Их не должно быть слишком много — дело-то необычное, не всякий согласится, и не всякому доверишь. Но и вдвоем-втроем на ранчо не сунешься. Значит, нужна дюжина надежных парней.

Мутноглазый до сих пор не знал всех ковбоев, работавших на Форсайта. Их было слишком много, и все держались шайками по пять-семь человек. Шайки были разбросаны по огромной территории пастбищ, и, чтобы собрать в команду хотя бы три десятка ковбоев, потребовалась не одна неделя.

«Клейтон знает их лучше, чем я, — подумал Лагранж. — Он и подскажет, кого взять на дело. Все пройдет гладко. С его головорезами мне нечего бояться».

И тут ему пришло в голову, что как раз этих головорезов и следовало бояться. Боб Клейтон не забыл, что когда-то Лагранж был рядовым охранником в шайке, а потом вдруг резко обогнал его и стал приближенным босса.

Боб Клейтон, возможно, и сам был не прочь нацепить шерифскую звезду. И если кто-то из его людей в ночном бою случайно подстрелит Мутноглазого, то Боб Клейтон недолго будет носить траур.

Посты на дорогах были выставлены для того, чтобы заворачивать беглых шахтеров обратно в поселок. Форсайт не сомневался, что многие попытаются покинуть карьер, не дожидаясь расчета. Постовые знали, что делать с шахтерами. Но им никто не объяснил, как поступать с теми, кто захочет не бежать из поселка, а проникнуть в него. Двое, попытавшиеся это сделать, были на всякий случай схвачены, обезоружены и связаны. А одному из них даже кляп засадили, чтобы не ругался.

Когда Мутноглазый и Чокто добрались до поста, там наступило время ужина. Поев с ковбоями тушеной солонины и выпив кофе, Лагранж закурил и вытянул ноги на стол.

— Чокто, сходи, глянь на краснокожего, — приказал он. — Может, знакомого встретишь…

— Смотри, что у него было, — сказал постовой, подавая ему винтовку.

То был винчестер, любовно отделанный кожей и бисером. Замша, обтягивающая приклад, была порвана в нескольких местах — и это были следы ударов. А на желтой коже, что обвивала цевье, темнели бурые пятна крови.

— Что скажешь, Мутноглазый?

— Скажу, что эти двое не похожи на странствующих проповедников.

— Ты еще не видел их лошадей. Идем, покажу тебе кое-что.

Лагранж с неохотой поднялся из-за стола и направился вслед за ковбоем к коновязи.

Чужие кони стояли отдельно. Жеребец, нескладный и большеголовый, с широкой грудью и мощными ногами, был пятнистым — на шоколадной коже белели звездочки размером с яблоко. Седло и сбруя были отменного качества, и явно куплены в хорошей лавке. А вот рыжая кобыла, стоявшая рядом, была покрыта мешковиной, и седло на ней потрескалось от старости. Зато хвост и грива были тщательно перевиты кожаным шнуром.

Лагранж приказал ковбою:

— Покажи их копыта.

Тот похлопал кобылу по шее и, наклонившись, согнул ее переднюю ногу.

— Не подкована, — глубокомысленно заключил Лагранж. — А жеребец?

— К нему лучше не подходить. Волчище, а не конь. Двоих искусал. Но если ты насчет подков — то он подкован.

— Значит, индеец ехал на кобыле, а белый…

— Наоборот, — с удовольствием перебил его ковбой. — Индеец сидел на мустанге. Держу пари, он украл его совсем недавно.

К ним подошел Чокто Дженкинс.

— Что с краснокожим? — спросил Лагранж.

— Не знаю я его. Приблудный.

— Он говорил, что работает на местного фермера, — сказал ковбой.

— Они всегда так говорят, — презрительно скривился Чокто. — А коня ему, конечно, дал тот самый фермер. Вот только имени своего хозяина они никогда не помнят. То ли мистер Смит, то ли мистер Джонс…. Что будем делать с ними, шериф?

— Надо еще посмотреть на белого.

Они подошли к фургону, возле которого сидел связанный пленник. Его пончо было все в пятнах засохшей крови. Кровь запеклась и на черной косынке, стянувшей волосы. А в глазах кипела ненависть.

Ковбой развязал кляп, и пленник долго отплевывался.

— Кто ты, и зачем сюда приехал? — спросил Лагранж.

