Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Все хорошо, — слегка запинаясь, сказал он ей. — Их больше нет. И больше ничего плохого они тебе не сделают.

Но Амария так и не сказала вслух, чего на самом деле боится. Дело в том, что она искренне радовалась тому, как смело Сельваджо бросился на ее защиту и спас ее, но ужасно боялась того, что он, ее дорогой добрый Сельваджо, который, казалось, даже муху не обидит, должен непременно ее покинуть: ведь прежнего Сельваджо уже с ними не было.

ГЛАВА 21

КОЛОКОЛА ЦЕРКВИ САНТА-МАРИЯ-ДЕИ-МИРАКОЛИ

Мадонна миндаля - i_003.png

Как справедливо сказал Грегорио, Бернардино никогда воином не был. Если бы у него хватило времени, чтобы как следует подумать, он, возможно, усмехнулся бы, поняв, с какой иронией отнеслась к нему Судьба, ибо он снова вернулся к тому же, что и двадцать лет назад: снова ему пришлось бежать, спасаясь от одетых в ливреи охранников, после очередного покушения на женскую добродетель. Но еще ни разу в жизни Бернардино не испытывал столь мало желания смеяться над собой. Ему казалось, что он не только потерял свою любовь, но и вполне может потерять и свою свободу. А уж это в его планы совсем не входило.

Путь к церковным дверям был прегражден, и Бернардино, сам толком не зная почему, бросился к боковой дверце, ведущей на колокольню, в его убежище, стрелой взлетел по винтовой лестнице, а потом быстро, точно корабельная обезьянка, вскарабкался по веревочной лестнице на самый верх. Он хорошо знал этот путь — в темноте, среди канатов и угрожающе сладостного шелеста колоколов. Но, оказавшись в той жалкой каморке, где ночевал все последние месяцы, он не услышал никаких звуков погони.

«Они просто немного отстали, — думал он. — Все они куда толще меня, да и оружием обременены, так что карабкаться сюда им довольно затруднительно. Они, конечно же, меня отыщут, причем довольно быстро. Я попался в ловушку, как крыса».

Но вскоре Бернардино понял, что никто за ним гнаться и не собирался, поскольку у кардинала имелся куда более действенный способ заставить его спуститься. И через некоторое время художник с ужасом заметил, как натянулись канаты, как со скрежетом стали подниматься массивные колокола, словно дразня его своими языками в разверстых черных пастях. Бернардино успел заткнуть уши лишь за секунду до того, как упали эти тяжелые колокольные языки, но все равно чудовищный звук с такой силой ударил по нему, что у него даже сердце замерло в груди. Не сдержавшись, он пронзительно вскрикнул и не сумел услышать даже собственный голос. В отчаянии, поскольку сдвоенные гигантские колокола продолжали звонить, Бернардино выглянул по очереди в каждый из четырех арочных проемов на самом верху колокольни, и в каждом его встретил яростный леденящий порыв одного из четырех гулявших там ветров. [37]Он не видел, что творится внизу, — все вокруг было окутано зимним туманом, да и глаза его застилали слезы, вызванные оглушительным пением колоколов. Словно из сочувствия к плачущим глазам, нос и уши Бернардино тоже заплакали, но уже кровавыми слезами, и он понял: необходимо немедленно убираться отсюда, пока у него не лопнули барабанные перепонки и этот чудовищный звон окончательно не свел его с ума. Однако заставить себя спуститься по лестнице прямо в пасть льва он не мог и в конце концов направился к северному оконному проему, поскольку именно на севере находилось дорогое его сердцу озеро Маджоре. Перебравшись через подоконник, он бросился вниз, в звездную ночь, успев лишь увидеть, как звезды испуганно метнулись куда-то.

От удара у Бернардино перехватило дыхание, но, как ни странно, он был жив, с хрустом приземлившись на ветви какого-то дерева, оказавшего ему дружескую поддержку и прервавшего его смертельный полет. Бернардино сполз на землю, но подняться на ноги не смог. И тут неожиданно получил помощь: рядом возник чей-то темный силуэт, человек внимательно вгляделся ему в лицо и протянул руку. Бернардино, не раздумывая, за нее ухватился, и незнакомец, рывком поставив его на ноги, свистящим шепотом грубовато спросил:

— Идти-то можешь?

— Думаю, да.

— А бежать?

— Возможно.

— Тогда побежали. Следуй за мной.

