— Не хочешь посидеть с нами? — спросил Кирилл.

— Нет.

— Но можно я с тобой посижу?

Она пожала плечами, и он подвинул табурет к столу.

— Наверно, фотограф заблудился, — сказал он первое, что пришло в голову, чтобы начать разговор. — Может быть, утром появится.

— Да не фотограф он вовсе, — ответила она.

— Почему так решила?

— Вот ты кто — моряк?

— Ну, можно сказать, что моряк.

— Стал бы ты рассказывать про паруса, трюмы, что там еще? Про выгодный фрахт, про страховку, про таможни, про контрабанду? Про все то, что для тебя — самое обычное дело?

— Постой, постой, откуда ты знаешь о страховке и контрабанде?

— Читала. И мистер Грубер, хотя я думаю, что его зовут иначе, тоже много читал о фотографии. Для него все это внове, вот он и спешит поделиться с другими.

Я знаю настоящего фотографа, в поселке. Между прочим, он-то еще на войне с камерой был. О чем только мы с ним не говорили, но о работе — никогда.

Кирилл не знал, что и сказать. Полли улыбнулась:

— Теперь понимаешь, почему меня все боятся?

— Я не боюсь. Видишь, сижу рядом.

— Посмотрим, надолго ли тебя хватит. — Она снова отвернулась к окну.

— А что, если Грубер — беглый преступник? — предположил он.

— Вроде тебя? — отозвалась она. — Вряд ли. Больше похож на сыщика. Да какая разница? Человек он хороший. Жаль, что не с нами.

«Да, жаль, — подумал Кирилл, вспомнив, как метко стрелял Грубер по убегающим шайенам. — Лишний стрелок нам бы не помешал».

— Как приятно слышать русскую речь, — сказал он. — Раньше я только с Илюхой и мог поговорить. А видимся мы с ним — раз в год, если повезет.

— Папаша так поставил. В доме — только по-русски. Я американские-то слова первые услышала, когда уже большая была.

Мамаша у нас местная. Так он ее научил, и с нами она только по-русски говорила. А зачем? Возвращаться не собирались, у нас в России ничего не осталось. Ничего и никого. Папаша так и говорит — наша Россия у нас во дворе.

— Ну, а замуж за русского почему он тебя не выдал? — осторожно спросил Кирилл. — У вас же тут друзья, соседи, родня…

— А то самому не догадаться! Кому нужна каторжанка?

— Каторжанину, — сказал он.

И оба засмеялись.

— Ой, смешной ты. А жить где, на каторге?

— Ну, отчего же непременно на каторге… — Он набрался смелости и сказал: — У меня дом большой. Светлый. Из всех окон море видно.

— Море? — Она вздохнула. — Я и забыла, какое оно, море-то…

— Вот и вспомнишь.

Полли долго смотрела в окно, подперев щеку кулаком.

— Ну, что скажешь? — спросил он. — Ты согласна? Выйдешь за меня?

— Я бы вышла, — проговорила она, продолжая глядеть в окно. — Да только не успею. Бежать тебе надо. Бежать отсюда, и никогда не возвращаться. Вот если б раньше…

— Мы уедем вместе.

— Нет. Вместе не пробиться. По одному еще как-нибудь, а так…. Нет, Крис, ничего не получится.

— Я — Кирилл. А ты — Полина?

— Да.

— А папаша твой — Лука Петрович?

— Как ты догадался?

— Он сына назвал в честь своего отца, так?

Она засмеялась:

— Как осторожно ты спрашиваешь, будто на цыпочках крадешься… Боишься папашу-то? Его все боятся. Даже я. Надо было тебе с ним поговорить, если надумал свататься.

— Поговорю, — пообещал Кирилл. — Сделаю все честь по чести. Если ты согласна.

— Да согласна я, — просто сказала она. — Если нас до свадьбы не поубивают всех.

И вдруг привстала, повернувшись к окну.

— Керосин.

— Что?

— Керосином пахнет. Разлился где-то недалеко.

Полли легонько толкнула его в грудь:

— Что стоишь? Поджигают нас, а ты стоишь. — Она загасила свечу. — Поднимай ребят.

Кирилл вернулся в гостиную, и все повернулись к нему, пряча ухмылки.

— Наворковались, голубки? — спросил Остерман.

Кирилл снял винчестер со стены и задул свечи.

— У нас гости. Пойду проверю.