Пленник посмотрел на него с изумлением, потом набрал полную грудь воздуха и заорал:

— Мерфи! Где Мерфи?!

— Так ты ехал к Мерфи?

— Я? — Пленник дернулся и в ярости забил ногой по земле. — Недоумки! Да вы знаете, кто я такой? Развяжите меня немедленно! Я всех вас уволю! Вы уволены, слышите? Уволены!!

— Дженкинс, ты его знаешь? — спросил Лагранж.

Чокто равнодушно смотрел на пленного, будто и не слышал ничего. Вместо него заговорил один из ковбоев:

— Он называет себя инженером Скиллардом.

— Инженер Скиллард? — переспросил Лагранж. — Тот самый, которого убили индейцы? Для покойника вы смотритесь весьма недурно, сэр.

Ковбои загоготали. Мутноглазый развернулся и зашагал к лошадям, бросив на ходу:

— Подержите их у себя. Утром разберемся. Дженкинс, поехали домой, завтра у нас будет тяжелый день.

— Я переночую у знакомой девчонки, — сказал метис. — Тут, неподалеку.

— С утра жду тебя в участке. А вы, парни, не зевайте. Краснокожего свяжите покрепче. Эти твари могут перегрызть веревку. Сначала веревку, а потом и горло.

Лука Петрович Волков полагал за лучшее не ссориться с властями. С любыми властями, законными или незаконными. Трое ковбоев, которых привел к нему Федька Лянский, назвались помощниками шерифа.

Значков у них не было, зато было много оружия. А оружие — это не только признак власти. Оно и само по себе — власть. Так что, разговаривая с пришельцами, Лука Петрович был вежлив и краток, никаких лишних слов, никаких резких движений.

— Так ты говоришь, его увезли на ранчо Коннорса? — спросил пришелец.

— Я этого не говорил, — ответил Лука Петрович. — О ранчо Коннорса сказал тот парень, что привез раненого из города.

— Собирайся, поедешь с нами.

— Зачем?

— Дорогу покажешь.

— У вас есть проводник.

— Мы ему не доверяем.

Лука Петрович зашел в избу и долго стоял под иконой, шепча слова молитвы.

Жена, укладывая в узелок еду, неодобрительно поджала губы.

— Передашь Мойре яичек? — спросила она, чтобы отвлечь его от созерцания разрисованной доски. — Положу десятка два. Наши-то не сравнишь с ихними.

— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь. — Лука Петрович перекрестился и глянул в окно.

Трое пришельцев бесцеремонно расселись вокруг стола под вишней, дымя самокрутками, а Федька Лянский остался при лошадях.

— Зачем ты их обманываешь? — спросила жена, укладывая яйца в лукошко. — Что ты им скажешь, когда они не найдут никого на ранчо?

— «Не обдумывайте заранее, что отвечать, ибо Я вам дам уста и премудрость», — ответил он строчкой из Евангелия, и усмехнулся, увидев, как вспыхнули ее щеки.

Его богословские споры с женой продолжались без малого тридцать лет. Она была протестанткой, да еще какого-то редкого толка — ни в Джорджии, ни в Оклахоме жена не нашла собратьев по вере.

— Зачем ты им нужен? Федька привел их сюда, мог бы и дальше дорогу показать.

— Не доверяют ему.

— Они тебе не доверяют. Страшные-то какие, Господи… Федька, вон, сам их боится. Вот убьют тебя, что я стану делать? Смотри, сколько на них оружия. Разве ковбои носят на себе по два пистолета?

— Катерина, сколько тебя учить? Пистолеты носил твой дедушка-плантатор. А нынешнее поколение носит револьверы. Благослови, матушка.

Он поклонился, и она поцеловала его в лоб.

— Если Мойра захочет пожить у нас, пригласи ее. Ей там тяжело, одной-то.

— Что ты о ней печешься? Вы с ней за все годы и двух раз не виделись.

— Она вдова, Лукас. А вдовам помогать надо. Вот, возьми лукошко.

— Не возьму. Побьются яйца по дороге.

— А ты поаккуратнее…

— Сама свезешь. Потом.

Она еще раз глянула в окно и поджала губы.

— Ладно. Иди уж, пока они весь двор не закоптили.

Внуки оседлали и подвели к нему вороного. Лука Петрович, не говоря ни слова, первым выехал со двора. Он даже не оглядывался, будто его не заботило, едут за ним пришельцы, или же они решили остаться в его доме.