— Возможно, это ничего не значащая случайность. Ваши шаги могли разбудить его.

— Нет, если он находился в той комнате, что мы отвели ему, — сказал Раймон. — Скорее он был в комнате Хустины — нашей служанки, — которая расположена рядом с кухней. Но это ерунда по сравнению с нашим разговором.

— Что он говорил?

— Гильем сказал, что может поведать мне еще многое и долго размышлял, стоит ли это делать. Я ответил, что если ему есть что сказать, пусть говорит. Он подбросил еще дров в топку, уютно сел, приставив ступни к очагу, и начал. Передать все так, как он говорил?

— Если сможете.

— Смогу. Он сказал: «Прежде всего, я не дальний родственник, а твой брат».

— Поистине, не дальний, — сухо сказал Исаак. — А вы знали, что у вас есть какой-то брат?

— Тут я впервые об этом услышал. Но он продолжал, сеньор Исаак. «Точнее, единокровный брат, — сказал он, — потому что у нас разные матери. Наш отец был катаром, одним из „добродетельных“, как они именовали себя, их было много в той части мира, где мы родились. Я веду речь о том времени, когда ты был маленьким, когда была предпринята, как говорил наш отец и другие люди, окончательная попытка уничтожить катарскую ересь на землях графа и вместе с тем обогатить церковь и тех, кто помогал ей захватывать земли людей, державшихся катарской веры. Наш отец, его звали Арнауд, сказал, что готов был отдать жизнь на костре за свою веру, но ему нужно было думать о тебе. Потом он узнал от верной служанки, что твоя мать хочет выдать его инквизиции. Решил, что будет лучше забрать тебя и бежать через горы на юг. Вы вдвоем ехали зимой через горные перевалы и едва не погибли. Наш отец оставил тебя в одной каталонской семье, так как его преследовали. Он сказал мне, что они согласились растить тебя, и он оставил им денег для этой цели».

Раймон умолк, тяжело дыша.

— В самом деле оставил? — спросил Исаак.

— Нет, — ответил Раймон. — Прожив в той семье около года, я подслушал их серьезный разговор обо мне. Думаю, год выдался трудным, денег было мало. Они говорили о своем племяннике, их наследнике, и о том, как мое появление сказалось на его перспективах. Моя приемная мать сказала, что знает — мой родной отец никогда не пришлет обещанных денег, и в своих планах им не нужно на них рассчитывать. В конце концов они оставили мне триста су, а земля и маленький дом перешли племяннику. Лгать они никак не могли, так как считали, что в доме, кроме них, никого нет.

— Интересно, ваш отец лгал вашему брату, или брат лжет вам, — сказал Исаак. — Но продолжайте, пожалуйста. Это интересная история.

— Гильем сказал, что не знает, где был наш отец в течение семи или восьми лет, с тех пор, как оставил меня в Каталонии и до встречи его матери во Франции, но он всю жизнь прятался от непримиримого врага.

— Кто же был этим врагом? — спросил Исаак.

— Он сказал, что моя мать, Раймунда. Она как будто посылала людей найти его, втереться к нему в доверие, а потом выдать инквизиции. Еще он говорил, что какую-то ценную фамильную собственность прибрала к рукам семья Раймунды, и я имею полное право притязать на нее.

— И он хочет получить значительную ее часть, но не имеет права ее требовать как младший сын?

— Не имеет права, потому что он внебрачный сын, — ответил Раймон. — Этот мой так называемый брат, Гильем, говорит, что знает законы и может помочь мне потребовать мою собственность. Он надеется, что если я добьюсь своего, то могу разрешить ему жить вместе со мной — возможно, сделаю его управляющим этой собственностью. Говорит, это его вполне бы устроило.

— Я доволен, что услышал эту историю, — заговорил Исаак, — иначе мне пришлось бы считать, что двое людей, никак не связанных родством, похожи друг на друга, как два семечка в одном яблоке, и что они по чистой случайности одновременно приехали в один город. Однако, если они братья, и более бедный узнал, что живет более богатый, это не такая уж тайна.

— Думаете, он искал меня?

— Я уверен в этом, — ответил Исаак. — Что вы знаете о своей семье?

