И она же разжигала недовольство интервенцией в России. Теперь Фиц понимал, откуда шла информация. Все ее проклятый братец, сержант в Эйбрауэнском землячестве. Все время он доставлял неприятности, и Фиц не сомневался, что это именно он информирует Этель. На этот раз Фиц выведет его на чистую воду!

В течение следующих нескольких недель белые гнали перед собой ошеломленных красных, которые решили было, что силы Сибирского правительства на исходе. Если бы войска Колчака смогли соединиться со своими сторонниками на севере, в Архангельске, и с добровольческой армией Деникина на юге, они бы создали фронт серповидной формы, и этот серп протяженностью в тысячу миль неудержимо двинулся бы на Москву.

Но в конце апреля красные пошли в контрнаступление.

Фиц к тому времени был в Бугуруслане: мрачном, нищем городишке в лесном краю в сотне миль к востоку от Волги. Несколько обветшалых каменных церквей и муниципальных зданий возвышались над крышами низеньких деревянных изб, как сорняки над кучей мусора. Фиц сидел с отрядом разведки, анализируя отчеты о допросах пленных. Ему и в голову не приходило, что что-то не так, пока он не выглянул в окно и не увидел на главной дороге поток измученных солдат Колчака, шедших через город в обратном направлении. Он послал американского переводчика, Льва Пешкова, расспросить отступавших.

Пешков вернулся с печальным рассказом. Красные нанесли мощный удар с юга по растянутому левому флангу наступающей армии Колчака. Чтобы не дать разделить его войско надвое, командующий силами белых генерал Белов приказал солдатам отступить и перегруппироваться.

Через несколько минут привели на допрос красного дезертира. При царе он был полковником. То, что он рассказал, привело Фица в отчаяние. Красных ошеломило наступление Колчака, сказал он, но они быстро перегруппировались и пополнили запасы. Троцкий заявил, что Красная Армия должна продолжать наступление на восток.

— Троцкий думает, что стоит красным остановиться, как Антанта признает Колчака Верховным правителем; а после этого они наводнят Сибирь войсками, оружием и продовольствием.

Именно на это Фиц и надеялся. На своем нетвердом русском он спросил:

— И что же сделал Троцкий?

Ответил дезертир быстро, и Фиц не понял ничего из сказанного, пока не услышал перевод Пешкова:

— Троцкий объявил дополнительный призыв среди большевиков и профсоюзов. Результаты оказались поразительными. Прибыли отряды из двадцати двух областей. Новгородский областной комитет мобилизовал половину личного состава!

Фиц попытался себе представить, что Колчак получил такую поддержку у своих сторонников. Это было невозможно.

Он вернулся к себе за вещами. И чуть не опоздал: Землячество едва успело уйти до прихода красных, а несколько человек так и остались в городе. К вечеру отступала вся Западная армия Колчака, и Фиц сидел в поезде, ехавшем назад, к Уральским горам.

Через два дня он вновь был в Уфе, в коммерческом колледже.

За эти два дня настроение Фица упало. Он был вне себя. Он воевал пять лет и понимал, что настал переломный момент. Русскую гражданскую войну можно было считать законченной.

Белые очень ослабели, и победить должны были революционеры. Ничто, кроме вторжения, не могло изменить ситуацию, а его не будет: Черчиллю приходилось нелегко даже из-за того немногого, что он делал. Билли Уильямс и Этель позаботились о том, чтобы необходимое подкрепление так и не послали.

Мюррей принес ему мешок писем.

— Сэр, вы желали видеть письма, которые солдаты шлют домой, — сказал он с ноткой неодобрения в голосе.

Фиц, игнорируя щепетильность Мюррея, открыл мешок. Он искал письмо от сержанта Уильямса. Хоть на ком-то можно будет сорвать зло.

Он нашел то, что искал. Письмо сержанта Уильямса было адресовано Этель Уильямс — он не стал писать настоящее имя из опасения привлечь внимание к своему предательскому письму.

Фиц стал читать. Почерк у Билли Уильямса был крупный и уверенный. На первый взгляд текст казался невинным, но странноватым. Однако Фиц работал в комнате 40 и имел представление о шифрах. Он занялся расшифровкой.

