— Исаак, вы правы. Что вам известно о Понсе Манете, чего не знаю я? Говорю как деловой человек. Может быть, он почему-то нуждается в деньгах? Ему грозит потеря всего?

— Почему вы задаете такой вопрос? — спросил Исаак. — Что случилось такое, о чем я не слышал?

— Насколько мне известно, ничего, но сегодня утром его сноха, сеньора Франсеска, пришла ко мне и хотела одолжить двести золотых мараведи. Принесла в кожаной сумочке все свои драгоценности, которые хотела оставить в залог.

— Вы дали ей эти деньги?

— Нет. Обычно я не занимаюсь такими делами — сегодня пять су под залог серебряного кольца, завтра пять грошей под залог чьего-то лучшего платья. Есть другие люди, которые ведут такого рода дела и вполне ими довольны.

— Что вы сказали ей?

— Я был так ошарашен и удивлен, что не смог принять решения, поэтому сказал, чтобы она пришла завтра. Кстати, она уже второй раз обратилась ко мне за деньгами. В первый она попросила пятьдесят су. Сказала, что на подарок мужу, что вернет долг через неделю. Эту сумму я ей дал, и она сдержала слово.

— Тогда, должно быть, она ожидала какого-то поступления денег.

— Выделяемых на одежду, — сказал Мордехай. — Однако на сей раз я хочу знать, не посылает ли Понс сноху за деньгами для дела. Это было бы очень странно, потому что репутация у него превосходная, и мы часто оплачивали большие партии приходящих ему товаров. Он не может считать, что я не ссужу ему денег, если опять дело в этом.

— Могу сказать вам вот что, — заговорил Исаак, — и не думаю, что злоупотреблю доверием, по крайней мере серьезно. Сейчас, по словам Понса, деньги у него есть. Он недавно завершил несколько крупных сделок и получил плату. Насколько я знаю, Понс готовит несколько еще более крупных, и кажется вполне довольным жизнью. Ни он, ни его жена не расточительны; для людей своего положения они живут довольно скромно.

— Исаак, я это знаю. Потому так и удивился. Я думал, может, вы знаете о каком-то тайном беспокойстве или какой-то жуткой утечке денег. Как их врач.

— По-моему, единственной темной тучей на их горизонте является сама сноха. Она как будто глубоко страдает, и никто не знает, отчего.

— Это снимает у меня камень с души, но не говорит, что мне следует делать, — сказал Мордехай.

— Завтра, когда она придет, отправьте ее к наименее вороватому из мелких ростовщиков, — сказал Исаак. — А я тем временем поговорю с Понсом Манетом.

— Не с ее мужем?

— Понс более спокойный человек, — сказал Исаак.

Выйдя из дома Мордехая, Исаак направился в сторону собора и епископского дворца. Настало время нанести один из регулярных визитов Беренгеру, как личный врач его преосвященства он должен был ненавязчиво, но постоянно следить за его здоровьем.

Привратник впустил Исаака с почти вежливым приветствием и соблаговолил сказать, что его преосвященство находится в личном кабинете, занят содержимым почтовой сумки, которую привез курьер.

Исаак, не смущенный этим зловещим предупреждением, поднялся по лестнице и пошел по коридору к кабинету епископа.

— Исаак! — произнес Беренгер. — Как вы кстати.

— Ваше преосвященство опять беспокоит колено? — спросил врач.

— Не больше, чем обычно, — ответил епископ. — Собственно говоря, даже меньше, чем обычно, хотя от вашего лечения всегда становится лучше. Нет, я рад вас видеть, потому что получил весьма любопытное письмо из Фуа от представительного, даже известного нотариуса и юриста, касающееся нашего несчастного друга Раймона Форастера. Бернат зачитает его вам.

— Конечно, ваше преосвященство, — негромко сказал францисканец.

— Опусти приветствия и тому подобное, переходи сразу к сути.

— Хорошо, ваше преосвященство. Письмо адресовано его преосвященству с обычными приветствиями и всеми подобающими титулами.

— Исаак, Бернат дает понять, что это серьезный корреспондент, понимающий церковную жизнь в этой провинции.

