– Да, это правда, Хаген… Мы с моей деткой не просто так «Железный крест» получили. Мы его заработали по-честному… Герр гауптман представил меня к обергефрайтеру…

Последние слова Вайс произнес, чуть не лопаясь от самодовольства. Он вдруг наклонился к самому уху Отто и шепотом сказал ему:

– Только эти зарубки, Хаген… Они не все мои, понимаешь? Винтовка-то трофейная. Вот по сию пору…

Его грязный ноготь отмерил примерно половину длинного ряда засечек на полированном темно-коричневом дереве приклада.

– Видишь?… Вот эти – это того русского. Ну, которого винтовка была. Сам его застрелил. Под Сандомиром. Прямо в лоб пулю всадил. Мне за него «креста» и дали. Матерый был, дело знал хорошо. Неделю наших щелкал с левого берега. Пока я его не выследил. Пересидел его. Осторожный был до жути. Четыре часа ждал. Под себя пришлось ходить. И по большому, и по малому. Вонища – страшная, брр…

Вайс замотал головой, будто опять унюхал ту самую, страшную вонищу.

– Но ничего. Стерпел.

Вайс опять рассмеялся, но как-то натянуто.

– Он не стерпел, а я стерпел, – как бы убеждая себя, бодро произнес снайпер. – Потому сейчас – с «крестом» на груди и с его винтовкой. А он под крестом…

– Это получается, что ты на прикладе и русских, и наших убитых носишь… – сказал Отто.

– А они мне не мешают и руку не оттягивают, – откровенничал Вайс. – Это знаешь – как в тире. Они в прицел все игрушечные. Не то что в рукопашной… Я-то врукопашную ходил, есть с чем сравнить… Хотя ты, Отто, тоже повидал на войне…

Хаген насторожился.

– А откуда ты знаешь, что я повидал? – с вызовом спросил он.

– Слыхал от нашего оберфельдфебеля, – ответил Вайс. – Ты же знаешь, для Коха никаких тайн в нашей роте не существует. Так что про твои штрафные мытарства ему известно.

Отто старался все время шевелить окоченевшими пальцами. Так недолго и без конечностей остаться. И все из-за этого Шульца, будь он неладен. После того, что учудил вчера Вейсенбергер, лейтенант решил усилить контроль за полем за счет снайпера. Вейсенбергер был снят с передовой огневой точки, а на его место отправили Вайса и Хагена.

Хотя зачем теперь сторожить это проклятое поле? И так всем понятно, что там мины. Из местных никто вчера даже не предпринял попытки забрать тела убитых девочки и женщины. Рисковать желающих не оказалось. Может быть, у них не было близких родственников. А может, и есть, да только жить хотят.

У Хагена был свой зуб на лейтенанта. Ладно, пусть даже ты совершил одну глупость: отправил снайпера из защищенного железом и бетоном напичканного опорного пункта на выселки, на мерзлую землю, в снег. Но какого черта здесь нужен он, Отто Хаген? Развлекать Вайса, чтобы тот не заснул? Удерживать мирное население от непреднамеренного посещения минного поля с помощью своего карабина? Для отстрела безоружных детей и женщин вполне хватало и одного Вайса.

Хагену вполне по сердцу сейчас находиться в теплом блиндаже, а не на этом заснеженном склоне, в необорудованном по уму пулеметном гнезде. Этот Вейсенбергер оказался еще глупее, чем Отто о нем думал. Мало того, что стрелять не умеет, так еще и толком оборудовать пулеметное гнездо был не в состоянии. По прибытии на место им с Вайсом пришлось еще с час окапываться, чтобы хоть как-то укрыться в этом белом безмолвии. И чему учат этих молокососов? Правда, поработав лопаткой, Отто хорошенько согрелся. Да еще и занятие хоть какое-то. Все лучше, чем сидеть сиднем в компании зануды и скряги Вайса. И табак у него закончился, и винтовку он в чужие руки не дает. И так всегда.

Ни разу Отто не мог вспомнить, чтобы он или кто-то из товарищей хоть раз разжился у Вайса табаком или краюхой хлеба. Зато сам великий мастер попастись возле чужих запасов жратвы и табака. И с этим крохобором он вынужден торчать в этой заснеженной ложбинке, у стволов высоченных деревьев, битый час! А теперь еще выслушивай кошмарные исповеди Вайса о том, как за ним во сне гналась голая одноногая женщина. А ведь, если голый человек приснится, это не к добру. К нездоровью. Отто вычитал это еще в детстве, в соннике, который как-то купили его родители на ярмарке.

