В машине они молчали. Лишь однажды Настя громко вздохнула и сказала неопределённо: «Как всё-таки…». Де Бельмонт не уточнил, что она имела в виду. Краем глаза, чтобы не отвлекаться от дороги, он позволял себе посматривать на неё, видел её профиль с застывшей на губах загадочной улыбкой.

Уже смеркалось, когда машина остановилась у подъезда.

– Поднимемся ко мне? – неожиданно предложила Настя. – Посмотрите, как я живу.

Поскольку Жан-Пьер не отвечал, изучая черты её лица, она добавила.

– Я сварю кофе, если хотите… Почему вы так смотрите?

– Я не хочу кофе, Настя. Я хочу целовать вас. У меня никогда не кружилась голова от желания, а сейчас я будто опьянён вами. Глупо говорить об этом, но мне хочется, чтобы вы знали.

Она вышла из «мерседеса», неторопливо обошла его и остановилась возле дверцы Жан-Пьера. Её рука легла на приопущенное стекло, и Жан-Пьер коснулся лбом её пальцев.

– Простите, – пробормотал он.

– Пойдёмте, – негромко сказала девушка.

Признавшись в своих чувствах, де Бельмонт не знал теперь, как себя вести. Он шагал по ступеням, чувствуя нараставшую дрожь в теле, утопая в гулком эхе лестничного колодца и оглушаемый ударами своего сердца…

У неё оказалась небольшая квартирка на втором этаже. В комнатах царил сумрак, но Настя не включила свет. Стуча каблуками по паркету, она прошла в дальнюю комнату и застыла в дверном проёме, повернувшись к Жан-Пьеру.

– Спальня здесь, – донёсся до него её голос.

Де Бельмон видел, как она расстегнула застёжки туфель, изогнувшись в поясе, и ему подумалось, что ничего более сексуального он не видел прежде. Некоторое время она стояла там, глядя на него, и была похожа на тонкую статуэтку. Потом она пошла обратно к нему босиком, на ходу расстёгивая блузку.

– Такой длинный день. Такие интересные разговоры. Мне кажется, я утомилась от впечатлений.

Она остановилась, и он взял её за руки.

«Как близко её глаза…»

Жан-Пьер осторожно поцеловал Настю в губы, опасаясь, что она отстранится, потому что вчерашний день ушёл со вчерашним поцелуем. Ему казалось, что любое его движение могло спугнуть их близость, разрушить атмосферу интимности. Но он зря боялся. Настя уже распахнула себя. Её губы шевельнулись в ответ, раскрылись.

«Какие мягкие… Боже, она совсем ребёнок! Она…»

Взрослый и опытный мужчина, он чувствовал себя неискушённым юнцом. Глубоко внутри него кто-то внимательно наблюдал за происходившим и фиксировал каждое движение, бережно раскладывая детали на полках памяти и уже сейчас, когда ещё не было надобности вспоминать…

Огромное окно, чуть задёрнутое тяжёлыми гардинами, бросало на кровать вечерний свет – мутный, синеватый, густеющий с каждой минутой. Настя вытянулась поперёк кровати, её голова наполовину исчезла в тени занавесок, а тонкое, гладкое тело сияло матовостью, как фигурка из слоновой кости. Природа любовно потрудилась над её обликом, наградив правильными пропорциями, гибкостью, божественными линиями рук и ног.

Минуту назад Жан-Пьер любовался ею под яркой лампой в ванной, видел поры её кожи, голубоватые прожилки на руках, на шее, на молодой, ещё совсем не женской груди. Он ласкал её под струями воды. Там её тело было рельефно и реально, а здесь, в спальне, превращалось в сказочную дымчатую картину. И от этой картины исходил жар молодой плоти.

Жан-Пьер сдёрнул с себя полотенце и лёг рядом с девушкой.

«Меня трясёт… Вот это новость… Похоже на волнение школьника, впервые увидевшего голую женщину… Неужели я влюблён?»

Ни единого слова не прозвучало в течение часа, только дыхание – то ритмичное, то срывающееся – металось от стены к стене и наполняло собой воздух…

Затем Настя выскользнула из объятий Жан-Пьера и сбегала на кухню. Её нагая фигура то проваливалась в густую тень, то появлялась в пятнах света мерцавшей за окном рекламной вывески. Вернувшись с бутылкой вина, она наполнила бокалы.

– Очень хочется пить, – засмеялась она.

