— Товарищ Пешков, дело не в этом.

— Так в чем?

— Он утверждает, что он ваш брат.

Платформа была длинная, а утренний туман так сгустился, что Григорий не видел дальнего конца поезда. Наверняка тут какая-то ошибка, думал он; путаница с именами или переводом. Но сердце билось все сильнее, а нервы были напряжены до звона в ушах. Он не видел брата почти пять лет, и ему часто приходило в голову, что Левка, возможно, давно уже мертв.

Он шел медленно, вглядываясь в клубящуюся мглу. Если это действительно Левка, он должен был сильно измениться. Григорий за эти пять лет потерял передний зуб и пол-уха, да еще морщины, и выражение лица… А как мог измениться Левка?

Через несколько секунд из тумана появились две фигуры: русский солдат в изодранной форме и самодельных башмаках, а рядом — человек, выглядевший как американец. Неужели Левка? У него была короткая стрижка, безусое лицо. Он имел цветущий вид благополучного американского солдата в новенькой красивой форме. Это офицерская форма, отметил Григорий. Им овладело чувство нереальности происходящего. Неужели его брат стал американским офицером?

Пленный смотрел на него во все глаза, и, подойдя ближе, Григорий увидел, что так и есть, это его брат. Он действительно изменился, и дело было не только в сытом и цветущем виде. Он по-другому стоял, у него было другое выражение лица, а главное — другой взгляд. В нем больше не было подростковой самонадеянности, теперь он смотрел настороженно. Он возмужал.

К тому моменту, когда они приблизились на расстояние рукопожатия, Григорий вспомнил обо всех Левкиных прегрешениях, и с его губ было готово сорваться множество обвинений; но он ничего не сказал и только молча раскрыл объятия. Они соприкоснулись щеками, похлопали друг друга по спине и снова обнялись, и Григорий вдруг обнаружил, что плачет.

Он повел Левку к поезду, пришел с ним в вагон, который у него был вместо кабинета, и велел ординарцу принести чай. Они сели в полинялые кресла.

— Так ты пошел в армию? — сказал Григорий, все еще изумленно.

— В Америке обязательная воинская повинность, — сказал Левка.

Вот в чем дело. Добровольно Левка никогда бы не пошел воевать.

— Но ты офицер!

— Ты тоже.

Григорий покачал головой.

— Мы в Красной Армии упразднили чины. Я военный комиссар.

— Но одни велят принести чай, а другие его приносят, — сказал Левка, глядя на входящего ординарца. — Как гордилась бы мама, правда?

— Еще бы. Но почему ты ни разу не написал? Я думал, тебя в живых нет.

— Ах, черт… прости. Я так ужасно чувствовал себя, уехав по твоему билету, и мне все время хотелось сообщить, что у меня уже есть деньги тебе на дорогу. Но я все откладывал, ждал, когда денег будет больше.

Плохая отговорка, но очень характерная для Левки. Он мог не пойти на вечеринку, если ему было не в чем там покрасоваться, и не шел пить с друзьями, если у него не было денег на то, чтобы всех угостить.

Григорий вспомнил еще одно предательство.

— Ты не сказал мне, уезжая, что Катерина беременна.

— Беременна?! Но я не знал.

— Знал. И велел ей не говорить мне.

Левка на секунду растерялся — его поймали на лжи, однако тут же пришел в себя и начал контрнаступление:

— А тот корабль, на который ты меня посадил, не шел до Нью-Йорка! Он высадил нас в захолустном городишке Кардиффе. И мне пришлось работать много месяцев в шахте, чтобы скопить на новый билет.

На миг Григорий даже почувствовал себя виноватым; но потом вспомнил, как Левка выпрашивал у него этот билет.

— Может, не стоило помогать тебе бежать от полиции? — спросил он жестко.

— Ты сделал для меня все что мог, — неохотно признал Левка. Потом тепло улыбнулся — когда он так улыбался, Григорий мог простить ему что угодно — и добавил: — Как всегда. С тех самых пор как умерла мама.

Григорий почувствовал комок в горле.

— Но все равно, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал, — мы должны отплатить семейству Вяловых за то, что они нас обманули.

