– Что ты, милый, что ты! Какая несправедливость? Я сейчас вижу так много… Понимаю всё, что не понимаете вы… Поцелуй меня…

Он наклонился и прикоснулся к её губам. Холодные и сухие. Чужие и неживые.

– Ирэн, – прошептал он.

– А вот и Бланш, – улыбнулась Ирэн.

Жан-Пьер обернулся.

– Я откупорю сама, не беспокойтесь, месье де Бельмонт, – предупредительным жестом сиделка заставила его не подниматься. – Я справлюсь.

– Бокалы… в правом шкафу на кухне, – сказал Жан-Пьер и посмотрел на Ирэн. – Или в другом месте?

– Как приятно, что ты всё помнишь. Даже такие мелочи. Да, они в том шкафчике.

Через минуту бокалы с шампанским были у них в руках.

– Я желаю вам всего хорошего, – произнесла Ирэн, глядя на бокал, в котором поднимались со дна струйки пузырьков. – И пусть вы избавитесь от тяжести. Жизнь дана не для огорчений. Жаль, что мы не понимаем…

Она поднесла бокал ко рту, и де Бельмонт услышал, как её зубы стукнули о стекло.

– Как вкусно. Никогда не пила такого вкусного шампанского. Спасибо вам, что вы со мной.

Раздался дверной звонок.

– Это Антуан, – улыбнулась Ирэн.

Когда Бланш отперла замок, де Бельмонт не удивился, увидев сына.

– Мама! – молодой человек вбежал в спальню, в его глазах горел беспокойный огонь.

– Тихо, сынок, тихо, – чуть слышно засмеялась она. – Не пролей моего шампанского. Оно такое замечательное. Бланш, пожалуйста, угостите моего мальчика.

Антуан с недоумением обвёл глазами собравшихся.

– Шампанское? – спросил он.

– Мы празднуем, сынок, – объяснила Ирэн, – празднуем нашу жизнь.

Она выпила до конца и протянула пустой бокал Жан-Пьеру.

– Спасибо за всё, любимый… – Она поманила его пальцем. – Я буду ждать твою книгу, – едва слышно проговорила Ирэн. Её губы вытянулись в слабую улыбку. – Не пытайся обмануть меня. Мне будет всё видно, дорогой мой. Оттуда всё видно.

При этих словах Жан-Пьеру сделалось не по себе. Он оглянулся на сына. Тот молчал, бледный и напуганный.

– Мама, – выдавил Антуан из себя.

– Никаких слёз… Ты не понимаешь, мальчик мой, не понимаешь… Никто из вас не понимает… Только я… Потому что я уже… знаю… другое…

Она закрыла глаза.

В комнате повисла тишина.

– Она умерла, месье, – рука медсестры легла на плечо де Бельмонта.

– Что?

– Она умерла.

– Она только что говорила, – произнёс Антуан.

Бланш взяла руку Ирэн за кисть и проверила пульс.

– Она умерла, – опять повторила она, теперь с виноватой интонацией, словно извинялась за то, что не ошиблась.

– Я успел в последнюю минуту, – прошептал Антуан, – в последнюю минуту… Господи, а если бы я опоздал?

– Она бы дождалась вас, – заверила Бланш. – Ваша матушка была удивительным человеком.

Жан-Пьер вышел в соседнюю комнату и огляделся. Всё было знакомо до мелочей. Шкафы, одежда, посуда – всё это до недавних пор служило человеку, которого больше не было. Вещи остались, а человек перестал быть. Неужели вещи сильнее человека? Он обернулся и увидел, как Антуан опустился на корточки возле кровати Ирэн и положил голову на руки матери.

– Мама… Прощай…

***

– Никогда не думал, что выслушивать соболезнования – такое нелепое, бессмысленное занятие, – негромко сказал Жан-Пьер сыну, когда они остались у могилы вдвоём. – Что могут они сказать… «Сочувствуем, всей душой с вами»… Разве это значит что-то на самом деле?

– Все мы соблюдаем формальности, – ответил Антуан, – все надеваем маски по разным случаям.

Они медленно шли по направлению к выходу, под ногами хрустел гравий, над головой щебетали птицы.

– Как у тебя с Анной?

– Никак. Она не поехала со мной. Сказала, что траур – не её стиль.

– Она поняла, что у тебя умерла мать?

– По-моему, она вообще мало что понимает, – спокойно ответил Антуан.

