После того, как на полу не остается ни единого пятнышка, звоню Крису. Дожидаюсь сорокового гудка, выжидаю пять минут, – и звоню снова. Перезваниваю на мобильный, но его трубка выключена. Звоню ему домой – снова, снова и снова, – тыкая пальцем в кнопку повтора словно поломавшийся робот.

На шестнадцатой попытке он отвечает.

– Ты что, только пришел? – выпаливаю я.

Господи, а вдруг он все это время был в ванной? И почему я всегда начинаю думать после того, как нажму на ядерную кнопку?

– Да, только что, – отвечает он.

– Можно, я приеду к тебе? – выдыхаю я и сползаю на пол, не в силах удержаться на трясущихся ногах.

Помедлив немного, Крис отвечает:

– Да у меня тут полный дурдом.

И ты, дорогой, сейчас как раз говоришь с его потенциальным пациентом.

Сжимаю пальцы в кулак и изо всех сил стараюсь придать голосу живость и легкость.

– Я не буду мешать, – заливаюсь я так, будто не стою сейчас на арене Колизея, в окружении свирепых львов и мне безразлично, поднимет Крис большой палец вверх или опустит вниз.

Кажется, проходит целая вечность, прежде чем он начинает смеяться и говорит:

– Не могу вам отказать, принцесса. Давай, подъезжай.

Записываю адрес и довольно ухмыляюсь. Нет, Бабс, ты не права. Я могу сказать “нет” своей маме. Я могу сказать “нет” кому угодно.

Если ты год встречаешься с парнем, а он все не делает тебе предложение, – бросай его к чертовой матери. Он попусту убивает твое время. Когда мне было двенадцать, мама твердила об этом почти каждый божий день (не понимая, что девчонки, которым еще нет двадцати одного, встречаются с парнями как раз для того, чтобы попусту убивать время). Однако теперь, когда мне уже двадцать шесть, и я стремительно приближаюсь к сорока, мамина настойчивость заметно поутихла. То есть, когда в воскресенье, за утренним кофе в кондитерской “Луи”, в Суисс-Коттедже я выкладываю как на духу сокрушительную новость о нас с Солом, на ее лице читается такой испуг и смятение, что пожилая официантка немедленно подскакивает к столу: узнать, все ли в порядке с маминым миндальным круассаном.

– И… и кто же… – Даже моя мама, обладающая социальной деликатностью сучки в период течки, не может заставить себя закончить вопрос, который прояснил бы тайну использованного презерватива.

Мы молча крошим пищу по своим тарелкам и внутренне умираем миллионом разных смертей. (Хотя то, что лежало в моей тарелке, раскрошить было не так-то просто: не спрашивая моего мнения, мама заказала для меня огромное, сочное датское пирожное – кричаще яркую сладость, от которой я, возможно, пришла бы в восторг, будь мне, скажем, лет пять с половиной.)

– И кто же – что? – бормочет Тони, набивший рот яблочным пирогом.

На нем солнечные очки “Катлер & Кросс”, не переодетая со вчерашнего вечера дорогая рубашка и стильные “Ливайсы”. “Сумасшедшая ночка в “Метро”, – громко оповестил он нас по прибытии, – с Ноэлем Галлахером[19]”, – бахвальство, понапрасну растраченное на посетителей кондитерской, которые, возможно, и впечатлились бы, проведя Тони сумасшедшую ночку, скажем, в “Блумс” и, скажем, с Фрэнком Синатрой.

– Дело в том, что мы с Солом друг другу не подходим, – говорю я извиняющимся тоном. – Сейчас у меня новый и очень хороший парень.

Если бы мама истолковала слово “новый” не как “очередной”, а как “современный”, т. е. тот, кто “сам гладит одежду, посещает групповые занятия у психолога и не стесняется в открытую обсуждать свои чувства”, меня бы это вполне устроило. Но, к сожалению, не похоже, чтобы ее мозг переработал мою информацию столь глубоко и тщательно.

Мама вздрагивает.

– Ты совершенно о себе не думаешь, – вздыхает она. – Я уже не знаю, что с тобой делать. Ты только посмотри на себя! Ну и видок!

