– Я не эсэсовец, герр командир… Меня отправили сюда насильно. Я служил добровольным помощником вермахта. Механиком в гараже. Попал в плен в сорок втором, под Харьковым…

– Вот гад… – прокомментировал Талатёнков.

– Я не эсэсовец… – запинаясь, повторил фашист. – Вот у меня в кармане, посмотрите…

– Талатёнков, глянь, что у него в кармане… – приказал Аникин.

– Товарищ командир, не хочу я об эту свинью пачкаться… – заартачился Талатёнков.

– Егор! – сурово произнес Аникин.

Талатёнков тут же рванул на груди китель фашиста и достал из внутреннего кармана солдатскую книжку и погоны, перевязанные бечевкой.

– Это мои погоны, на память о вермахте… – причитал пленный, закрываясь связанными руками.

– Гад, а где твои погоны красноармейца? – произнес Крапивницкий, вернувшийся с осмотра.

– Крапива, он же говорит, что в плен попал в сорок втором. Тогда еще не было погон, – заступился за пленного Караваев.

– Тише вы оба… – проговорил Аникин.

Схватив фашиста за грудки, он приподнял его с пола. Андрей проговорил ему прямо в лицо:

– Послушай, сволочь… За твою доблестную и памятную службу у фашистов я тебя прямо щас могу шлепнуть… Без лишних разговоров. А я с тобой еще разговариваю… Быстро отвечай, что за части стоят в Вечеше.

– Да-да… я все расскажу… – в страхе забормотал пленный.

Его грязный лоб покрылся крупными каплями пота.

– К западу… вот туда, под Вечешем, расположен резервный аэродром… – Пленный затараторил еще быстрее, показывая связанными руками куда-то в сторону алтаря.

– Нет, погоди… ты на карте покажешь…

Аникин вытащил из планшета карту местности, выданную ему Шибановским. В нагрудном кармане гимнастерки у него был спрятан огрызок карандаша.

– Наш батальон охранения прибыл сюда неделю назад… – продолжал эсэсовец. – Но мы никого не убивали…

– А это что за эмблема? Что за череп?

Андрей показывал на изображение черепа без нижней челюсти, которое было оттиснуто на титульном листке солдатской книжки пленного.

– Это эмблема нашей части. «Мертвая голова»…

– Дивизия СС?

– Нет… – произнес пленный. – Другие части…

Он умолк, словно испугавшись того, в чем должен признаться.

– Она тоже так называется, но к дивизии не имеет никакого отношения. Мы охраняли объекты.

– Какие объекты? – тряхнул Аникин фашиста еще сильнее. – Говори…

– Хорошо, хорошо… – закивал совершенно белым от страха лицом эсэсовец.

– Это был концентрационный лагерь Штуттхоф, под Данцигом… – проговорил, будто на исповеди. – Меня перевели туда насильно, в конвойную группу. Мы подчинялись офицеру СС. И форму нам выдали эсэсовскую. Я прибыл туда позже других. Честное слово, я никого не убивал. Это все они, другие… В конвойные собрали много народу, в основном таких, как и я, добровольных помощников рейха… много латышей, литовцев… казаки… эти постоянно пили, а потом начинали без команды стрелять по пленным евреям. Но я не стрелял… расстрелы евреев закончились после того, как я прибыл в лагерь.

– Заткнись, заткнись… – Аникин отпустил китель фашиста, толкнув его обратно на землю. Как будто он испугался, что может замараться об эту потную, трясущуюся мразь.

– О своей доблестной службе расскажешь позже… – брезгливо прервал эсэсовца Аникин. – А сейчас – про аэродром…

– Сюда нас перебросили неделю назад… – с готовностью продолжил фашист. – Мы должны были подготовить аэродром для прибытия основных сил.

– Каких сил? – вновь наклонился к нему Андрей.

– Площадка для самолетов. Они могут прибыть в любое время. Сегодня или завтра… Это зависит от обстановки на передовой. Так сказал наш командир, герр капитан.

– Кто охраняет аэродром? – спросил Аникин.

– Рота автоматчиков… Взвод технического обслуживания. И… зенитки…

– Зенитки? – переспросил Аникин. – Сколько их? Что за зенитки?

– Не знаю… Эта информация засекречена. По-моему, четыре или пять расчетов… Крупнокалиберные «фальки». Они маскируют орудия.

– Врешь… Ты не видел, где расположены зенитные орудия? – снова схватил за грудки фашиста Аникин.