Может, сказать Вайсу? Хоть немного можно будет повеселиться. Отто невольно улыбнулся, представив реакцию Вайса. Паника будет обеспечена. Вайс проявлял какое-то запредельное старание в вопросах собственного здоровья. Берег себя, холил и лелеял, не обращая внимания на нескончаемые шутки товарищей.

Отто готов был биться об заклад, что перед тем, как идти в дозор, Вайс напялил на себя минимум три пары шерстяных рейтуз, а, возможно, сверх того – и женские колготки. Этот способ утепляться, натягивая на себя капроновые чулки или колготки, Вайс, по его собственным рассказам, якобы узнал от бывалых вояк в школе снайперов. Сверху на снайпере был белый маскировочный халат, но изнутри его распирало от надетой под низ одежды. Из-за этого Вайс выглядел как огромный надувной зверь – неповоротливый белый медведь с винтовкой в руках.

– Чего ты? – настороженно спросил Вайс, покосившись на Отто.

Хаген отвернулся, стараясь прогнать с лица улыбку.

– Ничего…

Вайс еще подозрительнее глянул в его сторону:

– Чего ты скалишься?

Смех все сильнее щекотал Хагена изнутри. Да, белый медведь в колготках – это еще то зрелище.

– Че ты ко мне пристал? – огрызнулся Отто. Он все никак не мог побороть хохота. – Хочу и смеюсь…

– С чего ты смеешься? – занудствовал Вайс. – Тут, кроме меня, никого нет…

– Заметь, это ты сказал… – добродушно ответил Хаген. Черт, не хватало еще с ним ссориться. Кто знает, сколько им еще тут сидеть.

– Да ты в самом деле ни при чем, Вайс… – примирительно успокоил Хаген. – Просто анекдот вспомнил.

– Ну, так расскажи, раз вспомнил… – все еще недоверчиво отозвался Вайс.

– Анекдот про школу снайперов, – для затравки начал Отто. – Фельдфебель ругает новобранца: «Прекрати рассматривать в оптический прицел женщин на пляже! Гауптман недоволен. Женщины разбегаются так быстро, что он не успевает навести свой бинокль».

Вайс рассмеялся. Приободрившись, он сказал:

– Ладно, теперь моя очередь. Короче, приходит в часть письмо о том, что у стрелка Фрица умер отец. Командир части вызывает ротного к себе, отдает письмо и просит его: «Сообщите стрелку Фрицу это скорбное известие. Но только поделикатнее…» Гауптман является в роту и выстраивает всех на плацу. Командует: «Все, у кого живы отцы, – шаг вперед! А ты, Фриц, дубина, куда прешься?!..»

Вайс зашел от смеха от самим же собой рассказанного анекдота.

– Ты чего не смеешься? – вдруг, оборвав смех, подозрительно спросил он Хагена.

Отто несколько секунд не отвечал.

– Потому что не смешно… Понял? – вдруг с вызовом сказал он.

Вайс, не ожидавший такого ответа, опешил.

– Да ну тебя… – очнувшись, процедил он. – Все вы, из штрафной, немного того – с приветом…

Отто не стал ругаться, а просто молча отвернулся в противоположную от Вайса сторону.

Вдруг нарастающий рев возник слева, со стороны насыпи. Он стремительно усиливался, выворачивая нутро наизнанку.

– Мины? – только успел проговорить Отто, как сильный взрыв раздался прямо за их спинами.

Взрывная волна ткнула Хагена в спину с такой силой, что, ударившись грудью о мерзлый откос бруствера, он потерял в легких весь воздух. Отто хрипел, пытаясь сделать вдох. Но в горло будто кто-то забил занозистый кол. Этот кол накрепко засел внутри, не давая воздуху войти в грудь.

Хаген катался по земле, ловя ртом грязный снег. Растаявшая влага смочила гортань и дала доступ для воздуха. Кашляя и отхаркиваясь, Отто сипло расправлял и опустошал грудь, заново приучая легкие к дыханию. Тут громыхнул еще один взрыв. Разворотило передний выступ пулеметного гнезда.

Оглушительный рев смешал Отто с землей. Ошарашенно шаря по сторонам руками, Отто выполз из возникшей над ним земляной насыпи.