Этот трюк мне хорошо известен. Когда мама не согласна со мной, она притворяется, будто ничего не слышала. А вместо ответа начинает цепляться ко мне по поводу и без повода. И лишь потом, когда обида выкипит и мое чувство собственного достоинства сравняется с нулем, мама неожиданно набрасывается на мое первоначальное заявление, разбивая его в пух и прах. Думаю, схожий метод применяют к заложникам террористы.

Тони приподнимает свои темные очки. С волнением ловлю его взгляд: вчера Крис сказал, что я одеваюсь, точно какая-нибудь библиотекарша, и потащил меня в магазин, где убедил приобрести желтую футболку с тигром на груди и широченную серую юбку из плащовки.

– Да-а-а, – произносит Тони одобрительно. – А видок, кстати, что надо.

Благодарно улыбаюсь брату. Наши совместные воскресные завтраки в кондитерской раз в месяц – всегда тяжелое испытание, но они стали семейной традицией. Что в общем-то одно и то же. Зато у мамы появилась возможность выяснять про нас все, не вламываясь в наши дома.

– Итак, кто же он? – спрашивает она сухо.

Тони лихо свистит и щелчком пальцев подзывает официантку: заказать еще горячего шоколада.

– Его зовут Крис, – отвечаю я кротко, как ягненок. – Крис Помрой. Он был у Бабс на свадьбе.

– Что?! – восклицает мама. – Не тот ли, кого назвали в честь пуделя?

Плотно стискиваю зубы. Да она готова раскритиковать даже радугу за то, что та кривая, и, хотя я уже привыкла, на сей раз меня это страшно раздражает.

– Он старый друг Саймона. И работает в музыкальном бизнесе, – добавляю я, намеренно повышая голос, так как внимание Тони начинает куда-то уплывать.

– Да? – оживляется Тони. – И чем он там занимается?

Отхлебнув кофе, я говорю:

– Он сидел за нашим столом, помнишь?

Тони отрицательно трясет головой.

– Так чем он там занимается?

– Было бы здорово, если б вы двое познакомились поближе. Он… менеджер группы. Называется, э-э, – неожиданно для себя оскопляю их: – “Монстры”.

Тони фыркает.

– Впервые слышу.

Моя левая рука инстинктивно тянется к волосам.

– Я на днях рассказывала ему о тебе, – говорю я, – и он… очень впечатлился…

– Группа, естественно, без контракта, так?

– Да. Но мне кажется, вы друг другу понравитесь. Он такой увлеченный, и его парни тоже, мы были вместе вчера вечером, они выступали в “Красном глазе”…

– Приплатили, чтоб их впустили?

– Э-э, я не знаю, но было очень здорово, правда, и Крис сказал, что публика реагировала даже лучше, чем когда они играли в…

– Понятно. И на кого они похожи?

– Крис говорит, у них “своеобразный” стиль: что-то вроде “неоромантического рока”, смесь “Айрон Мейден” и “Шпандау Балет” плюс энергия “Ярости против маш…”

Я замолкаю, сообразив, что меня никто не слушает. Все это время хранившая гробовое молчание, мама переводит взгляд на дверь, на которую точно зачарованный уставился Тони. В дверях, в черной шубе до пят, застыло видение: крошечная эскимоска с гладкими, темными волосами и огромными голубыми глазами. Едва уловимый налет беспокойства омрачает ее кукольное личико.

– Мел! – кричу я, вскакивая из-за стола. – Молодец, что приехала! Ты даже рано.

– Ты ее знаешь? – шепотом спрашивает Тони.

– Это одна из наших ведущих танцовщиц, сегодня у нее интервью с “Сан”, с фотосъемками, а я в роли полиции нравов, мы договорились встретиться в спортзале через… час… Мел! С такси все было нормально? Водитель знал, куда ехать? Я его подробно проинструктировала, прекрасно, садись к нам, заказать тебе что-нибудь? Познакомься: это моя мама, мой брат Тони, а это Мелиссандра Притчард, звезда нашей “Балетной компании”.

Мел здоровается с мамой за руку и хлопает ресницами в сторону Тони. Реши она вдруг сменить профессию, могла бы хлопать ресницами за сборную Англии.

– Очень приятно, – говорит мой братец, глядя на Мел с благоговением, какое он обычно приберегает для дорогих автомобилей.

– Привет. – Мел склоняет свою кукольную головку так низко, что ее изящный подбородок практически утопает в воротнике.