– Нет… нет… – замотал головой эсэсовец. – Они проводили все работы ночью. Правда, я отлучался… несколько раз… ну… в самоволку…

– К этой ходил?… К бабе? – не выдержал стоявший тут же Лещенко. Но, как и другие бойцы, внимательно наблюдал за общением командира с пленным.

– Да… к ней… – кивнул эсэсовец. – Горели огни, и слышался шум грузовиков и моторов. Я смогу показать примерно…

– Показывай… – приказал ему Аникин, разворачивая перед носом карту.

– Вот здесь… аэродром… – Грязный палец фашиста очертил кружок в пригороде Вечеша. – А зенитки… примерно вот здесь…

– Примерно или точно? – еще жестче спросил Андрей.

– Не знаю… примерно… – жалостливо пробормотал пленный. – Если так, вживую, я наверняка покажу…

– Хитрит, гад… – подозрительно процедил Талатёнков. – Жизнь свою жалкую страхует…

Аникин тут же огрызком карандаша набросал на карте контуры указанных фашистом целей.

– Шулепин, Болтян, сторожите эсэсовца… – приказал Андрей двум молодым бойцам, вошедшим в группу. – Остальные – рассредоточились по периметру… Поглядывайте пока из окна, как и что… А мы с Лещенко к небесам прогуляемся…

– Это как, товарищ командир… – настороженно спросил Лещ.

– Как? С энтузиазмом, Казанова… – хлопнул его по плечу Андрей. – Давай, двигай вперед. Нам еще надо лестницу отыскать, которая на колокольню ведет…

– А-а!.. – обрадованно и облегченно выдохнул Лещенко, нервно засмеявшись. – А я уж было подумал…

– Что подумал? – на ходу спросил его Аникин. – Что я тебя того – в расход пущу? За невыполнение приказа…

– Да, товарищ командир… – эмоционально начал оправдываться Лещенко. – Я ж говорю, что она сама на меня полезла. Я даже моргнуть не успел, а она хвать меня, в комнату свою потащила и давай наяривать…

– Смотри-ка, как она тебя на крючок цепанула. Чисто подсекла, как натурального леща… – зло выцедил Аникин, когда они подошли к винтовой деревянной лестнице. – Давай вперед… Вперед, говорю… Живее ногами перебирай…

– Товарищ командир… – испуганно, почему-то шепотом, проговорил боец, когда их сапоги затопали по деревянным, жутко скрипучим ступеням. – А вы не того?…

– Что не того? – переспросил Аникин.

– Не застрелите меня? Ну, за неисполнение приказа?… – совсем испуганно пробормотал Лещ.

– Стоило бы… – резонно и сухо ответил Аникин. – За то, что сделал гадость и продолжаешь свое вранье протухшее заливать, вместо того чтоб покаяться и сознаться… Покаявшись, Лещенко, оно, наверное, легче было бы на колокольню взбираться…

Похоже, боец воспринял это восхождение всерьез.

– Товарищ командир… не знаю… будто наваждение какое на меня накинулось… – проговорил он сдавленным голосом. – Еще как входили в дом тот, а она на пороге стояла… вся такая… Я еще грудь ее задел… будто током ударило. И все трясет всего и сон не идет. А в башке только одно: только бы все уснули, тогда и займусь хозяйкой…

– Вон ты че винтовку свою драил… – усмехнулся в ответ Аникин. – Шаловливые ручки утихомирить не мог…

– И ведь она действительно не против была сама… Истинный крест вам… – Лещенко остановился и с жаром перекрестился.

– Мне твой крест ни к чему… Ты вот для Него божись… – Андрей показал головой вверх, в сторону колокольни и купола церкви.

– Вы как заснули, недолго времени прошло… – зашептал почти горячечным голосом Лещенко. – Вдруг дверь скрипнула. Из комнатки. Гляжу – она стоит в проеме. В одной ночной рубашке. Такая грудь выпирает оттуда, что не продохнуть… А она увидела, что я не сплю, а сама демонстративно так проходит между спящими. И задом вертит. К столу прошла, под которым ведро с водой стоит. Кружку берет со стола и наклоняется к ведру. Это чтобы значится воды набрать. А сама задницу свою в аккурат в мою сторону выставляет. Ну, я вам скажу, такое зрелище… Меня в жар и кинуло… А эта подстилка эсэсовская проходит обратно, у двери останавливается и как глянет на меня… Ну, все, думаю, Лещ, пропала твоя солдатская душа. И к двери. Захожу, значит, крадучись в комнатку, а там!..