— Спасибо, ваше преосвященство, — сказал Исаак.

— Автор письма сеньор Робер де Ганак, нотариус из Фуа, как уже сказал его преосвященство. Он пишет: «Неотложные обстоятельства придали мне смелости побеспокоить ваше преосвященство делом, касающимся значительной собственности на реке Ауде, которой я в настоящее время управляю от имени двора.

Эта собственность была законным образом конфискована при осуждении некоей Раймунды де Лавор, она представляла собой значительную часть приданого вышеупомянутой Раймунды, когда сочеталась браком с Арнаудом де Бельвианесом. К моему досточтимому отцу обратился представитель семейства вышеупомянутой Раймунды с просьбой подать ходатайство о возвращении этой собственности ее наследнику Раймону, неповинному в правонарушении, так как во время осуждения его матери он был пятилетним ребенком.

Мой отец с моей незначительной помощью довел это дело до папского суда и добился весьма положительного решения.

В настоящее время мы заняты поисками наследника собственности мадам Раймунды, Раймона, законного сына от ее брака с Арнаудом де Бельвианесом, а в случае его отсутствия — его наследников. Один из членов семейства, не имеющий интереса в этом деле, поскольку лишен правопреемства, утверждал, что установил местожительство вышеупомянутого Раймона в Льейде, а затем в жиронской епархии, приход неизвестен. Полагаю, что из-за печальной известности дела его матери он сменил фамилию.

Я осмеливаюсь писать вашему преосвященству, потому что если эта собственность не будет востребована в течение этого года, решение суда потеряет силу из-за отсутствия наследника».

— Дальше следуют заключительные извинения и почести, — сказал Бернат.

— Мне понравился его старомодный юридический стиль, — сказал Беренгер.

— Может, потому, что он живет и практикует в Фуа, ваше преосвященство, — пробормотал Бернат.

— Чепуха, — сказал Беренгер. — Все нотариусы пишут так, если только способны. Сеньор Исаак, что скажете об этом письме?

— Оно очень похоже на вторую половину истории Раймона Форастера, так ведь?

— Однако для Роже Бернарда будет нелегкой задачей доказать, что он является внуком «вышеупомянутой Раймунды». Видимо, я напишу этому сеньору Роберу, что, возможно, у нас проживает нужный ему наследник. Мысль, что он сможет представлять человека и сделать большой отчет за всю проделанную работу, наверняка обрадует его сердце.

На другое утро, вскоре после завтрака, Франсеска вышла из дома Мордехая, снова с кожаной сумочкой в руке. Посмотрела в одну сторону улицы, в другую, потом пошла к северным воротам гетто. Несколько человек узнали ее и приветственно улыбнулись или поклонились. Она, как будто не заметив их, продолжала путь, вышла из ворот, спустилась к соборной площади и пошла к пригороду Сант-Фелиу. Наконец остановилась перед лавкой, занимающей первый этаж высокого узкого дома. Дверь его была закрыта и заперта. Дрожа, Франсеска подняла руку, чтобы постучать. Однако, не коснувшись двери, опустила руку и вгляделась в темную лавку через высокое, узкое окно, только для виду защищенное в то утро среды единственным потрескавшимся ставнем.

Внутри она увидела длинную комнату, разделенную на две неравные части узким столом, заваленным всевозможными вещами. Дверь вела в маленькую переднюю часть лавки, куда едва могли бы втиснуться четыре человека. Там можно было либо заключить сделку с ростовщиком, либо осмотреть жалкие пожитки, которые были не выкуплены и теперь выставлены на продажу. Сквозь щели в ставне Франсеска видела набор тарелок, кастрюлю, глиняный горшок, коричневое шерстяное платье с испачканным подолом, две рубашки, камзол и грязную сорочку. Попыталась на миг представить на этом столе свои драгоценности — золотую цепочку, браслет, украшение для волос, два кольца — вещи, которые она любила, подаренные ей мужем, отчимом, Понсом и Хуаной — небрежно брошенные поверх грязной сорочки какой-то бедняги, и ее охватила дрожь. Она не могла войти в эту лавку.