мы с Дроздовым пошли в разведку к бухте. Солнечные блики весело играли на легких волнах. По ту сторону виднелась Сухарная балка. Там было тихо. Лишь издалека доносились короткие очереди пулеметов. На Северной стороне немцы прорвали фронт.
Мы уже возвращались, когда услышали вой летящего снаряда. Близкий взрыв заставил обнять землю. И не успели подняться, как снова рядом грохнул взрыв. Короткими перебежками стараемся приблизиться к скале — там можно спрятаться.
— Давайте сюда! Скорее! — слышим чей-то голос.
Не сразу замечаем вход в штольню. А когда пришли в себя, увидели вокруг множество людей — мужчины, женщины, солдаты, матросы. Штольня огромна: здесь мастерские, убежища, склады. Люди работают у станков, вытачивают мины. Здесь все находится в полной безопасности: над головами стометровая толща скального грунта.
В стороне десятки людей долбят скалу. Нужно пробить второй выход из штольни. Если немцы прорвутся к бухте, нынешний выход на пристань окажется под прямой наводкой вражеских батарей.
В одном из ответвлений сидят за столами краснофлотцы, командиры. Пишут, звонят по телефону. Это редакция флотской газеты «Красный черноморец». Журналисты трудятся над выпуском следующего номера газеты. Узнав, что мы с бронепоезда, они дают нам пачку свежих газет. Здесь же мы встречаемся с нашими старыми знакомыми В. Микошей и Д. Рымаревым. Кинооператоры тоже продолжают воевать своим оружием.
Когда мы вышли из штольни, солнце уже клонилось к закату. Канонада боя на Северной стороне не утихала. Над городом летали немецкие самолеты. Изредка тяжело ухали бомбы.
Подойдя к тоннелю, поднялись на насыпь. Отсюда хорошо виден Севастополь. Сквозь дым пожарищ пробивался красный диск солнца, уходящего за горизонт.
Город горел. То тут, то там вместе с языками пламени вздымались черные столбы разрывов.
Постепенно стемнело. Над городом появились бомбардировщики. Голубые мечи прожекторов по-прежнему метались по небу, скрещиваясь и снова расходясь, иногда они ловили в перекрестие светящиеся точки фашистских самолетов, но наших зениток не слышно.
Вместе с бомбами стервятники сбрасывают гранаты, рельсы, шпалы, пустые бочки. Они падают с душераздирающим воем и визгом. Конечно, этот шумовой концерт рассчитан на слабонервных. Но таких в Севастополе не осталось.
Люди борются. Город изранен, истерзан, но он стоит, как могучий утес среди бушующего пламени, не склонив головы.