— Я уже отплатил, — сказал Левка. — В Буффало живет Джозеф Вялов. Я засадил его дочке, она залетела, и он был вынужден женить меня на ней.

— Так ты теперь член их семейки?

— Но он об этом пожалел, потому-то и устроил, чтобы меня призвали. В надежде, что меня убьют на войне.

— Черт, ты что, по-прежнему думаешь не головой, а другим местом?

— Наверно… — пожал плечами Левка.

Григорию тоже было в чем признаться, и делать это ему было страшновато. Он начал с того, что осторожно сказал:

— У Катерины родился мальчик, твой сын. Она назвала его Владимир.

— Да что ты! — обрадовался Левка. — У меня есть сын!

Григорию не хватило мужества сказать, что Вовка ничего не знает об отце и называет папой Григория. Вместо этого он сказал:

— Я забочусь о нем.

— Я был в тебе уверен.

Григорий почувствовал, как привычно всколыхнулось возмущение, оттого что Левка принимал как должное то, что кто-то другой нес за него ответственность.

— Лев, — сказал он, — я женился на Катерине.

Он ждал, что брат разозлится. Но тот и глазом не моргнул.

— В этом я тоже был уверен.

— Что?! — Григорий остолбенел.

— Ну ты же так сходил с ума по ней, — кивнул Левка. — А ей как раз и нужен был такой человек — сильный, на которого можно положиться, с кем ребенка растить… Так уж карты легли.

— Я так переживал, — мрачно сказал Григорий. — Меня мучила мысль, что я тебя предал.

— О господи, конечно нет! Ведь я же ее бросил… Будьте счастливы!

То, как легко Левка отнесся ко всему этому, не на шутку разозлило Григория.

— А ты о нас хоть немного беспокоился? — спросил он без обиняков.

— Гришка, ну ты же меня знаешь!

— Знаю, ты о нас даже не думал.

— Да думал я, думал! Не строй из себя святошу. Ты ее хотел; какое-то время крепился — ну, может, даже пару лет. Но в конце концов стал с ней спать.

Это была суровая правда. У Левки была отвратительная манера любого ставить на место.

— Да, ты прав, — сказал Григорий. — Как бы то ни было, у нас уже двое детей: еще есть дочка, Аня. Ей полтора года.

— Двое взрослых и двое детей… Ну, не важно. Хватит.

— Ты о чем?

— Я тут наварил деньжат, продавал казакам виски с английского армейского склада. Платили золотом. Набралось целое состояние… — Левка сунул руки под гимнастерку, расстегнул пряжку и вытянул пояс, набитый монетами. — Здесь хватит денег, чтобы вы вчетвером смогли поехать в Америку! — и вручил пояс Григорию.

Тот был ошеломлен и тронут. Значит, Левка все же не забыл о брате. Конечно, передача денег выглядела театрально-красивым жестом, такой уж у Левки характер. Но он сдержал обещание.

Какая жалость, что теперь это не нужно!

— Спасибо, — сказал Григорий. — Я горжусь тобой. Ты сделал, что обещал. Но теперь в этом нет нужды. Я смогу добиться твоего освобождения и помогу тебе вернуться к нормальной жизни в России.

И отдал пояс с деньгами обратно.

Левка принял пояс и замер, глядя на него.

Григории видел, что Левка обижен, и понял, что отказ от подарка больно его задел. Но сейчас Григория беспокоили вещи поважнее. Что будет, когда Левка встретится с Катериной? Не влюбится ли она снова в более красивого брата, не начнется ли все сначала? У Григория сердце кровью обливалось при мысли, что он может ее потерять — после всего, через что им пришлось пройти.

— Теперь мы живем в Москве, — сказал он. — У нас квартира в Кремле, мы там живем вчетвером: мы с Катериной и Вовка с Аней. Я смогу добиться квартиры и для тебя…

— Постой-ка, — сказал Левка, глядя на него с недоверием. — Ты что же, думаешь, я хочу вернуться в Россию?

— Ты ведь уже вернулся, — сказал Григорий.

— Но не насовсем!

— Не может быть, чтобы ты хотел жить в Америке!

— Очень даже может! И ты должен поехать со мной.

— Но теперь-то это не нужно! Россия стала другой. Царя больше нет!