И Бернардино, с огромным трудом преодолевая боль, бросился бежать следом за этим незнакомцем, более всего походившим на медведя, по узким городским улочкам и еще более узким переулкам. Мышцы у него, казалось, вот-вот лопнут от напряжения, грудную клетку при каждом движении точно пронзали клинком. Хлопья снега, касаясь его лица, в кровь изодранного ветвями дерева, жалили, точно злые насекомые, а во рту и в носу все еще чувствовался вкус и запах крови, которую заставил пролиться непереносимый звон церковных колоколов. Возможно, он бежал прямо в распахнутую ловушку, но сейчас это ему было безразлично — все, что угодно, лишь бы не угодить в руки головорезов безжалостного кардинала.

Вскоре они остановились перед какой-то дверью. Его провожатый постучался и, обернувшись к Бернардино, кивком предложил ему войти внутрь. Что-то смутно знакомое мелькнуло в памяти Бернардино. Он вспомнил, как однажды точно так же стоял возле чьей-то чужой двери, пытаясь помочь одному маленькому мальчику, которого только что спас от преследователей. Эта мысль заставила Бернардино схватить своего спасителя, который уже собирался исчезнуть в ночи, за руку, и тот обернулся. Из-под низко надвинутого капюшона блеснули его странные, серебристо-серые глаза.

— Где мы? — невнятно спросил Бернардино, так как рот у него был по-прежнему полон крови.

— Возле дома одного священника. Он ведь, кажется, твой друг?

— Почему ты это делаешь?

— Потому что раз ты помог мне и моим людям, то и мы тебе тоже поможем.

Произнеся эти загадочные слова, спаситель исчез. Дверь отворилась, и несчастный художник упал, споткнувшись о порог, прямо на руки домоправительницы отца Ансельмо. Эта добрая женщина тут же принялась по-матерински кудахтать над ним. Она хорошо знала Бернардино, ведь ее хозяин так подружился с ним в последнее время, но отвечать на вопросы, сыпавшиеся у нее изо рта, Бернардино был не в состоянии, так сильно кружилась у него голова. К тому же ему казалось, что после падения он немного не в своем уме, ибо видел — и мог бы в этом поклясться! — что рука, рывком поставившая его на ноги в церковном саду, была из чистого золота.

ГЛАВА 22

АЛЕССАНДРО БЕНТИВОЛЬО И МОНАСТЫРЬ В МИЛАНЕ

Мадонна миндаля - i_003.png

Бернардино бесцельно слонялся по богатому, превосходно убранному дому, развлекаясь тем, что рассматривал разные предметы и ставил их на место. Теперь, когда у него хватало времени, чтобы подумать о чем-то еще кроме своей утраченной любви, его мучил вопрос: откуда у Ансельмо, всегда казавшегося ему таким скромным и благочестивым, такой богатый дом со множеством слуг и роскошной обстановкой? Бернардино успел уже довольно хорошо познакомиться с этим домом, потому что показываться на улице ему было все еще опасно. Ансельмо сказал, что люди кардинала по-прежнему его ищут, ибо кардинал не такой человек, чтобы забыть проявленное к нему неуважение, и гнев его еще не улегся, черный, мстительный гнев.

Прошло уже три дня с тех пор, как Бернардино чудом спасся, бросившись с колокольни, его телесные раны почти зажили, но раны сердечные продолжали болеть. Особенно когда он узнал, что Симонетта ди Саронно сама отправила себя в ссылку — наглухо заперлась в своем доме и не выходит оттуда, точно девушка из сказки, предназначенная в дар свирепому дракону.

Он не стал писать ей, потому что вывихнул правую кисть, да и с орфографией он был не в ладу, зато, приложив все свое умение, сделал для нее рисунок на кусочке мягкой, тщательно выделанной кожи ягненка. Бернардино рисовал сосредоточенно и вдохновенно, ибо никогда еще рисунок не имел для него столь большого значения. В качестве эмиссара он отправил к Симонетте Ансельмо, и священник в своем неистощимом добросердечии согласился передать подарок, хотя вся эта история ему очень не нравилась. И лишь когда Луини поклялся ему, что свидание с Симонеттой, невольным свидетелем которого стал Грегорио, было совершенно невинным — они впервые обняли друг друга в порыве самой что ни на есть истинной любви, — Ансельмо все-таки взял рисунок и отправился на виллу Кастелло. Бернардино с нетерпением ждал его возвращения и, едва священник вновь переступил порог, мигом оказался перед ним.

вернуться

37

Четыре ветра знаменуют у пророков дыхание справедливого гнева Божия (напр., см. Иеремия, 49:36, или Даниил, 7:2.).

39
{"b":"150835","o":1}