– Ты был с ней только, чтобы…

– Она хороша в постели, но не больше. Надеюсь, ты не подумал, что я испытываю к ней какие-то серьёзные чувства? – спросил Антуан. – Она всего лишь красивая кукла.

Он достал сигареты и закурил.

– Большая пустота образовалась во мне, – сказал Жан-Пьер, глядя на сигарету, зажатую губами сына. – Огромная пустота. Бездна… Вот уж не предполагал, что смерть твоей матери будет для меня ударом.

– Помнишь, я говорил, что вы близкие люди? Теперь ты сам убеждаешься в этом.

– Близкие… Мы общались от случая к случаю.

– Порой и этого достаточно, отец, чтобы не рвалась ниточка любви.

– Неужели я любил её до последнего для? Неужели люблю до сих пор? Что же это за род любви? Живёшь, живёшь и никакого недостатка в общении не испытываешь, а вот ушла она… и сразу такое ощущение, что меня обокрали, отобрали то, без чего я не могу существовать… Ты молод и не поймёшь этого.

– Отец, не попрекай меня моими годами, – строго сказал Антуан.

– Прости, сын. Это не упрёк. Это растерянность. Я не ожидал от себя.

Антуан обнял Жан-Пьера, и они долго стояли, прижавшись друг к другу щеками – два возраста, два взгляда, два разных, два близких…

У ворот на выходе с территории кладбища де Бельмонт увидел Настю. Одетая в чёрное, подчёркнуто-прямая, со сжатыми губами, она выглядела торжественно.

– Ты здесь? – удивился он.

– Не знала, будет ли уместным моё присутствие там, – она указала глазами на могильные плиты и поправила лежавший на головё чёрный кружевной платок.

– Твоё присутствие всегда уместно, – негромко ответил Жан-Пьер, целуя её в щёку.

Антуан стоял рядом и ждал, сунув руки в карманы чёрных брюк. Яркое солнце жгло, заставляя раскалённый воздух дрожать.

– Мне жаль, что всё так случилось, – произнесла Настя, и Жан-Пьер почувствовал, что ей гораздо хуже, чем ему: не из-за переживаний, а из-за растерянности, из-за неумения вести себя в таких ситуациях. Она умела веселиться и радоваться но не умела выражать скорбь. Она хотела помочь ему, поддержать хотя бы словами, но не знала, что сказать. Смерть была для неё абстрактным понятием, никогда не дышала ей в лицо холодом, никогда никого не отнимала. Де Бельмонт видел, что Настя пришла к воротам кладбища не формально, она хотела быть нужной, в её глазах светилось добро. Но разве кто-нибудь может восполнить утрату, тем более такую – неожиданную во всех смыслах этого слова?

– Что поделать, – ответил Жан-Пьер, – случилось то, что случилось.

– Отец, я подожду в машине, – сказал Антуан.

– Ты очень страдаешь? – спросила Настя.

– Не страдаю. Это что-то другое. Этому нет названия. Я чувствую себя обманутым, потому что многие годы думал, что мы чужие с Ирэн. Смерть чужого, постороннего человека не может вызвать чувства потери. А я потерял её. Значит, я обманывал себя, Ирэн обманывала меня, мы друг друга обманывали. Любовь давно ушла от нас, и я не предполагал, что в сердце сохранилось что-то иное, но не менее важное и сильное, чем любовь. И вот я растерян. Пытаюсь понять и не могу…

– Смерть ужасна.

– Ужасны страдания перед смертью.

Она обняла его, и де Бельмонт ощутил мелкую дрожь её тела, будто девушку бил озноб.

– Ты плохо чувствуешь себя? – обеспокоено заглянул он в её глаза.

– Нет, просто я боюсь смерти… Я говорила тебе… Сейчас опять накатил страх…

Де Бельмонт невольно улыбнулся.

– Не бойся, ведь я с тобой…

Его позабавила мысль, что в такую минуту не Настя успокаивала его, а он – её. Её переполняла энергия жизни, она кипела желаниями, готова была пуститься бегом в любом направлении, меняя свою судьбу без оглядки. Но перед мыслью о смерти она превращалась в беспомощную, сломанную куклу, из которой выдернули стержень. Де Бельмонту показалось, что Настя вот-вот упадёт, лишится чувств.

– Голова кружится, – прошептала она.

– Идём в машину… Антуан! Открой дверь! И помоги мне…

Они усадили девушку в машину.

– Что с ней? – Антуан внимательно смотрел на побледневшую Шереметьеву. Она безвольно откинулась на спинку кресла.