— Сэр, — обратился к нему Мюррей, — вы не видели в последние день-два американца Пешкова?

— Нет, — сказал Фиц. — А что с ним такое?

— Кажется, он отстал, сэр.

Троцкий страшно устал, но не пал духом. От пережитого напряжения морщины на лице стали глубже, однако огонь надежды в глазах не погас. Григорий думал, что Троцкого поддерживает незыблемая вера в то, что он делает. Наверное, у них у всех была эта вера: и у Ленина, и у Сталина. Каждый был уверен, что знает, как надо поступить, о чем бы ни шла речь — от земельной реформы до тактики ведения войны.

Григорий был не таким. Работая с Троцким, размышляя, чем ответить на действия Белой армии, он пытался найти наилучший вариант, но никогда не был уверен, правильное ли решение он принял — пока не становился известен результат. Может, именно поэтому Троцкий был всемирно известен, а Григорий оставался простым комиссаром.

Как обычно, Григорий сидел в личном поезде Троцкого с картой России на столе.

— Вряд ли нам стоит беспокоиться по поводу контрреволюционного наступления на севере, — сказал Троцкий. Григорий был с ним согласен.

— По данным нашей разведки, английские солдаты и матросы на севере бунтуют, — сказал он.

— И они потеряли всякую надежду соединиться с войсками адмирала Колчака. Его армия бежит со всех ног назад, в Сибирь. Можно было бы гнать их дальше, за Урал, но я думаю, у нас есть более неотложные дела.

— На западе?

— Да, там тяжело. В Латвии, Литве и Эстонии белых поддерживают реакционные националисты. Колчак назначил там главнокомандующим Юденича, и его поддерживает английская флотилия, не давая нашему флоту выйти из Кронштадта. Но еще больше меня волнует юг.

— Генерал Деникин…

— У него около ста пятидесяти тысяч, а еще французские и итальянские войска и помощь англичан. Мы полагаем, он планирует прорываться к Москве.

— Если можно, я хотел бы сказать, что ключ к его разгрому не в военной составляющей, а в политической.

Троцкий посмотрел на Григория с интересом.

— Продолжай, — сказал он.

— Везде, куда бы он ни пришел, Деникин вызывает ненависть. Его казаки грабят всех подряд. Стоит ему взять город, как он собирает всех евреев и расстреливает. Если шахта не выполнит план, он убивает каждого десятого шахтера. Ну и, конечно, ставит к стенке своих дезертиров.

— Мы тоже ставим к стенке, — сказал Троцкий. — А еще убиваем местных, которые их прятали.

— И крестьян, которые не желают сдавать зерно, — сказал Григорий. Ему было тяжело мириться с этой жестокой необходимостью. — Но я знаю крестьян: мой отец тоже был крестьянином. Для них самое главное — земля. Многие из них в революцию отхватили здоровые участки и хотят их удержать, что бы ни случилось.

— И что?

— Колчак заявил, что земельная реформа должна основываться на принципе частной собственности.

— И это значит, что крестьянам придется расстаться с полями, которые они отобрали у помещиков.

— Я бы предложил распечатать эту его листовку и вывесить у каждой церкви. После этого, что бы ни делали наши солдаты, крестьяне будут за нас, не за белых.

— Действуй, — сказал Троцкий.

— И еще одно. Объявите амнистию дезертирам. На семь дней: кто вернется в строй в этот срок — избежит наказания. Вряд ли начнется массовое дезертирство, ведь это всего на неделю. А вот привлечь к нам народ это может, особенно когда они поймут, что белые хотят отнять у них землю.

— Ну, давай попробуем.

Вошел ординарец и отдал честь.

— Поступило странное сообщение, товарищ Пешков, и я подумал, вас это заинтересует.

— Говорите.

— Это касается одного из взятых в плен в Бугуруслане. Он был в армии Колчака, но форма на нем американская.

— У белых воюют солдаты со всего света. И это естественно: империалисты поддерживают контрреволюцию.