Шаман достиг больших успехов и без всяких рун. «С ними же, — подумала ведьма, — он бегом побежит навстречу судьбе». Гулльвейг решила, что может отправить своему врагу подарок.

Одна из старших сестер, та, которая несла руну, сияющую, словно светильник в темноте, проясняющую разум и помогающую сестрам видеть, сейчас умирала, лежа в верхних пещерах. Ее наследница сидела у нее в ногах, погруженная в транс, без которого она не сможет принять в себя руну. Этого, решила Гулльвейг, и не случится.

Диза была права, рассуждая о магии. Заклинание — это не средство, не рецепт, хотя для многих нужны свои ингредиенты, которые необходимо смешивать и томить в темной печи разума. Это скорее мозаика, в которой сначала требуется отыскать важные составные части, а затем соединить в целое; магия больше похожа на вышивание, которое творится с помощью боли и самоотвержения вместо иголки и нитки.

Магия в высшем смысле — это чувство. Королева ведьм, которая годами оттачивала в темноте свои инстинкты, знала, что холодная рассудочность к волшебству не имеет никакого отношения. И чтобы достичь той цели, к которой она стремилась, надо просто начать, взять в руки невидимые нити — одна называется болью, другая отчаянием — и сплести их в нечто большее, чем сумма частей.

Позволив себе провалиться в транс, Гулльвейг думала об умирающей ведьме, и ее дыхание сделалось неровным, а конечности ослабели от сострадания. Мысли королевы ведьм сосредоточились на разложении: болезнь, лопнувшие тела жертв лихорадки, зловонное дыхание умирающих старух. Запах словно прилип к Гулльвейг, и она поняла, что смерть старой ведьмы правильна, она прекрасна и величественна.

Королева ведьм прошлась вместе со старухой по ее предсмертным воспоминаниям. Она видела, как старую ведьму девочкой привели в пещеры, ощутила ее страх в темноте, ее боль, когда она училась, ее восторг, когда в ней наконец зажглась руна, накрепко связывая ее с сестрами. Гулльвейг чувствовала и присутствие остальных ведьм, призрачные тени в сознании старухи; она пошла к ним, говоря, что уже настало время покинуть умирающую, пожелать сестре доброго пути. Ведьмы растаяли, и королева ощутила, как мысли умирающей сестры съежились, обращаясь на самих себя. Когда остальные ведьмы ушли, Гулльвейг еще немного посидела со старухой в ее спутанном сознании. Руна ведьмы сверкала в сумраке, словно фонарь.

Гулльвейг взяла ее, и ведьма умерла. Она видела, что девушка, которой назначено принять руну, ждет в темноте. В своем забытьи королева ведьм взяла ее за руку, и девушка тоже умерла. Тогда Гулльвейг вернулась в болото к Вали и, раскрутив руну, бросила ее шаману.

Она услышала крик, услышала, как ритм бубна изменился, когда руна вошла в шамана. Ведьма мысленно улыбнулась. Теперь колдун обретет дар предвидения и ясность мысли, каких не знал прежде. Он поймет, что делать, когда она пошлет ему следующую руну. Гулльвейг взяла клочок кожи, провела большим пальцем по контурам руны вольфсангель. Шаман теперь чувствует ее присутствие, это ясно. Ведьма подумала о вольфсангеле и раскрыла свое сознание, словно венчик смертоносного цветка, показывая темный нектар руны, скопившийся внутри. Нечто жадно ринулось в ее разум, раздирая и ломая. Ведьма усилием воли приказала себе не сопротивляться, убрать все защитные барьеры. Ей казалось, у нее лопнут глаза, пока гул шаманского бубна словно долотом вырубал из нее руну. Королева ведьм упала на четвереньки, из носа и рта у нее шла кровь, она кусала пальцы, стараясь отвлечься от боли в голове. Гулльвейг ощутила восторг своего врага и боль, когда руна вплела свои усики в его разум. Ведьма была довольна. Воплощение бога семимильными шагами приближалось к тому месту, где его уничтожит сам бог. Вот теперь она действительно может позвать волка, что означает его скорую гибель. Гулльвейг очнулась от транса и задрожала.