— По местам, — тихо сказал Илья, и все вышли из комнаты, бесшумно и быстро.

Стоя на лесенке, приставленной к забору, он жадно втягивал пряный ночной воздух, но не замечал в нем ничего, кроме обычных степных запахов. Конюшни на соседних холмах вырисовывались черными треугольниками на лиловом звездном небе. Нигде — ни лишнего шороха, ни треска, ни удара. Тишину наполняло лишь слаженное пение цикад. И вдруг он разглядел светлую полоску в темном силуэте конюшни.

— Так и знал, — шепнул Илья, стоявший рядом. — Самую дальнюю подожгли.

Через минуту неяркое робкое пламя выбилось из-под крыши и осветило холм. Кирилл увидел метнувшуюся тень и приложился к винчестеру.

— Не спеши! — Илья взял его за плечо. — Пусть разгорится, будет лучше видно.

Огонь, выгибаясь из-под кровли, лизал крышу, а из нее уже сочился дым; скоро все строение превратилось в гигантский костер.

Кирилл прикрыл глаза ладонью, глядя на освещенный склон, а не на пламя.

— Так ты не передумал жениться? — спросил Илья.

— Наоборот. Невеста уже согласна. Осталось уломать отца.

— Черт! Да сколько же их там! — сердито пробормотал Остерман, когда поджигатели кучками стали перебегать к соседней конюшне.

— Я насчитал двенадцать, — сказал Кирилл. — Хочешь, чтобы они подожгли и вторую?

— Жалко, — вздохнул Илья. — Но лучше, если все три сгорят дотла. Не будем мешать. Говоришь, отца уломать? Как его зовут?

— Какая разница? Ну, Лука Петрович.

— Не забыть бы. Когда поедем свататься, я вплету ленточки в гривы лошадей, и к хомутам бубенцы приделаю. Здесь такого не видали. Это будет шик, Кира!

Огонь пожара осветил степь. Встревоженные птицы мелькали в раскаленном воздухе, исчезая в клубах дыма.

Кирилл понимал, на что рассчитывал Остерман. Их силы были слишком незначительны. Удержать конюшни все равно не удалось бы, и противник, засев в них, получал отличную базу для долговременной осады. А в обгоревших развалинах не укроешься.

— Думаешь, они пришли только чтобы сжечь конюшни?

— Я думал, что им хватит одной, — ответил Илья. — Кажется, я просчитался. Может быть, они хотели, чтобы мы кинулись тушить пожар, и тогда они бы нас перебили. А теперь они думают, что на ранчо никого не осталось. Это плохо. Они могут и на дом полезть.

— Уже лезут…

Поджигатели, опьяненные успехом, неторопливо спускались по склону, и длинные тени змеились перед ними. Они скрылись в тени, когда оказались в ложбине между холмами, и Кирилл испугался, что они могут свернуть в сторону. Этот склон, голый и ровный, был изучен им еще днем, и через каждые пятьдесят шагов он вбил вешки, чтобы ночью не гадать, определяя дистанцию.

Будет крайне досадно, если противник перехитрит его и направится к дому по дороге. Дорога тоже была пристреляна заранее, но за нее отвечали другие…

Тени снова поползли по склону, потянулись вверх, и Кирилл успокоился.

— Их уже пятнадцать, — сказал Илья. — Нет, шестнадцать. Не понимаю, чего они хотят. Ну, постреляли. Ну, подожгли. Но штурмовать-то зачем? Знаешь, Кира, мы имеем дело с законченными кретинами.

— Или с клубом самоубийц.

— Как идут, как идут! — восхитился Остерман. — Какое высокомерное презрение к опасности! Нет бы — зигзагом припустить. Или перебежками. Идут, словно к себе домой.

— Ты был прав. Они уверены, что здесь никого не осталось.

— Да за кого они нас принимают?

Кирилл поймал на мушку того, кто шагал чуть позади остальных — у него на поясе раскачивалась и блестела стеклянная бутыль. Скорее всего, с керосином. Этот парень, видимо, собирался поджечь дом так же легко, как он справился с конюшнями.

После выстрела поджигатель всплеснул руками и повалился на спину. «Плохо, — подумал Кирилл. — Нам бы хоть одного живого».

Он стал остальным целиться в ноги. Винчестер Ильи грохотал рядом, и пустые гильзы звенели, ударяясь о саманный забор.

Поджигатели отступали, утаскивая раненых. Но два тела остались лежать в траве, как кучи мусора.