Он засмеялся в ответ и потянулся к ней. Пальцы тронули её плоский живот. Она наполнила бокалы и подала ему.

– Замечательный был день. Замечательная наступает ночь, – прокурлыкала Настя, вытягиваясь возле де Бельмонта.

– Это потому, что ты замечательна, – сказал Жан-Пьер и подумал: «Зачем я говорю это? Пошлость какая-то. И так всё ясно. Не нужно никаких слов».

Он вздохнул и выпил вина. Пить и впрямь хотелось.

***

Утром звонила Ирэн и просила приехать. Она поймала его на пути в редакцию, когда он застрял в пробке на площади Бастилии. На вопрос, что случилось, Ирэн пробормотала какую-то невнятную чепуху. Слушая её, Жан-Пьер думал о Насте. Ему мерещилось, что воздух пахнет её телом.

– Живём в одном городе и не видимся совсем, – пожаловалась Ирэн.

– Почти весь Париж живёт так, – пошутил он в ответ. – Ты недавно звонила.

– Прости, что я бросила трубку в тот раз. Мне было плохо.

«Плохо. Что это такое? Мне очень хорошо, я летаю от счастья, ко мне вернулась молодость… Чёрт возьми, какое мальчишеское настроение, какая беззаботность. Всё-таки мы должны влюбляться постоянно. Влюбляться, влюбляться… Почему это чувство приходит не так часто?»

– Мне нужно увидеть тебя, – настаивала Ирэн.

Встреча с бывшей женой не входила в планы Жан-Пьера, но Ирэн так настаивала, и он, подавив в себе внезапно закипевшее желание грубо выругаться, согласился…

В квартире, которую де Бельмонт оставил Ирэн, он не появлялся давно. Поднявшись на четвёртый этаж, он остановился перед знакомой дверью и замялся. Сделал пару шагов туда-сюда, не решаясь нажать на звонок, и подумал, что его башмаки стучат слишком громко. Наконец он решился, но дверь отворилась раньше, чем он позвонил.

– Здравствуй, Ирэн.

– Рада видеть тебя, Жан-Пьер, – наверное, она услышала его шаги.

– Ты прекрасно выглядишь, – произнёс он дежурный комплимент.

– Макияж творит чудеса. В каждой женщине живёт художник. Мы сами создаём свои портреты.

Он прошёл в комнату и остановился перед старинным комодом, на котором раньше красовалась в деревянной раме их свадебная фотография. Потом из года в год там то появлялись, то пропадали какие-то ещё фотоснимки. Теперь на комоде не было ничего.

– Здесь всё по-прежнему, – де Бельмонт обвёл комнату рукой, – даже воздух пахнет хлебом, как раньше.

– Под нами находится хлебная лавка. Разве ты не обратил внимания на вывеску?

– Ах да, конечно…

Жан-Пьер плюхнулся на диван с кожаной обивкой и раскинул руки в стороны, положив их на спинку.

Он внимательно посмотрел на бывшую жену. Время пощадило её лицо, сохранило фигуру. Разумеется, Ирэн чуточку располнела, но это не делало её хуже, может, даже добавило особой прелести. Добавило сочности её обаянию, да именно так – сексуальной сочности. Если бы его мысли не были заняты Настей, он бы не преминул увлечь своею бывшую супругу в спальню.

– Смотришь изучающее, – ухмыльнулась она.

– Скорее с удивлением, – поправил он. – Ты хорошеешь, время идёт тебе на пользу.

– Благодарю, дорогой.

– Приятно сознавать, что когда-то ты была моей женщиной.

– Женой, – в свою очередь поправила Ирэн. – И другом. По крайней мере, мне бы хотелось так думать.

– У тебя изменился голос. По телефону почему-то этого не слышно.

– Нервничаю.

– О чём ты хотела поговорить?

Она присела рядом с ним на краешек дивана, положила руку ему на колено и тут же встала, отошла к окну, задержалась там на несколько секунд, взвешивая что-то в уме, опустив голову, затем сложила руки на груди и привалилась плечом к стене, глядя на Жан-Пьера.

– Я больна, Жан-Пьер. Я была у доктора.

– Ты всегда любила ходить по врачам, всегда искала какие-нибудь болячки. Без того жизнь для тебя не была достаточно трагична.

– Ты не понимаешь! – почти выкрикнула Ирэн.

– Тогда скажи внятно.

– У меня плохие показатели крови.

– Насколько плохие? Ты любишь сгущать краски. Почему бы тебе просто не радоваться жизни?