— Ничего. Мой отец был известен как Форастер, чужеземец, и меня назвали Раймоном Форастером. Мою мать Гильем называл как угодно, только не по имени, чаще всего «эта богатая шлюха, твоя мать».

— Вы не спрашивали приемных родителей, что им известно о настоящих?

— Насколько помню, нет, — ответил Раймон. — Я был счастлив, живя с ними, хотя мой отец исчез.

— Были вы расстроены его исчезновением?

— Не думаю. У приемных родителей я был как сын, хотя фамилия Форастер пристала ко мне. Думаю, вскоре я перестал пытаться вспоминать о прежней жизни и сосредоточился на том, чтобы чего-то добиться в нынешней. За три года до смерти старого короля женился на молодой вдове с маленьким сыном. Я знал ее с тех пор, как приехал в этот город, и женился бы раньше, если б разрешили ее родители. Она была хорошей, красивой женщиной, ей принадлежали луга и виноградники. Десять или двенадцать лет спустя унаследовала собственность неподалеку отсюда. Поскольку земля была давно запущена, требовала трудов и внимания, мы сдали в аренду землю на западе и приехали сюда. Упорно работали и преуспевали. Я никогда не думал о родной семье, о раннем детстве, пока не начались эти сны.

— Вы не думали о последствиях вашей истории, если предположить, что она подлинная? — спросил Исаак.

— Думал, — ответил Раймон, — но моя совесть чиста, и мое поведение может выдержать любую проверку.

— Может быть, ваш отец еще жив?

— Если да, он наверняка старик.

— Стариков не так уж мало, — сказал Исаак. — Но я думаю, что если жив, то пришел к какому-то соглашению с церковью. Могли ваши приемные родители быть заподозрены в ереси?

— Никоим образом. Они были благочестивыми людьми, каждую неделю непременно водили меня к мессе. Видимо, знали о моем происхождении и старались, чтобы никто не заподозрил во мне сына еретика.

— Думаю, теперь, когда этот Гильем появился в вашей жизни, вы уязвимы для подобных обвинений. Думаю также, что вам в этих делах нужно более надежное доверенное лицо и более сильный защитник, чем я, раз вы оказались в этом болоте.

— Что вы мне посоветуете?

— На вашем месте я бы поговорил с епископом, у него очень тонкое чувство политически возможного. А тем временем мы должны постараться восстановить ваши силы. По прикосновению к вашим рукам могу сказать, что вы похудели. И в вашем теле дрожь изнеможения — я ощущаю ее и слышу в вашем голосе. Дела становятся хуже, так ведь?

— Я чувствую себя больным, сеньор Исаак. Или усталым, слишком усталым, чтобы жить, эти жуткие сны как будто ведут меня к смерти. Появление брата с его отвратительным рассказом стало последним ударом. Как могут быть мои сны такими скверными? В них моя мать, преданная, беспомощная, тянется ко мне. Это он преследователь, тот, кто вселяет в меня ужас. Разве не так?

— Похоже на то, — сказал Исаак. — Думайте о других вещах, а я испробую новую смесь для улучшения вашего аппетита и успокоения духа.

— Как чувствуете себя, ваше преосвященство? — спросил Исаак, когда его проводили в кабинет епископа.

— Колено опять беспокоит, несмотря на прекрасную погоду, — ответил Беренгер. — Бернат, видимо, думает, что я слишком много времени провожу здесь, выслушивая жалобы людей, и мало бываю на свежем воздухе.

— Возможно, отец Бернат прав, — сказал Исаак, — но давайте обследуем вашу ногу, посмотрим, что она нам поведает.

Из темноты появился слуга епископа со скамеечкой для ног епископа и низкой скамейкой для Исаака. Исаак нашел к ней путь, потянулся к ноге его преосвященства и принялся, начиная с пальцев, ощупывать и массировать ее.

— Исаак, говорят, вы пользуете Раймона Форастера, — сказал епископ.

— На сей раз говорят правду, ваше преосвященство.

— Я хорошо узнал его, когда только приехал в эту провинцию, — сказал Беренгер. — И по мере того, как узнавал, стал считать его хорошим человеком. Славным, хорошим. Он мне нравится, Исаак. А мне нравятся далеко не все люди. Почему-то я редко вижу его в последнее время, — добавил он. — Но отношусь к нему с уважением.