Воспоминание об убийстве одной из сестер гудело в сознании, словно разозленный шершень в летний день. Гулльвейг еще глубже провалилась в безумие, но даже это казалось сейчас правильным. Она поднялась, чтобы пойти к мертвой сестре. Надо посидеть с ней немного, решила королева. Будет нелишним увидеть то, что она натворила, ощутить до конца потрясение, погладить старую ведьму по голове, посидеть с ней в темноте, пока она разлагается. Убийство, сожаление и горе были теми инструментами, которыми королева ведьм могла выкопать новые тоннели в лабиринте своего магического разума.

Гулльвейг встала, не заметив руки, которая помогла ей подняться.

На этот раз страх Вали был каким-то невнятным, заглушенным усталостью. Он уже не мог сопротивляться и вдохнул сразу, почувствовал, как сжалось горло, как непроизвольно напряглись мышцы, когда тело попыталось вытолкнуть себя на поверхность. Вали старался расслабиться, позволить случиться тому, что должно случиться. В следующий миг страх покинул его, исчез, словно выброшенный за борт камень для балласта.

— Он не шевелится, — сказал Хогни.

Орри только помотал головой и уставился себе под ноги. Дождь припустил как следует, без устали нахлестывая океан. Казалось, в мире остались только вода, трясина и холмы, точнее, их серые контуры на фоне черного грозового неба.

Вали чувствовал неотвратимость смерти, умиротворяющей и уютной, которая непременно положит конец всем заботам. Смерть представлялась ему мягкой постелью, в которую можно улечься, куском мяса для голодного.

В его сознании, как ему показалось, появились какие-то чуждые сущности. Вали чувствовал, что его как будто вытесняют из собственного сознания, словно он приживальщик в своем разуме. Внутри него был мужчина, присутствие которого ощущалось довольно слабо, он боролся с женщиной, чей разум виделся глубоким и опасным, словно океан. Но мужчина победил. Он отобрал что-то у женщины. Обычными человеческими чувствами и разумом Вали не мог осознать, что это за трофей. Он предстал перед ним зигзагом, кривой раной, изломанным разрезом в материи мирозданья.

Вали снова оказался в тоннеле; скалы светились, словно солнце сквозь толщу воды, воздух был тяжелым и холодным. Вода доходила ему до колена. Вали поглядел в сторону и увидел странную фигуру. Человек в маске, изображающей волчью голову, в маске из дерева и меха. В руках у него был гулкий бубен.

— Почему я здесь? — Голос Вали прозвучал странно глухо.

Человек в маске принялся бить в бубен. Вали интуитивно догадался, что он призывает что-то, живущее внутри него. Свет как будто пошел рябью, и Вали снова увидел непонятный зигзаг. Он вибрировал на коже бубна, дрожал, подергивался и пульсировал у Вали перед глазами. Судьбы, как он знал, даются при рождении. Будущее — это путь между высокими горами, свернуть с него невозможно. Сына конунга с самого раннего детства завораживала легенда о норнах, трех женщинах, которые сидят под мировым деревом и прядут судьбу каждого человека. Но сейчас ему предлагают что-то, не предусмотренное судьбой. Этот зигзаг, этот жуткий излом, нечто среднее между ножом и иглой, чем можно перерезать нить жизни и соединить заново, нечто острое и крючковатое, но в то же время нематериальное — скорее образ, а не предмет. Странный зигзаг вызывает волнения в мире, которые являются причиной наших волнений. Это же руна! Теперь Вали понял, но мысль сейчас же уплыла куда-то на край сознания, словно мысль, пришедшая во сне.

Грохот бубна как будто отдавал Вали приказы, и ему ужасно захотелось лечь в воду тоннеля. Он поддался желанию, упал, вытянул перед собой руки, подогнул ноги и уронил голову на грудь. Тело Вали попыталось приобрести очертания той руны, которой подчинялась вся его жизнь, от которой зависела его судьба. Вольфсангель. Сейчас сам он был всего лишь воплощением ее значения.

Вали понял, что ему предлагается выбор: это воплощение или вовсе никакого, руна или смерть. Но в своем сознании он не был руной. Вали поднялся. Руной был человек-волк, которого он пленил в холмах, это он плыл по водам тоннеля. А затем появился кто-то еще. Адисла. Она лежала на спине, платье вздувалось на ней пузырем, руки были вытянуты, а ноги подогнуты — она изображала тот же самый зигзаг. Вали как будто плыл над нею, или она — под ним, словно тоннель перевернулся.